Все зависит от нас

В общем, на фильтр Сухов попал только в сентябре. Документы были при нём, да и выходил он не один, поэтому проверяли пограничника недолго и, провоевав ещё два месяца командиром истребительного отряда, он попал в армейскую контрразведку. Честно говоря, достаточно случайно попал. Просто его отряд отличился на поимке немецких диверсантов, вот Андрюху контрики и приметили. Так и продолжил службу в одном из подразделений Центрального фронта. Потом ранение, долгое лечение, и после выписки он попал в СМЕРШ Третьего Украинского фронта, где и продолжает службу по сей день.

— А сержант твой — Иванов — живой?

— Жив курилка! Только он уже младший лейтенант. На Центральном воюет. Мы с ним даже иногда переписываемся.

— Взводным?

— Нет, он в армейской разведке ордена зарабатывает.

— Ну тогда давай за него…

— Давай!

Выпили, а потом Андрей поинтересовался моей эпопеей. Я ему выдал сильно отредактированную версию, а он, услышав про Зальмута, чуть со стула не упал:

— Твою мать! Я же про это знаю! Получается, именно про тебя в газете писали — «В результате умелых действий советских разведчиков под командованием майора Г. был захвачен в плен крупный немецкий военачальник генерал фон Зальмут».

— Ну ты, блин, прямо наизусть чешешь!

— Да ты что, это же такое впечатление произвело на всех! Народ в полном охренении ходил и каждый мечтал такое же дело провернуть!

Выпили за поимку Зальмута, а потом Сухов неожиданно озаботился вопросом, не имею ли я какого-либо отношения к автору известных песен — Лисову? Смущённо шаркнув ножкой, ответил, что ещё как имею. Тогда Андрюха, окончательно потеряв начальственную сдержанность, начал вопить. И вопил до тех пор, пока нам не принесли гитару, после чего состоялся импровизированный концерт. Но я его уже плохо помню. К нам заходили какие-то люди и громко хлопали после каждой песни так, что у меня начала побаливать голова. Потом вроде даже Васин на огонёк заглянул…

А как нас грузили в машину и везли на аэродром, не помню совсем. Последний проблеск сознания был, когда Андрюха наконец отлепил меня от себя и передал с рук на руки лётчикам со словами:

— Адрес, адрес мой не потеряй! Там и полевой почты и на всякий случай домашний. Он у тебя в кармане!

Согласно кивнув, дескать, всё понял, позволил летунам затащить себя в самолёт, где благополучно отрубился.

В себя более-менее пришёл только на пересадке в Одессе. Там, добыв в лётной столовой банку рассола, реквизировал её с собой, и весь путь до Москвы мы с Птицыным то хлебали из банки по очереди, то мирно дремали под шум моторов. Поэтому по прилёту чувствовал себя нормальным человеком.

И это было хорошо, так как в аэропорту нас встречал лично мой командир. Колычев в хипповом кожаном пальто и, невзирая на мороз, в фуражке дождался, когда я сойду с трапа, а после так меня стиснул, что рёбра затрещали. Но, видно, смутившись от своего порыва, отстранился и строго спросил:

— Ты почему так долго шлялся?

Но не выдержав строгого тона, опять заулыбался и сказал:

— Вот ни на столько не верил, что ты можешь просто так сгинуть, но всё равно очень рад твоему возвращению.

А потом, видя, как мы жмёмся в наших курточках на ветру, подтолкнул меня и Игоря к машине со словами:

— Так, давайте грузитесь, а то только вашей простуды мне сейчас не хватало!

И нырнув в тёплое нутро ЗИСа, я наконец почувствовал, что вернулся домой.

Глава 17

Стоя перед зарешеченным окошком одиночной камеры, я покачивался с пятки на носок и самозабвенно во всё горло выводил:

Два бычка курили мы, сев в углу на корточки, Все на свете семечки, друзья, В дом любой входили мы Только через форточку, корешок мой Сенечка и я…

За железной дверью что-то лязгнуло и хриплый голос часового вякнул:

— Петь не положено!

Прервавшись, чтобы глянуть на морду, появившуюся в «кормушке», я презрительно сощурился и, протянув: — Да пошёл ты… — продолжил вокал:

Сколько недопили мы, сколько недоспали мы, Все на свете семечки, друзья, В Уголовном кодексе все статьи узнали мы…

— Ну, товарищ подполковник! Ну не положено ведь, услышит кто — и меня и вас накажут!

Вот зануда, такую песню испортил! А она у меня по ассоциации родилась, когда здесь огляделся. В далёком детстве фильм видел и момент из него запомнил — такое же окошко, камера и главный герой поёт про Сенечку… Только ему при этом никто не мешает. И вообще интересно — как они меня смогут за песню наказать? Посадят в другую камеру? Карцера, однако, для старшего комсостава уставом не предусмотрено. М-да… а ведь солдатика-то действительно могут поиметь за то, что допустил подобное. И всем будет плевать, что я офицер, а он ефрейтор и никак на меня повлиять не может… Ещё раз глянув на просящую физиономию бойца, прекратил пение и сказал:

— Хрен с тобой, золотая рыбка! Тогда буду читать стихи…

— Товарищ подполковник, у нас вообще шуметь нельзя.

— А что у вас можно?

— Сидеть…

— Ну ты и шутник… Ладно… Обед в вашей богадельне когда?

Круглое лицо ефрейтора, увидевшего, что высокопо-ставленный узник перестал дизелить, озарилось радостью, и он, глотая слова, зачастил:

— А скоренько уже, скоренько. Через час, в аккурат, и принесут!

Ну вот и славно. Кушать ещё не хотелось, только узнать про расписание «губы» никому не рано и никогда не поздно. Мне, правда, его вчера начгуб доводил, но я всё пропустил мимо ушей, даже не рассчитывая, что придётся здесь задержаться более чем на ночь. Только Колычев, похоже, сильно обозлился и решил наконец всерьёз засадить старого боевого друга в кутузку. Чтобы, так сказать, прочувствовал разгильдяй Лисов всю глубину своего падения и морального разложения. Правда, начав с угроз трибуналом, Иван Петрович закончил всего десятью сутками гауптической, блин, вахты. И даже когда я ему напомнил, что моё задержание, если судить по словам Мессинга, может всем выйти боком, никак не отреагировал. То есть отреагировал, сказав, чтобы товарищ подполковник не сильно задавался и вообще этот арест не просто так арест, а наказание за конкретное деяние, и что, мол, по закону я вообще попадаю под статью. Но зная меня давно и учитывая обстоятельства, он готов не доводить дело до трибунала, а дать своей властью десять суток. Чтобы я, так сказать, больше проникся…

Только один фиг обидно. Ведь не поленился отец родной и аж на гарнизонную губу отправил, а не просто домашним арестом ограничился. И главное, это всё проделал со свежеиспечённым лауреатом Сталинской премии и кавалером уже второго ордена Ленина, а я ещё после банкета толком не отошёл…

Хотя я и говорил, что верну эти сраные бабки, но командир закатил целую лекцию о равенстве перед законом и недопустимости подобных действий, тем более человеком, наделённым такими полномочиями, как у меня. Трындел о чистых руках, горячей голове, спокойной совести и прочей фигне. Даже Уголовный кодекс показывал. Я эту книжечку взял, но сразу полез смотреть не свою статью, а пятьдесят восьмую и всё, что с ней связано. Попутно немного прокомментировал…

Для Колычева это стало последней каплей, и, обозвав меня неисправимым долбодобом, он в ярости упёк подчинённого расхитителя на гарнизонку. А если смотреть трезво, то пострадал я, как и все великие люди, исключительно за правду. Но того же Галилея за заявку про то, что «она вертится», святая инквизиция к домашнему аресту приговорила, а меня за правдиво написанный отчёт сразу обвинили в растрате государственных средств и в тюрьму посадили. А главное, за какие-то жалкие две штуки марок, будь они неладны!