Вселенная в одном атоме: Наука и духовность на служении миру
Шрифт:
Итак, в середине 80-х годов во время ряда своих поездок я имел как публичные, так и частные беседы со многими западными учеными и философами. Некоторые из этих встреч, особенно поначалу, были не очень плодотворными. Например, однажды в Москве в самый разгар «холодной войны» я встретился с группой ученых, и моя попытка обсудить проблемы сознания встретила немедленный отпор, поскольку они усмотрели в моих словах религиозную пропаганду идеи существования души. В Австралии один ученый открыл встречу довольно резким заявлением о том, что намерен защищать науку от нападок со стороны религии. Тем не менее 1987 год ознаменовался важным этапом моего вхождения в мир науки. В этом году в моей резиденции в Дхарамсале состоялась первая конференция под названием «Жизнь и сознание».
Встреча была организована преподававшим в Париже чилийским нейрофизиологом Франческо Валерй и бизнесменом Адамом Инглом. Валерй и Ингл обратились ко мне с предложением собрать группу открытых к диалогу ученых, специалистов в
Впервые я увидел Валерй на конференции в Австрии. В том же году мне предоставилась возможность встретиться с ним один на один, и мы немедленно подружились. Валерй — худощавый человек в очках и с очень мягкой речью. Он сочетает в себе острый логический ум с необычайной ясностью изложения, что делает его исключительным учителем. К буддийской философии и методам созерцания он относится очень серьезно, но свои собственные мысли выражает в научном стиле, сухо и беспристрастно. Я не в силах до конца выразить всю меру своей благодарности Валерй и Инглу, а также Берри Херше, который берет на себя заботы по организации приезда ученых в Дхарамсалу. В этих беседах мне обычно помогают два замечательных переводчика — американский буддолог Алан Уолс и мой личный переводчик Тубтен Джинпа.
Во время первой из этих конференций я впервые по-настоящему познакомился с историей развития научной мысли на Западе. В этом отношении меня особенно интересовал вопрос смены научной парадигмы, то есть происходящие в культуре фундаментальные изменения картины мира и влияние, которое они оказывают на все аспекты научной мысли. Классическим примером такой смены парадигм является состоявшийся в начале XX века переход от ньютоновской физики к релятивистской квантовой механике. Поначалу идея смены научных парадигм вызвала у меня глубокое потрясение. Раньше мне казалось, что наука представляет собой непрестанный поиск абсолютной истины в вопросе понимания природы реальности, при котором новые исследования представляют собой последовательные шаги в постепенном наращивании объема человеческого знания о мире. Целью такого процесса должно стать достижение конечной точки — полного и совершенного знания о мире. Теперь же я узнал, что возникновение каждой новой научной парадигмы включает в себя субъективный элемент, а потому нам следует с осторожностью говорить об объективном статусе реальности, которую описывает наука.
Когда я беседую с непредубежденными учеными и философами, мне становится совершенно ясно, что они имеют детальное понимание тонкостей науки и полностью отдают себе отчет в пределах научного знания. В то же время есть много людей, как среди ученых, так и среди тех, кто далек от науки, которые искренне верят, что абсолютно все аспекты реальности находятся в пределах научного знания. Иногда высказывается даже предположение, что на определенном этапе развития общества наука окончательно докажет ложность всех наших верований — и в особенности религиозной веры — и что в конечном итоге будет существовать лишь просвещенное, полностью секуляризованное, светское общество. Такую точку зрения проповедовал марксистский диалектический материализм, с которым я познакомился в беседах с лидерами коммунистического Китая в 50-е годы и в период моего ознакомления с марксизмом, когда я еще оставался в Тибете. Согласно таким воззрениям считается, что наука полностью опровергла многие из религиозных убеждений, такие как идея существования Бога, благодати и вечной души. В рамках этих представлений все, что не доказано или не подтверждено наукой, является либо ложным, либо не заслуживающим внимания. Эти воззрения, по сути, представляют собой философское выражение неких в основе своей метафизических предпосылок. Точно так же, как мы избегаем догматизма в науке, нам следует считать и духовность свободной от таких ограничений.
Наука имеет дело с теми аспектами реальности и человеческого бытия, которые доступны для различных методов исследования на основе эмпирических наблюдений, количественного анализа, повторяемости эксперимента и независимого подтверждения, при которой несколько независимых исследователей могут сказать: «Да, я видел тот же самый эффект и получил такой же результат». Поэтому область научного изучения ограничивается физическим миром, включая человеческое тело, астрономические объекты, доступные измерению энергии и функционирование различных структур. Эмпирические наблюдения, совершаемые на этой основе, образуют поле для дальнейшего экспериментирования и обобщений, которые могут быть включены в обширную картину научного знания. Все это вместе представляет собой имеющуюся на данный момент парадигму науки. Совершенно ясно, что она не может охватывать всех аспектов реальности, особенно в сфере человеческого бытия. В дополнение к объективному миру материи, в исследовании которого наука достигла огромного мастерства, существует субъективный мир чувст з, эмоций и мыслей, а также человеческих
ценностей и проистекающего из них вдохновения. Решив для себя, что эта область не играет никакой определяющей роли в нашем понимании реальности, мы тем самым утратим связь с богатством и разнообразием собственного бытия, и наше понимание мира никогда не сможет стать всесторонним. Реальность, включающая в себя и всю полноту человеческих переживаний, гораздо более сложна, чем это представляется научному материализму.3. Пустота, теория относительности и квантовая физика
Один из самых поразительных результатов развития науки — изменение нашего понимания устройства мира в свете новых открытий. Например, физика до сих пор пытается освоиться с новой научной парадигмой, возникшей в начале XX в. в результате появления теории относительности и квантовой механики. Ученые и философы вынуждены теперь постоянно иметь дело с двумя конфликтующими моделями реальности — классической ньютоновской моделью, предполагающей механистичность и полную предсказуемость всех событий во Вселенной, и релятивизмом квантовой механики, вносящей в понимание мира принцип неопределенности. Применение этой второй модели к пониманию окружающей нас повседневной реальности еще не до конца прояснено.
Моя собственная картина мира основывается на философии и учениях буддизма, возникшего в интеллектуальной среде Древней Индии. Я познакомился с индийской философией в очень раннем возрасте. Моим учителем в тот период был регент Тибета Тадраг Ринпоче, а также Линг Ринпоче. Тадраг Ринпоче был тогда уже довольно пожилым человеком, всеми уважаемым и очень суровым. Значительно более молодой Линг Ринпоче по характеру был очень мягок, что проявлялось в словах и поступках, глубоко образован и немногословен (по крайней мере, в период моего детства). Я помню, что присутствие обоих наставников приводило меня в трепет. У меня было два помощника по философии, с которыми я должен был вести диспуты по изучаемым предметам. В их число входили Триджанг Ринпоче и известный монгольский ученый монах Нгодруб Цокньи. После кончины Тадрага Ринпоче Линг Ринпоче стал моим старшим учителем, а Триджанг Ринпоче занял место младшего учителя.
Оба эти наставника оставались моими учителями до конца формального обучения, и от них обоих я непрерывно получал учения различных линий тибетского буддизма. Они очень дружили, но их характеры были совершенно различны. Линг Ринпоче имел коренастую, крепкую фигуру и абсолютно гладкую лысину; когда он смеялся, то сотрясался всем телом. Внешне он совершенно не походил на знатока философии. Триджанг Ринпоче, напротив, был высоким и худощавым человеком, с очень утонченными и обходительными манерами и довольно нехарактерным для тибетца тонким, остро очерченным носом. Он был очень добрым, имел глубокий голос и очень мелодично рецитировал ритуальные тексты. Линг Ринпоче запомнился мне блестящим философом с острой логикой и феноменальной памятью, а Триджанг Ринпоче — одним из замечательнейших поэтов своего времени, с великолепным чувством искусства и литературы. По своему темпераменту и врожденным склонностям я, наверное, ближе к Лингу Ринпоче, чем к кому-либо другому из моих наставников. Не будет преувеличением сказать, что Линг Ринпоче оказал на меня наибольшее влияние.
Когда я приступил к изучению философских систем различных школ Древней Индии, у меня не было возможности как-либо увязать их со своим собственным личным опытом. Например, теория причинности школы Санкхья считает результат проявлением того, что уже существует внутри причины; теория универсалий вайшешиков гласит, что множество, составляющее любой класс объектов, имеет постоянное идеальное общее, не зависящее от его частей. Есть аргументы индийских теистических школ, доказывающие существование Творца, и буддийские контраргументы, обосновывающие противоположную точку зрения. В дополнение ко всему этому я должен был заучивать множество сложных различий в точках зрения разнообразных философских школ буддизма. Эти различия были слишком далеки от повседневной жизни десятилетнего мальчика, чьи интересы склонялись больше к тому, чтобы разобрать и собрать часы, покопаться в машине или разглядывать в журнале «Лайф» фотографии сцен Второй мировой войны. Когда Бабу Таши разбирал и чистил генератор, я всегда старался оказаться рядом с ним. Мне так нравилось наблюдать за этим процессом, что в такие минуты я часто забывал не только об уроках, но и о еде. И когда мои наставники приходили, чтобы напомнить об учебе, в мыслях я все равно возвращался к генератору и его многочисленным деталям.
Но к моему шестнадцатилетию все изменилось. События стали развиваться со стремительной быстротой. Когда летом 1950 года китайская армия вплотную подошла к границам Тибета, регент Тадраг Ринпоче решил, что настало время сделать меня полноправным лидером страны. Наверное, именно это вынужденное расставание с периодом юношества в виду устрашающей близости грядущего кризиса развернуло мой ум к необходимости получения образования. Как бы там ни было, но начиная с шестнадцати лет мое отношение к изучению буддийской философии, психологии и духовности стало качественно иным. Я не только начал прилагать искренние усилия к изучению этих предметов, но смог также соотнести многие из изучаемых мною положений со своей жизнью и событиями вокруг меня.