Всегда говори «всегда»

Ольга наконец сообразила сесть. Устроилась на стульчике в углу. Проверяющие не обращали на нее ровно никакого внимания. И что за проверяющие такие, откуда? Налоговая? Аудиторы? ФСБ? Хотя о чем она? Какое дело ФСБ до маленького автосервиса? Да что ж она сидит-то? Надо же, наверное, Стасу позвонить. Он приедет, спросит у них документы, разберется во всем… Ольга придвинула к себе телефон, набрала номер.

На аппарат легла здоровенная лапища с печаткой на безымянном пальце.

– А вот этого не надо, дамочка, – ухмыльнулся плечистый, дохнул в лицо дымом и чесноком. – Звонить мы никому не будем. – И рявкнул – негромко, но зло и неожиданно: – Сядьте! Не мешайте нам работать!

Потом выяснилось, что эта проверка – из налоговой – всего лишь первая в длинной череде проверок и проверяющих. После налоговиков пришли аудиторы, потом – пожарные, потом – санитарный инспектор. Проверяющие писали акты, и выходило по этим актам, что все нормы у них на сервисе нарушены, ничего не соблюдается и в общем и целом работать им нельзя. Ольга плакала и что-то говорила о законности и справедливости. Какая законность? Какая справедливость? Где она живет вообще, в каком мире? – злился Стас. Художница, одно слово. Стас был реалистом и отлично понимал, что происходит, только поделать ничего не мог. Кого волнует, что санитарные нормы даже в роддоме нарушают, а автосервис – это далеко не роддом? Есть нормы – есть работа, нет норм – нет работы. В другое время Стас бы решил эти вопросы. Сто раз решал. Сунул проверяющим конверт – и все дела. Но сейчас – не то что раньше. Сейчас на него очень серьезные люди имели очень серьезный зуб. И сунуть конверт проверяющему означало почти наверняка пойти под суд за попытку дать взятку должностному лицу при исполнении. Все было просто: его хотели закрыть и его закрыли. Никакие нормы не имеют к этому отношения. Нормы – для того, чтобы их нарушать. Пока ты никому не мешаешь – на это не обращают внимания. Зато когда кто-нибудь из власть имущих решит оттяпать твой бизнес, дело жизни твоей, – тут же все нарушения всплывут, тут же тебе все припомнят.

Все было плохо – и дома, и на работе. Свознячок, который Ольга почувствовала в тот день, когда они везли Машку на утренник, а в зеркале заднего вида маячила машина Митяя, превратился в штормовой ветер. Он рвал крышу, бил стекла и грозился разрушить все, чем Ольга жила, все, что она любила. Стас возвращался по вечерам с серым, безжизненным лицом, выпивал стопку водки и молча ложился спать, отвернувшись к стенке. На Ольгины вопросы он не отвечал.

Дети чувствовали неладное, капризничали, ссорились между собой, чего у них сроду не водилось. Машка то и дело порывалась плакать безо всякой причины, и один раз Стас, который в жизни не то что руку на детей не поднял – голос не повысил, накричал на нее и запер в детской.

Ольга пыталась, как могла, утешать детей, готовила Стасу ужин, улыбалась, запретила себе плакать при нем. Но что толку? Пришла беда, и она ничего не могла поделать. Она все надеялась, что как-нибудь само все уладится, как-нибудь утрясется. Она не верила, что их жизнь вот так вот за здорово живешь можно раскатать по асфальту только потому, что Стас хорошо работает и какому-то там Кольке Васину приглянулся его сервис. Ведь не может все это быть на самом деле! А потом во дворе ее встретили Чапа с дружком, и Ольга поняла, наконец: все это может быть, оно происходит на самом деле, и ничего уже не утрясется.

* * *

Чапа с дружком ждали Ольгу около детского сада. Ольга целый день просидела в налоговой и теперь переживала, что всех детей разобрали и Машка там кукует одна. В ларьке возле налоговой Ольга купила шоколадку и альбом с наклейками про принцесс (Машка давно намекала, что вон у Ленки такой альбом есть, но Ольга держалась – очень уж принцессы были уродливые). Она надеялась, что шоколадка и принцессы Машку обрадуют и она не станет расстраиваться, что ее забрали последней.

Ольга подходила к воротам, когда из припаркованной прямо на тротуаре машины вышли двое в черных кожанках поверх спортивных костюмов и вразвалочку пошли к ней. Ольга их уже видела, этих бритых парней. Тот, что повыше, в день, когда впервые повеяло бедой, курил во дворе сервиса, а потом затоптал окурок на клумбе.

Собственно, Ольга сразу поняла, что гориллы ждут именно ее, но все равно попыталась обойти их, не заметить – глаза в землю, ничего не вижу, ничего не слышу, я не я, и лошадь не моя, как говорила мама.

Низенький взял ее под локоток:

– Ольга Михайловна? Поговорить бы.

– О чем? – Голос противно зазвенел.

– Об общих делах.

Главное – не паниковать. Сохранять спокойствие. Сейчас день, мы на улице, они ничего не посмеют мне сделать.

– У нас нет общих дел. Я вас в первый раз вижу!

Низенький ухмыльнулся:

– Не разочаровывайте нас, Ольга Михайловна. Вы ведь женщина умная, во всех отношениях, вразумите мужа. Ну, нехорошо, в самом деле! Ему уважаемые люди хорошее предложение сделали, а он себя ведет… неправильно. Неразумно. Да, Чапа?

Чапа лузгал семечки, привалившись к стволу дерева и уставившись на Ольгу странно прозрачными, голубыми глазами. Услышав, что к нему обращаются, Чапа медленно мотнул бритой башкой со скошенным лбом, что, по всей видимости, означало его полное согласие с напарником. На нижней губе Чапы налипла подсолнечная шелуха. Он провел языком по губам, сплюнул на тротуар.

Ольга отвернулась. Ее затрясло.

– Я не знаю, о чем вы…

– Бросьте, Ольга Михайловна! – низенький говорил с улыбочкой, тихо, почти ласково, как добрый папаша с непонятливым сынком. Сверкнули на солнце золотые фиксы на передних зубах. – И мы все знаем, и вы все знаете! Не ломайтесь. Вы, может, не понимаете, что, если ваш муж не согласится, плохо будет ему! Ну, и вам заодно с ним. А у вас семья, дети… У вас же дети! Правильно?

Что? Что он сказал? Ольга почувствовала, как руки стали липкими.

– Дети?

– Ну да! – весело кивнул низенький. – Чудесные малютки. Вы их очень любите, я знаю. Мы тоже очень любим детей. А, Чапа? Ты любишь детей?

Чапа снова сплюнул шелуху.

– Обожаю.

– Ты не хочешь, чтобы твои дети остались сиротами, а, Чапа? – Низенький продолжал улыбаться, но глаза его были жесткими, холодными.

– Не-а. Не хочу, – лениво протянул Чапа.

– А чтобы они отвечали за твои ошибки? Хочешь, Чапа?

– Я ошибок не допускаю, – сообщил Чапа и подмигнул Ольге.

– Молодец, Чапа! – Низенький кивнул в сторону напарника, как бы призывая Ольгу в свидетели, что тот большой молодец. – Вот видите, Ольга Михайловна, он никаких ошибок не допускает, зато с его детьми все в порядке. Если вы уговорите мужа, с вашими тоже все будет в порядке!

К горлу подкатила тошнота, живот скрутило. Ольга прикрыла глаза, и в голове тут же нарисовалась до жути реальная и выпуклая картинка: Чапа, все с тем же скучающим видом, держит за ворот Машку, смотрит на нее своими прозрачными глазами, сплевывает шелуху, достает нож… Она задышала, как рыба на берегу:

– Вы… Вы не посмеете…

Низенький наклонился к ней, обнял за плечи и зашептал прямо в ухо:

– Мальчик у вас, Ольга Михайловна, такой славный. Такой замечательный, домашний мальчик Миша. И девочка, конечно, тоже! Поберегите их, Ольга Михайловна! А теперь бегите, бегите, небось заждалась Машенька-то!

Он наконец выпустил Ольгу, и она, торопясь и спотыкаясь, кинулась в ворота, не оглядываясь.

Детей в тот же вечер забрал свекор. Без них в доме стало совсем пусто, как будто всю жизнь из их прежде уютного теплого и веселого дома вынули, одна видимость осталась. Вещи были на своих местах, и разноцветные чашки по-прежнему стояли в кухне на полке, и покрывало с маками на кровати, и веселые голубые шторы на окнах. Но все краски разом как бы поблекли, и с порога чувствовалось – в доме неладно.