Всего четверть века

— Олег! Ты невозможный, — сказала польщённая Люка.

— Дай бог, чтобы контакты невозможными оказались!

— Решительно не согласен, — спорил Сергей. — Мы идём к эре космического разума.

— Всё не так просто, — солидно вмешался будущий членкор. — Формы жизни, даже разумной, могут быть крайне неожиданными. Фламмарион писал, что человечество, ступив на другие планеты, может не заметить существующей там жизни.

— А ещё лучше, если бы они нас не заметили, — стоял на своём Олег.

— Олег! Человеку свойственно ошибаться, но глупо упорствовать в своих заблуждениях, — процитировал Сергей.

— Это я, по-вашему, заблуждаюсь? Милые, дорогие ослы! Это у вас телячий восторг. Хотите, я вам один любопытный рассказец американский расскажу? «Путешествие будет долгим» — называется. Сюжет простой. Летит корабль искать инопланетную жизнь. Летали, летали — не нашли. То есть думали, что не нашли, а она тут как тут. Внедрилась без лишнего шума на корабль. Потому что микроскопическая и очень железо любит. Ну, как я — портвейн, чтобы вам понятнее было. И жрёт под корень, не остановить. Короче, перед ребятами дилемма: тащить эту замечательную жизнь на землю или не тащить? Поступили мужественно, направили корабль в открытый космос, навечно…

— Чистая фантастика, помноженная на исторический пессимизм, — сказал Коля.

— Мужественные ребята, — повторил Олег.

— А что им оставалось делать? — развёл руками Сергей.

— Ну, не скажи. Трусливые бы придумали. Стали бы крутиться на орбите, SOS визжать…

Мне запомнилось, как Олег этот рассказ пересказывал. Речь вроде о межпланетных контактах шла, а он поступок экипажа выделял, дело земное. Теперь-то я понимаю, почему. И понимаю, почему, когда уходил он от меня в последний раз и сказал, что уезжает, а я спросил, куда и надолго ли, он ответил: «Путешествие будет долгим»…

Да! Вспомнил наконец девушку, которую не мог вспомнить вначале. Хотя и забыть было бы не удивительно, такая она тихая и неприметная весь вечер просидела. Случайно среди нас оказалась. Была она родственница приятелей Сергеевых родителей, не здешняя, студентка пединститута, чуть ли не первого курса, встречавшая праздник почему-то не в своей компании, и с нами ей было, конечно, неинтересно. Держалась она больше Зины, но Зина и сама себя не особенно уютно чувствовала и от Игоря не отходила. Вот и получилось, что девушка эта, по виду почти подросток, ничем, в общем-то, себя не проявила, и я теперь даже внешне её плохо представляю. Не встречал и не видел больше никогда, однако упомянуть её необходимо, ибо она, как чеховское ружьё, не зря во втором акте появилась. Придёт черёд и ей выстрелить, а точнее, в письменной форме высказаться. Но это много позже будет.

А вспомнил я эту девушку именно сейчас потому, что она неожиданно в разговор вклинилась с наивной и смешной репликой:

— Они ведь писать могли, — сказала она об улетевших на тот свет космонавтах.

Вот так, молчала-молчала и вдруг высказалась.

Все засмеялись, представив такую невероятную переписку. Ну как, к примеру, отправлять им письма? Однако трудности технические в принципе всегда преодолимы, а вот…

— Зачем писать? — спросил Олег.

Если он своим вопросом девушку озадачить собирался, то у него ничего не вышло.

Она ответила убеждённо:

— Люди всегда письмам радуются. Я, например, жду не дождусь.

И снова все засмеялись, но не обидно, понимающе.

А Игорь сказал:

— Вы, наверно, правы.

Она посмотрела на него с благодарностью, однако в разговор больше не вступала, а под самый конец встречи такой случай произошёл. Когда к утру все уже выпили порядочно, Сергей на кухню вышел, а она там помогала, но в этот момент одна была. Сергей подошёл и, глядя ей в глаза, сказал:

— От меня жена ушла.

Она смутилась ужасно.

— Я знаю.

— Все знают. Это стыдно. Мне стыдно, понимаете?

— И напрасно. Напрасно. Это ей должно быть стыдно.

— Ей?

— Конечно, её, — подтвердила она горячо и убеждённо. — Ведь вы очень хороший человек.

— Правда? Вы так думаете?

— Я вижу.

И вдруг он потянулся к ней, — я уверен, непроизвольно, движимый чувством признательности, не более, — схватил её руки и начал целовать. Она не знала, что делать, руки отнять не решалась, а поощрить боялась. А Серёжка, не выпуская рук, прижал их к своему галстуку.

Тут и вошла Лида. Ведь всё это не втайне происходило, не в укромном уголке, а на кухне. Лида по хозяйственным делам зашла и наткнулась на эту трогательно-пьяную сцену. Увидела и решительно освободила девушку, вынув её руки из рук Сергея.

Разумеется, он повиновался безоговорочно, а девушка, разволновавшаяся, убежала.

— Ты что, Серёжа, неважно себя чувствуешь? — спросила Лида спокойно и заботливо.

— Да, да. Наверно. Мне так тяжело, Лидочка.

— Может быть, приляжешь, полежишь?

— Да, конечно, да. Лягу.

Но он не трогался с места, он, покачиваясь, стоял напротив Лиды.

— Иди, Серёжа.

Он шагнул, но не к двери, а к Лиде, и, уронив голову на её плечо, заплакал.

— Что ты! Что ты, Серёжка!

Лида положила руку на его растрёпанные волосы и погладила, как ребёнка.

Конечно, ей не хотелось, чтобы кто-то видел их в этот момент, но кухня в праздничные вечера проходной двор, и вошёл именно тот, кому входить не следовало. Вошёл Олег. Вошёл и остановился в дверях. Лида стояла к нему спиной, а Сергей рыдал и соображал плохо, поэтому оба его не видели. Олег посмотрел, однако, в отличие от жены, вмешиваться не стал, усмехнулся только и вышел.

Выйдя из кухни, Олег захватил со стола початую бутылку и направился на один из балконов, ещё существовавших в то время. Балкон уже обветшал, и металлическое витое ограждение шелушилось застарелой ржавчиной. Погода стояла слякотная, туманная, нездорово-гриппозная, и я окликнул Олега:

— Куда ты? В одной рубашке… Простудишься.

— Я-то? Во мне микробы, как в душегубке, дохнут. Спиртного они не выносят, малютки нежные. Хочешь своих доконать?

Он протянул мне бутылку, предлагая выпить без закуски и даже без рюмки.

— Из горлышка? — спросил я.

— По-американски. Неужели шокирует?

— Не хочется. Норму я уже принял.

— Живут же люди, — вздохнул Олег, — норму знают. А по виду ты не очень весёлый.

— Серёжку жалко.

Олег хмыкнул.

— Представляю, каково ему, — сказал я, — хоть и старается держаться молодцом.

— Ни черта он не старается. Проливает слёзы на кухне на пышной груди моей благоверной супруги.