Всегда подавать холодным

– Пальцев стало поменьше, это ничего! Мы ведь когда тебя на берег отправили, ты лицом бел, как парус, был. Всей командой в церкви свечи за тебя ставили! Бог отвёл! Стало быть, поживёшь ещё! Пойдём, шампанского откроем, граф! Как же я рад!

Они прошли по едва освещённому коридору, поднялись по лестнице и вошли в гостиную.

– Господа! Позвольте представить вам моего боевого товарища, граф Андрей Васильевич Рихотин, капитан-лейтенант флота Его Императорского Величества в отставке.

Рихотин коротко кивнул.

– Добрый вечер, господа!

Мишарин небрежно, по старой флотской привычке представлял присутствующих. Начал по обыкновению с самого молодого, светловолосый корнет с голубыми, водянистыми глазами, Валуйский. «Совсем юнец, – думал Рихотин, – даже нежный румянец ещё не сошёл со щёк». Курчавый, с заросшим кустистыми бакенбардами, поручик Вагин. Судя по мундиру, гусар Гродненского полка, доломан был накинут на спинку стула, зелёный, с белыми завитками шнуров. Николая Брамса, лейтенанта флота, граф знал, поэтому с улыбкой кивнул. Далее хозяин представил Жиля Монтрэ, француза, давно состоящего на русской службе. На нём был синий гражданский сюртук, хотя сам француз служил по артиллерийскому ведомству. Тонкие, изящные усики подчёркивали красивое и порочное лицо, сразу не понравившееся Рихотину. Все четверо проводили время за карточным столом, густо заставленным бокалами с шампанским. В глубине гостиной у растворенного окна расположились ещё двое – уланский майор Гуревич и граф Порядин, темноволосый красавец с правильными чертами лица и умным, проницательным взглядом. Он также был в гражданском платье, но по выправке и осанке Рихотин легче представил бы его в мундире гвардии. Гуревич попыхивал трубкой, Порядин же только что раскурил вошедшую нынче в моду сигару мунуфактуры Буше. Сизый ароматный дым медленно выплывал на улицу, где уже начинали сгущаться сумерки.

– Захар, неси свечи! – Мишарин был навеселе. – Выпьем, господа!

– Только умоляю, без витиеватых тостов, – поднял бокал Монтрэ и улыбнулся. – Знаете, господа, живу в России без малого десять лет, а всё никак не привыкну, – он сделал большой глоток, – никак не привыкну к вашей традиции непременно пить за что-то.

Рихотин расположился на софе, в противоположной стороне гостиной. Мишарин опустился рядом с ним и рассмеялся:

– Что же, этот пустяк – самое тяжёлое для вас испытание, мой друг?

– Одно из. Сначала мне трудно давался язык, разумеется. Потом кухня, – Монтрэ задумался, – а вообще, много чего. Даже дуэльные правила.

– Хе-хе… – подкрутил ус Вагин.

– Да-да, поручик, именно! Вот объясните мне, господа, почему весь цивилизованный мир дерётся на шпагах, саблях, эспадронах – к слову, оружием, при владении которым нужно мастерство? Этому мастерству учатся годами, нанимают учителей. Лишь в России предпочитают пистолеты.

– Так ведь стреляться веселей! – хохотнул гусар.

– Мало того, – продолжал француз, – русские предпочитают дуэлировать на непристрелянных пистолетах! Идут секунданты в лавку, покупают две пары, и вечером глупый случай решает, кому умереть! Или быть покалеченным…

– Сударь, но ведь и стрелять тоже можно научиться, – вставил своё слово Валуйский.

– Вы уже стрелялись, господин корнет?

Валуйский залился краской.

– Ещё не приходилось, но уверяю вас, господа…

– Тогда как человек, стрелявшийся уже трижды, позволю себе дать вам совет, молодой человек, – проговорил Монтрэ. – Не тратьте время на обучение стрельбе. Из своих пистолетов я с тридцати шагов попадаю в горлышко от бутылки. Стрелялся, как я уже имел честь доложить, трижды, со схождением. Дважды, целясь прямиком в голову, попадал с двадцати шагов в дерево позади противника, в третий раз решил не спешить и не рисковать, с пятнадцати, стреляя в грудь, угодил в ногу.

Гуревич попыхтел трубкой:

– А что же противники? Тоже промахнулись?

– Один стрелял в воздух, двое других попали. Так, лёгкие ранения, – Монтрэ махнул рукой и откинулся на спинку стула. – Так вот, позвольте спросить, господа, почему нельзя драться, как дерётся вся Европа? Ведь любая каналья имеет шансы застрелить приличного человека! И самое главное, ведь не имеет никакого значения умение владеть оружием!

– Не выходит попасть с пятнадцати шагов, так стреляйтесь через платок, Монтрэ! – расхохотался Вагин.

– Не смешно, поручик. Через платок, с завязанными глазами или рулетка, это не дело чести, это убийство! Слепой случай.

– А может быть, не случай, а провидение? – все обернулись на Порядина, который наконец покончил с сигарой и решил вступить в разговор.

– Не вижу особой разницы, граф.

– А между тем она есть, сударь. Ведь что из себя представляет дело чести? Это возможность предоставить Господу рассудить, кто прав, а кто нет. Предположим, некий весьма нелицеприятный господин в совершенстве овладел искусством фехтования. Не имея высоких моральных качеств, он по самым ничтожным предлогам раздаёт вызовы достойным и благородным людям и режет их, как телят на бойне, простите мне это крестьянское сравнение. Это, по-вашему, цивилизованно и честно?

– Бретёры были во все времена. И в наше время они тоже есть.

– Никогда не ссылайтесь на время, мой друг, ибо мы созданы, чтобы его менять.

– Браво, граф!– Мишарин поднял свой бокал и улыбнулся.

– Красиво! – согласился Монтрэ. – Но, граф, всегда ли следует передавать в руки Господа решение вопроса об оскорблённой чести? Ведь зачастую убитым бывает и тот, кто находится в своём праве!

– Это правда! – оживился корнет. – Минувшей зимой в нашем полку был такой случай. На балу у Трубецких некто Рокотов оказывал знаки внимания одной даме… За ней ухаживал и один из офицеров нашего полка, Гунин. Они повздорили. И Рокотов публично нанёс оскорбление мундиру…

– Это как? – поднял брови Монтрэ.

– Он положил руку на эполет Гунина. А когда тот попросил её убрать, заявил, что не заметил, как испачкал об эполет ладонь, прилюдно вытерев её платком.

Гуревич и Вагин усмехнулись.

– Да, господа, – продолжал корнет, – разумеется, Гунин вызвал Рокотова. И был убит.

Монтрэ повернулся к Порядину.

– Что скажете?

– То же, что и говорил, – спокойно ответил граф. Поединок. – Это Божий промысел. Всякий раз, когда дворянин бросает или принимает вызов, он должен понимать, что это не игра. Всякий раз дворянин ставит на кон жизнь, и не важно, как он стреляет или владеет шпагой. Всякий раз он даёт Господу решать, прав ли он. Именно поэтому пистолеты не пристреливают, осечка засчитывается за выстрел, а иногда заряжается лишь один пистолет.

– Воля ваша, граф. Я всё равно не понимаю этого.

– Потому как вы не русский, Монтрэ! – вновь пьяно расхохотался Вагин. – Откройте-ка лучше ещё шампанского!

Рихотин с интересом слушал разговор. Шампанское делало своё дело: тело стало лёгким, и голова приятно шумела.

– Кто такой этот Порядин? – вполголоса спросил он у сидящего рядом Мишарина.

– Иван Францевич? О, это весьма примечательная личность! – улыбнулся Василий. – Граф командовал лейб-гвардии драгунским полком. Сейчас, как и вы, в отставке после ранения под Прейсиш-Эйлау. В армии со времен покойного императора, участвовал во всех сражениях в Европе, даже во французском плену побывал.

Рихотин усмехнулся. Предположение о гвардии оказалось верным.

– Впрочем, – продолжал Мишарин, – про плен рассказывать не любит.

– И давно вы знакомы?

– Порядина знаю с детства. Наши имения по соседству. Были, если быть точным. В прошлом году граф своё продал.

Вошёл денщик. Поменял в канделябрах оплывшие свечи, поставил на стол корзину с вином.

– Барин, ужинать изволите?

– Разумеется, братец! Беги в трактир к Бутову, неси перепёлок, хлеба, фунта два колбасы и окорок, тот, со слезой, сам знаешь. Скажи, на семь персон, господа офицеры голодны, как медведи! Передай хозяину, завтра забегу, расплачусь. Выпьем, господа, – обратился он к гостям, – тостовать по просьбе нашего французского друга не буду!