Вселенская
Шрифт:
Печальные звуки литии всплыли над муравой переулка. Тянулись и еще к дьякону руки с поминаньями. Народ густо, цветистою толпой, окружил колесницу. Медлительные звоны трепетали над столетними корявыми деревьями, из тени которых хмуро смотрели серые флигеля. Дробный речитатив дьякона тревожил тишь переулка.
– - Петра, Петра, отрока Терентия... Саввы, Стефана, Луки-и...
Старик стоял со строгим лицом, держал руку на груди и пристально смотрел на гроб с покойником. Потом начинал истово креститься и исчезал где-то под ногами толпы в земном поклоне.
– - Демьяна, Ни-и-ла, -- гудел дьякон.
Вдова стояла неподвижно, как бы застывшая в тягучей думе,
– - Всех схоронил Митрий-то Миколаич, един, как перст.
– - Зарыл... а вот сам не хочет.
– - Поди уж под семьдесят?
– - Ста-рого лесу, что ему сдеется. Только скучно поди. Ни одних ведь вот похорон не пропустит, гляди уж и стоит на дорожке с поминаньицем.
– - Говорят, и дела забросил, совсем в лавке не бывает, приказчики верховодят, как хотят. Только и утехи: с голубями хороводится.
– - День-денской на голубятне!
– - А допреж крутенек был. Сын-то, ведь, на чужой сторонке скончание принял. В учебу уехал без спросу, мыкался, мыкался, да и...
– - На дне речном мол лучше, чем с таким родителем.
– - Да-а...
– - А дочка!
– - Тоже Бог веку не дал, что говорить. В строгости он ее содержал. Сказывают, когда она с приказчиком бежать хотела, он ее вон под теми древами, при всем честном народе, вожжами учил родительской воле покоряться. Рассказывают, которые видели-то: жалко было смотреть. А потом ее в губернию по докторам возили, да так чего-то и захирела.
– - С чего же это она?
– - Бог весть...
– - Да-а, нынче они и дети-то пошли...
– - Забота одна!
Дьякон все гудел:
– - А-ани-и-сии... Петра, Петра...
А потом двинулись дальше, наполняя тихий переулок шумом своего движенья. Катафалк торжественно двигался по мураве, гроб вздрагивал и колыхался. Народ волною лился под густыми, неуклюжими деревьями, словно тайны хранившими молчаливые флигельки и угрюмые гробоподобные дома под своей темно-зеленою, много видевшей, листвой. Переулок был длинен и выводил на зеленое поле, где вдали виднелись под такими же неуклюжими деревьями белые памятники и кресты погоста. Снова останавливались на перекрестках, снова служили, поминали покойников и печально пели. Уже священники с удовольствием видели близость цели и мечтали о поминальном обеде, как на самом конце переулка, у последней, кособокой, вросшей в землю хате снова произошла задержка. Из-под густо разросшегося дуба, из мрачной тени его, от серых, полу упавших ворот с калиткой, поспешно вышла девушка наперерез процессии. Цветной платок она низко надвинула на глаза, словно смущенная ярким дневным светом. Её миловидное лицо с круглым подбородком носило следы какого-то увядания, словно она недавно и поспешно смыла с него краски. Глаза её смотрели из-под платка с робкой серьезностью, а по вздрагивавшим губам бродила смущенная усмешка. Она не держала, по обычаю, в руке поминанья и сначала не поняли: зачем она остановила? Но те, кто стояли ближе, хмуро отступили от неё, и она, вся алая, склонивши голову, как по узкой улице, шла меж расступавшихся людей. А вокруг любопытно шептались:
– - Да ведь это Матрешка...
– - Какая?
– - Гулящая!
И еще дальше отступали.
В гуще толпы прошел заглушённый смех:
– -
Матрешка-то!– - Тоже родителев поминать...
– - Ей на-а-да...
Кто-то грубо проговорил:
– - Почему задержка?
Дьякон смотрел сурово, нахмурившись.
– - Чего вам?
– - прогудел он.
– - Мне...
Она как будто глотала слова.
– - Вселенскую!
Губы её дрожали, она стояла перед дьяконом, опустив глаза, смущенная тысячью любопытных и недоброжелательных взглядов.
– - Вселенскую!
– - повторила она. Дьякон не понял.
Он удивленно таращил на нее свои выпуклые глаза:
– - На счет чего же? Говорите толком!
– - О воинах.
– - Поминанье где же?
– - Нет поминанья...
– - Как нет?
– - Нет...
– - Имена-то как же? Она совсем смутилась.
– - Не знаю.
– - Имен не знаете?
Дьякон недоумевающе поднял брови:
– - Как же служить-то?
В толпе нарастало нетерпение:
– - Имена растеряла!
– - Чего задерживать!
Недоброжелательное шушуканье уходило вглубь толпы. Дьякон допрашивал:
– - Родственники, что ли?
– - Нет, нет... я хочу... У неё дрожали руки:
– - Я хочу... о всех... о всех... вселенскую! О всех, которые... на войне...
Она совсем опустила пылавшее лицо.
– - Которых убили!
– - вскричала она повышенным голосом. Вдруг зарыдала, опустилась на колени, скрылась с глаз толпы. Дьякон наклонился к протоиерею, пошептался, выпрямился и начал служение.
Когда же прогремел голос его:
– - ...На бра-а-ни убие-е-нных... Толпа всколыхнулась.
Внезапно всем вспомнилось свое затаенное, мучительно спрятанное в глубине, всем близкое... и от крика души проститутки волна чувства впервые прошла по равнодушной толпе, всколыхнула и выявила скрытое: любовь и боязнь, жалость и тоску. И объединилась скрытая в людях глубина в одно мучительное, роднящее чувство. Молодая вдова упала на мураву, как подкошенная, а спутник ее стоял над нею с раскинутыми руками, бледный и испуганный, с тоской во взгляде. Но уж это ни в ком не вызвало любопытства и осуждения. Один за другим опускались люди на мураву поляны. Когда же хор голосов взметнулся к небу сквозь зелень молчаливых деревьев:
– - Ве-е-е-чная па-а-мя-ть!
Уж вся толпа стояла на коленях, из неё всплывали рыданья, и как будто стоны и тяжкие вздохи потрясали ее.
И лица были в слезах...
...Когда процессия медленно и торжественно двинулась дальше, через луг к погосту, и тихий переулок опустел, из-под густой тени дуба вышла девушка, с опухшим от слез лицом, и долго смотрела вслед.
Она не решилась идти дальше...
– ---------------------------------------------------
Первая публикация: журнал " Пробуждение " No 2 4 , 19 1 5 г .
Исходник здесь: Фонарь . Иллюстрированный художественно-литературный журнал .