Всего лишь скрипач

И вот перед ними раскинулась усадьба со всеми надворными постройками и флигелями. Она разделялась на две части: старую усадьбу и новый дом. Дорога шла вокруг старого крепостного рва, вода в нем зимой замерзала, но тем не менее было видно, что ров поддерживается в надлежащем состоянии. Старое здание с толстыми стенами из красного кирпича, немногочисленными окнами, башней и бойницами не сулило особых удобств; тем больше обещал их новый дом, по современной моде двухэтажный. К главному входу вела широкая каменная лестница, на нижней ступеньке которой лежали два сфинкса. Коридор напоминал оранжерею: южные растения, деревья и цветы, стояли по обеим сторонам, а на холодном каменном полу лежали шерстяные ковры; теплый воздух благоухал.

Здесь было представлено все, что считается необходимым для зимних увеселений в датской дворянской усадьбе. Вокруг высокого шеста, на котором развевался датский флаг, по льду крепостного рва кружились сани. В узкой, обсаженной орешником аллее, спускавшейся с крутого пригорка, была прекрасная ледяная дорожка, по которой катались на салазках, а на лужайке возвышались два огромных снеговика с угольками вместо глаз и ледяными щитами. Длинные подпорки для хмеля, облитые водой, были их сверкающими копьями. Между двумя воинами стояла пушка — она должна была выстрелить в то мгновение, когда за праздничным столом поднимут заздравный кубок.

В одной из комнат, скрытый за роскошной портьерой, играл любительский оркестр под управлением господина Кнепуса, состоявший, в частности, из двух пасторов и одного бургомистра. На столе лежали богатые подарки, а посередине — натюрморт работы Наоми, не срисованный ею с натуры, а составленный из трех других натюрмортов: трюк, весьма распространенный у нас; самой Наоми в комнате не было, она вышла во двор и являла собой центральную фигуру в гораздо более интересной картине. Тоненькая, похожая на сильфа девушка, уже не ребенок и еще не женщина, наделенная детской прелестью и женской грацией, играла с цепной собакой, громадным прожорливым зверем, который пользовался ее особой любовью; его черные лапы лежали на ее белых плечах, из пасти свисал длинный красный язык; пес мог бы сожрать девушку в два счета, но вместо этого радостно вилял хвостом, а она гладила изящной ручкой его лохматый бок и смеялась: они с собакой были лучшими друзьями.

— Огонь-девка! — сказала старая графиня. — Когда-нибудь она напугает меня до смерти, тем более что смерть моя и так недалека. То она спускает с цепи дикого зверя-людоеда, то носится по полям и лугам без седла на самом строптивом жеребце. Господь милостив к ней, иначе она давно стала бы калекой. Мне бы хоть частичку ее жизненной силы, она помогла бы мне лучше всех микстур и капель!

И пожилая дама с землистым цветом лица села на кушетку и заговорила с гостьей из Оденсе, чьи воспоминания делились на «до» и «после моего тяжкого недуга».

— Говорят, появилась какая-то совсем новая болезнь, — сказала та, — называется «краснуха».

— У меня она наверняка была, — ответила графиня, — я ведь перенесла все возможные хвори, и в такой тяжелой форме, как никто другой; я испробовала на себе все существующие лекарства. Могу показать вам целый шкаф баночек и пузырьков. Попробую и брошу, ничего не помогает. Представляете, даже в те недалекие поездки, которые я, слабая, больная женщина, могу себе позволить, приходится брать с собою всякие снадобья. На прошлой неделе я была на большом приеме у амтмана [26] , хотела немного отвлечься, так мне пришлось в карете держать ноги на опаре, и за карточным столом тоже. Я неизлечимо больна, а врач только посмеивается! Он знает, что не может меня исцелить, и не уделяет мне должного внимания. А между тем стоит мне увидеть ветряную мельницу, как у меня начинается головокружение.

26

Амтман — в Дании глава административной власти в округе.

Дамы разговаривали вполголоса, а музыка все играла; Наоми тоже зазвали в комнату, и теперь она стояла у окна и развлекалась тем, что дула на бутоны графининых тюльпанов, пока их лепестки не раскрывались. И тут зазвучало соло на скрипке, такое виртуозное и смелое, что все прислушались.

— Прелестно! — воскликнула графиня по-французски, забыв о своих воображаемых хворях.

Наоми отдернула портьеру, и перед ней за низким пюпитром предстал ученик господина Кнепуса, Кристиан, со скрипкой под подбородком.

— Мы встречались раньше, — сказал граф, — но где и когда?

— В Копенгагене, — еле слышно ответил Кристиан.

— Я его наставник в музыке, — добавил господин Кнепус.

Кругом звучали аплодисменты и похвалы. Сама Наоми улыбнулась с несказанным очарованием и завела с Кристианом долгий разговор, но только не о былых временах.

Какой это был для него счастливый и радостный день!

Потом все пошли к ледяной горке; Наоми каталась смело, как мальчишка, Кристиан же стоял в сторонке.

— Вы боитесь? — спросила его Наоми; тогда Кристиан сел в салазки, но тут же перевернулся; он даже не ушибся, однако услышал, как Наоми шепотом сказала: «Экий увалень…» После этого он стал молчалив и не решался больше обращаться к ней, хотя и не сводил с нее глаз.

Перед тем как сели за стол, юного скрипача опять попросили сыграть, и его репутация была восстановлена. Старая графиня завела с ним светскую беседу, и, когда она услышала его историю, оказалось, что она прекрасно знает о его прежней болезни, которая теперь как будто прошла; знала она также и о Люции.

— Все больные на много миль вокруг мне не чужие, — сказала графиня. — Не спорю, некоторые мучились больше, чем я, но это более сильные натуры, они переносили страдания легче, чем чувствительные люди вроде меня. Ах, я так бесконечно чувствительна!

Можно было подумать, что Кристиан вызвал больше интереса своей давней болезнью, чем игрой на скрипке; графиня предложила ему погостить в усадьбе три-четыре дня. И у него ведь будет оказия вернуться в Оденсе: господин граф собирается быть там через четыре дня, проездом в Англию.

Стол был празднично накрыт. Ослепительно белые салфетки торчали веерами в высоких бокалах для шампанского, свечи сияли в массивных серебряных канделябрах. Каждый из господ выбрал себе даму; Наоми птичкой выпорхнула из стайки дам и подошла к Кристиану.

— Не угодно ли господину артисту быть моим кавалером? — спросила она, взяла его под руку и повела к столу.

Он вспыхнул и стал еще более неловким.

— Вот так же будет на том свете, — шепнула Наоми гувернантке. — Райская птица будет сидеть рядом с вороной… Но вы должны ухаживать за своей дамой, — обернулась она к Кристиану. — Или вы предпочитаете, чтобы мы поменялись ролями? — И она налила ему вина.

Какая она была веселая, как свободно держалась, не то что он! Да и во всем Кристиан чувствовал ее превосходство. Она подтрунивала над ним, и вместе с тем в ее словах, обращенных к нему, сквозило своего рода расположение. Кристиан сознавал, что Наоми все больше овладевает его душой. Она все время подливала ему, и он неосторожно выпивал бокал за бокалом. Кровь быстрее заструилась по его жилам, язык немного развязался, он «сделал успехи», как выразилась по этому поводу девушка. Неподалеку от них сидел белокурый Людвиг, сын полицмейстера, и, мучимый ревностью, ел за троих — самое разумное средство от несчастной любви, — а Наоми весьма недвусмысленно давала ему понять, как она увлечена Кристианом.