Всего несколько дней

Он не решился убежать и досидел до звонка, слушая и не слушая, что говорил учитель об упругости лацкана, номерах ножниц, портновской линейке.

«Никогда! Ни за что!»

13

— Сначала о себе, — сказал директор, откинулся на спинку кресла за письменным столом, заваленным бумагами, папками, в раздумье помолчал. — Значит, о себе. Фамилия Портнов. Некоторые фамилии говорят человеку об его роде. К примеру, ты — Новодеев. Должно быть, когда-то твой предок затеял какое-нибудь новое дело, отсюда и пошло: Новодеевы. Отец не рассказывал? Хорошая фамилия. Что касается моего рода, я его знаю с прадеда. Прадед портняжничал, и дед, и отец. Отец работал в одной московской артели надомным портным. Помощники — мама да я. Десяти лет не исполнилось, как меня на утюг посадили. Термин был такой и занятие: садить на утюг. Это значит: нагрей — нагревали не то, что сейчас, включи в сеть, и вся недолга, — нагревали древесным углем, дуешь, дуешь на угли, чтоб докрасна разгорелись. Из глаз, из носа от натуги течет. Даю нагретый утюг отцу, он мне на смену другой, охлажденный. Снова нагревай. Пока второй нагрел, первый остыл, так и мечешься целый день. Вы, теперешние, ноете, хнычете: ох, школа, ох, уроки! А для меня школа была санаторием. Из-за тех окаянных утюгов и домой идти неохота. После уроков наберу разных общественных дел: стенгазета, литературный кружок, то да се. Так из-за утюгов стал выдающимся в школе общественником… В школе светло, окна большие, не то что наш полуподвал. Был нэп. С одной стороны, подъем промышленности, с другой — безработица. Отец за артель изо всех сил держался. Погнул спину вроде того портного, что шил шинель Акакию Акакиевичу. Помнишь, сидит на столе, подвернув под себя ноги, как турецкий паша. Отец, правда, на столе не сидел. А живописно Николай Васильевич Гоголь портновскую работу описывает! До мелочи точно. Будто сам шинели шивал. Что значит гений! Гений, да! — с улыбкой повторил Семен Борисович. — Теперь познакомимся с обстановкой работы наших портных.

Он протянул Антону солидных размеров альбом с наклеенными на страницах фото швейных ателье. Одно, другое, третье. Современная легкая мебель. Пестрые занавески. Цветы.

— В таком ателье и ты будешь работать, — сказал Семен Борисович.

— Почему вы решили, что я стану портным?

— Надеюсь уговорить, — улыбнулся директор.

— Скучная работа, — возразил Антон.

— Скучных работ нет, есть скучные люди. Я не стал бы, Антон, уговаривать тебя быть портным, если бы в твоей голове была какая-то другая идея. Желаешь быть доктором, летчиком, слесарем — иди, добивайся. Но тебе безразлично. Если безразлично, иди к нам. Перспективы? Блестящие! Кончил ПТУ, отслужил в армии, после армии «петеушникам» путь открыт всюду. Захотел — поступай в технологический вуз. Отличники ПТУ принимаются в вузы родственной специальности в первую очередь. Будешь инженером, конструктором. Захотел — поработай портным в ателье, и опять перспектива — закройщик. Кто есть закройщик? Художник. Да. Перед тобой кусок материала, тонкое, дорогое сукно. Взмах руки, — он вскинул руку и легко и свободно изобразил в воздухе замысловатую фигуру, — две-три линии мелом, и по твоему крою шьется одежда… Серьезное дело. Но прежде надо знать, знать и знать ремесло! А слышал, кто такой модельер? Это уже совсем высоко! Это уже дважды художник. Вкус, творчество, фантазия! Ты изобретаешь одежды, диктуешь линии, форму, сочетание или контрастность цветов, радугу цвета. Были и есть у нас закройщики и модельеры, известные всей Европе: медали, дипломы, один закройщик звание действительного члена Штутгартской академии искусств получил. Каково? Можешь стать преподавателем, как Хорис Абрахманович, до вуза он пять лет шил в ателье. Или директором ПТУ можешь стать, как Семен Борисович Портнов, то есть я: от утюгов до директорства. Еще аргумент. И важнейший. Судьба твоя, Антон, сложилась не легко; будь до революции, хлебнул бы горюшка. А нынче зовут: иди, учись ремеслу, бесплатное обучение, тридцать рублей стипендии, льготный проездной билет на метро. И еще: не годится, Антон, на шее больной матери висеть. Ты мужчина. Вчера своими глазами увидел — мужчина, что меня и расположило к тебе. Хочу помочь тебе стать человеком. Пиши заявление в ПТУ. Со школой договариваюсь сам, формальности беру на себя. Вот бумага, ручка. Пиши.

Антон не взял ручку.

— Ну, подумай, — добродушно улыбнулся директор, нажимая одну из клавиш белого плоского аппарата на столе. Клавиша вспыхнула огоньком, раздался голос:

«Слушаю, Семен Борисович».

— Дружок, Хорис Абрахманович, книга «По законам красоты» есть у вас в кабинете?

— Есть, — ответил голос.

— Принесите ее мне, пожалуйста, — сказал директор. — И Антону, любовно пошлепывая ладонью по аппарату: — Штука эта — весьма полезное изобретение техники. Соединяет телефонной связью со всеми кабинетами. По четырем этажам не набегаешься. Когда надо, директору из кабинета звонят, когда надо, директор учителю. Техника.

Хорис Абрахманович принес книгу.

— Возьмешь домой, полистаешь, — сказал директор Антону. — Еще получай сказки братьев Гримм. Удивительно — сказки встретить в кабинете директора? А ничему не удивляться — неинтересно и жить. Тоже прочти. Ну, иди. Думай.

14

— Парень в несчастье, надо пригреть, не отдать улице, — сказал директор учителю.

— Он выглядит смышленым, — ответил учитель. — Приложим старания, из мальчишки толк выйдет.

…Мальчишка тем временем шагал незнакомым длинным проспектом на окраине города. И думал. Как быть? С кем посоветоваться? Вообразим, что рядом шагает Колька Шибанов.

«Колька, ты товарищ. Советуй по-честному».

«Есть, по-честному».

Колька не совсем уверен, что после десятого класса сразу поступит в институт и выучится на океанолога. Наберет ли очки на вступительных? Если нет, пойдет работать к отцу на завод, а через год опять в институт, снова океанология. И опять, и опять, пока не добьется. У Кольки мечта и цель жизни — изучать работу океана. Океан — отопительная система Земли, вечно в работе, в движении. Воды перемещаются в нем. Бури, течения, извержения вулканов колышут, несут океанские воды, и оттого верхние прогретые слои делят тепло с атмосферой и согревают Землю. Океан полон открытых и неоткрытых тайн. Больше неоткрытых. Все надо изучать.

«Колька, а как же быть мне?»

«Тебе инте-е-ересно быть портным?»

Что другое может сказать Колька Шибанов? У него страсть. Океан его страсть. Правда, год назад его страстью были вулканы. А еще раньше он мечтал лететь на Луну. У Кольки Шибанова отец — слесарь высшего разряда, мать — фельдшерица. Для него стипендия не проблема.

И для Гоги Петрякова деньги не проблема, хотя он ушел из девятого класса и в музыкальном училище получает стипендию. Гогин отец — скрипач в оркестре Большого театра. Гога тоже музыкант. Он талантлив, весь в своей музыке.

Один разок Антону пришлось побывать в музыкальном училище.

— Хочешь послушать, как я учусь играть на органе? — позвал как-то Гога.

У него отцовская специальность — скрипка, органом он занимается в любительском кружке. Для самостоятельных упражнений каждому кружковцу отведен час в неделю. Гогин час — в семь утра по субботам.

Будильник поднял Антона. Где-то за высокими башнями зданий солнце только взошло, но утро пасмурно, солнечным лучам за весь день не пробиться сквозь серую пелену осеннего неба.

Гога ждет в условленном месте с портфелем и папкой для нот. У него озабоченный вид.

— Здор'oво. Пошли.

Они едут в троллейбусе.

Все этажи музыкального училища освещены. Но пусты. Только уборщицы прибирают классы к занятиям, да из разных дверей доносятся монотонные негромкие звуки.

— Настройщики, — объяснил Гога. — Они ночами работают, к урокам закончат.

Гога прошмыгнул мимо столика с телефоном в вестибюле, поманил Антона.

— Повезло, вахтерша куда-то смылась, могла бы тебя не пропустить, я шел на риск. Бежим.

Они понеслись на четвертый этаж, скача через одну-две ступени. Запыхавшись, примчались к органному классу. Тяжело дыша от бега, Гога молча отпер дверь.

Он был бледен. Волнение Гоги передалось Антону, он ждал чего-то необыкновенного.

В классе два черных рояля и не очень большой орган светлого дерева. Гога открыл крышку, зажег в органе лампочку, сел на табурет.

— Прелюдия и фуга Баха, — объявил он.

Антон впервые видел внутреннее устройство органа, он и на концертах-то органных не бывал, а уж вблизи и подавно видел инструмент впервые. Две клавиатуры одна над другой, трубы разных размеров и длины, какие-то рычаги и рычажки, ряд больших деревянных клавиш внизу. Пораженный невиданным устройством инструмента, таинственностью обстановки пустого училища и игрой Гоги, Антон слушал торжественные, величавые — то глубокие, то трепетно тихие звуки.

Антона поразила техника игры на органе — Гога играл и руками и одновременно ногами на нижних клавишах. Может быть, игра его далека от совершенства, но Антону она представилась чудом. Теперь он станет ходить на органные концерты, и всегда ему будет вспоминаться безлюдное музыкальное училище, осеннее утро за окнами и Гога, тоненький, напряженный, чуть склонивший голову набок. Удивительные голоса льются из органа: замирает, и падает, и высоко поднимается сердце.

— Орган — древнейший музыкальный инструмент, — сказал Гога, кончив играть фугу Баха. — У него целая история: как, когда и где его почитали, а потом забывали и снова ценили. У нас его ценят. Орган — целый оркестр, а исполнитель один.

«Эх! — вздохнул Антон, шагая проспектом, где не видно ни одного старого дома, ни памятника древней архитектуры, все молодо и растет, дощатые заборы отгораживают строящиеся, новые и новые здания. — Эх! Гога живет в волшебном мире, туда попадают избранные, и они сумасшедше трудятся, им не дается даром их искусство, хотя они и талантливы. Гога играет на скрипке с утра до ночи».

Внезапно Антон почувствовал острый голод. Скорее бы домой, но обеда дома нет. Антон проверил кошелек, в кошельке бренчит мелочь, около рубля, а надо непременно отнести что-нибудь маме в больницу. На столовую не хватит капитала. Антон зашел в булочную, купил четвертушку бородинского черного, необыкновенно вкусного хлеба и трехкопеечную кругленькую белую булочку. Вышел на улицу и все это уплел. Хочется мороженого, но о мороженом и думать нечего.