Вселенские Соборы

Вернувшийся из Египта через Антиохию Осий углубил взгляды императора на серьезность вопроса и на виновность Ария. Но, вероятно, и огорчил отлучением ученнейшего Евсевия Кесарийского. Ища путей к большему беспристрастию и в надежде на беспристрастие западных, император и мог решить, что полезно приблизить собор к Западу, да кстати и ослабить влияние на собор казавшихся императору слишком требовательными Антиохийских (324 г.) антиевсевиан. И так как первого указа созыве отцов в Анкиру, может быть, формально еще и не было издано, то настоящее пригласительное письмо в Никею и не отменяет никакого прежнего указа, a просто видоизменяет только бывший проект.

Но с этим случайным видоизменением связан многознаменательный поворот в развитии идеи соборов! Анкира была еще символом эпохи поместных соборов, Никея открыла эпоху соборов вселенских (икуменики).

Вселенский собор в Никее

Проект собирания в Анкире был только этапом в движении мысли и самого Константина. Как только он осознал, что предмет собора не местного восточного характера, a задевает всех и на Западе и при помощи спокойного Запада скорее всего может найти авторитетно успокаивающее большинство, так он и пришел к мысли собрании епископов «всей империи – икумени». Такое всеобщее, икуменическое, в русском неадекватном переводе – «вселенское» собрание было в духе общих идей, общего мировоззрения Константина, да и в духе момента, когда он после победы над Ликинием (323 г.) почувствовал реализацию своего «вселенского», «икуменического» служения. Категория «икуменического» еще не достигает широты «кафолического», «кафоличности» церкви. Вселенскость в духе русского термина передается термином «кафоличность». Осий мыслил средстве всеимперского объединения епископата. Он увидел, что греческие епископы глубоко разделены школьно, что участие западных, с их уклоном к монархианству в триадологии, как противовес Востоку необходимо. Но Осий мыслил еще в категории «всеимперскости» («икуменичности»), a не «вселенскости» («кафоличности»). Голова Константина перешагивала эти границы и захватывала и все заграничные, так сказать, «колонии» церкви. И это он, созывая «всех-всех-всех» сначала в плане его только «имперского» кругозора, попал в плоскость высшего и более широкого, так сказать «имперски-колониального», измерения. A это и есть новая для старого мира «племен и языков», для «плоти и крови» античности и иудаизма категория всемирности, вселенскости-кафоличности. Окинув взглядом всю церковь, Константин увидел, что она «безгранична»-кафолична. Она не только в черте империи и ее колоний, но и за пределами колоний. Что если уже говорить об адекватном всеобщем соборе, то надо звать и заграничный епископат – идти и в Скифию, и Армению, и за Кавказ, в Персию… Масштаб даже для Римской империи необычный. До сих пор соборная практика довольно широко применялась. Но все это были соборы местные: Африка, Александрия, Сирия, Малая Азия. Даже соседние области, например Египет и Антиохия, ни разу не собирались вместе.

Замысел и предприятие Константина оказались новизной не только для церкви, но и в истории Римской империи и в истории культуры вообще. Объединила Римская империя голову и сердце передового человечества средиземноморского бассейна. Но объединял это тело сознательно и наглядно железный каркас оккупирующих римских легионов. По этому корпусу передового человечества разливался самотеком идейный капитал античной культуры, включившей в последнем моменте в себя и религиозный эклектизм, и самую церковь. Но деятели и представители всех этих культурных функций не дошли еще до мысли всеобщей личной встречи, до своего светского, культурного «соборования». He только философы, ученые, писатели, даже государственные мужи, из Рима умозрительно управлявшие «вселенной», но даже возглавители военной силы не съезжались, не собирались, не встречались друг с другом, не совещались, почти не знали друг друга. Идея общечеловечности еще едва тлела в индивидуальном сознании античных мыслителей. Даже иудаизм, при его принципиальной библейской универсальности, на практике оказался, отвергнув Христа, жалостно-замкнутым национализмом.

Только христианская церковь, переросшая уровень двух миров – иудаизма и эллинизма, породила и осмыслила самую идею всеобщности, вселенскости, всемирности человеческой истории, сознательно оттолкнувшись от обветшавших национализмов. Провозгласила: нет ни эллина, ни иудея, но все и во всем Христос. Константин потому и стал не ложно Великим, что эта идея пленила его, что, закладывая в основу перерождаемой империи новую религиозную душу, он творил историческое дело выше дела самого Августа. Рождалась подлинная вселенскость. Пусть не вечная по своей оболочке (все историческое преходяще и смертно), но пока предельная для земного человечества. He епископат ее осознал и силился реализовать, a римский император. Как внешнюю свободу своего существования и развития церковь с благодарностью приняла из рук обращенной ею империи, так и впредь она начала пользоваться этой формой вселенской соборности с полной готовностью, опираясь в этом трудном деле на силу и технику империи.

На I Вселенский собор епископы созваны были императорским указом весной 325 г. Прогоны, почтовые лошади (cursus publicus) – все это было предоставлено епископату империей. Запад, не болевший никакой догматической болью, не имел потребности широко откликнуться на призыв и решил ограничиться лишь немногими делегатами. Римский папа Сильвестр своими заместителями делегировал двух пресвитеров из окружавшего его пресвитерия. To были пресвитеры Викентий (или Винценций) и Витон (или Вит). С Востока из-за границы империи прибыли делегаты из Питиунта (Пицунды) на Кавказе, из Воспорского (Босфорского) царства (Керчи), из Скифии, два делегата из Армении, один из Персии (Иаков Низибийский). Полного и точного списка участников и подписавшихся членов этого I Вселенского Никейского собора, равно и протоколов его до нас не дошло. По-видимому, сам Константин запретил это делать. Его достаточно измучили бесконечные сутяжнические споры по букве протоколов африканских маньяков донатизма. Константин считал, очевидно, достаточным дать устный словесный исход спорящим сторонам хотя бы до полного их истощения и утомления, но не давать никакой опоры для подобного донатистам протокольного сутяжничества. Но резолюция, решение, постановление, конечно, предполагались точно сформулированными и подписанными. Так оно и происходило фактически. Соборный епископат пробыл на казенном содержании с конца мая и до конца августа. За это время и личный состав собора, и число его участников, естественно, по моментам изменялись. Одни отбывали по неотложным делам в свои епархии, другие, наоборот, прибывали. Поэтому вполне объяснимо, что и сами участники собора, и другие исторические свидетели разногласят насчет количества членов собора. Евсевий Кесарийский, личный участник, называет цифру «более 250».

Другой участник – Евстафий Антиохийский – говорит 270. Афанасий Великий, папа Юлий, Лукифер Калабрийский говорят 300. Сам Константин в своей речи выражается: «Более 300». дошедших до нас рукописных списках на греческом, на коптском, на сирском, арабском и др. языках находим до 220 имен. Очевидно, и в самой канцелярии при соборе списки подписей накоплялись не на одном, a на многих листах и затем родили нетождественные копии.

При отсутствии буквы протокольных записей мы достаточно осведомляемся сути споров из писаний и переписки отдельных выдающихся членов собора. От Афанасия Великого мы имеем специальное письмо, озаглавленное «О Никейских постановлениях», и письмо «К африканцам». Узнаем нечто из писем Евстафия Антиохийского, из «Жизни Константина» Евсевия Кесарийского. Равным образом – из истории Сократа и Феодорита. Позднее, уже при императоре Зеноне (476–491), Геласий Кизикский дает опыт целой «Истории» Никейского собора. Это собрание легендарных материалов, скопившихся уже к концу IV в. Здесь мы находим «Рассуждения между философом и членами собора», которые Геласий нашел в тексте, имевшемся y Кизикского епископа Далматия. Все эти материалы в русском переводе напечатаны в «Деяниях Вселенских соборов», изданных Казанской Духовной Академией.

По сумме всех этих материалов мы можем составить себе общую картину деятельности собора. Православная сторона выдвинула здесь выдающихся епископов и по учености и писаниям, и по подвижничеству и исповедничеству. На литературно-богословском поприще уже выступили Александр Александрийский, Афанасий Великий, Евстафий Антиохийский, Маркелл Анкирский. Леонтий Кесарии Каппадокийской и Иаков Низибийский были известны святостью своей жизни. Исповедниками были Амфион из Епифании Киликийской, Павел Неокесарийский с сожженными руками, Пафнутий Фиваидский и Потамон из Египта с выколотыми глазами. У Потамона были вывихнуты и ноги, и в этом виде он работал в ссылке в каменоломнях. Он известен был как чудотворец и целитель. С острова Кипра прибыл Спиридон Тримифунтский. Он был святой простец, продолжавший и в епископстве пастушествовать; он был известен как прозорливец и чудотворец. Константин, входя в залу при парадном открытии собора, демонстративно приветствовал, обнимал и целовал в выколотые очи этих исповедников. Разумеется, в наличности присутствовали тут и все главари арианства, кроме самого Ария: и Евсевий Никомидийский, Евсевий Кесарийский, местный епископ города Никеи Феогнис, Марий Халкидонский. Разумеется, с Евсевием Кесарийским тут были и его соборные единомышленники: Павлин Тирский и Патрофил Скифопольский, также земляки Ария, ливийцы: Секунд Птолемаидский (Киренаика) и Феона Мармарикский.

Нигде в исторических источниках не находится никакого следа и никакого отражения того рассказа, с которым встречаемся в житии святителя Николая Чудотворца. Как объяснить появление на ткани его жития рассказа об его богословском споре с Арием, которого святитель заушил? Для объяснения возможности и вероятности такого эпизода совсем не требуется привлекать на сцену Никеи скромного провинциального епископа. Разгоревшиеся споры не на один только парадный момент Никеи, но еще долго волновали церковь. Они и после Никеи сотрясали и разлагали весь Восток в течение более чем полстолетия. Спорили, волновались и, конечно, доходили до всяких крайностей. He в столице только, a и по всем закоулкам. Везде появлялись свои «Арии» и доводили до возмущения ревнителей правой догмы.

Православную сторону можно подразделить на две группы: I. Это – меньшинство, вполне осознавшее ядовитость арианства, владеющее орудием философской и литературной образованности. Это было ведущее и ответственное меньшинство. II. Большинство не постигало сложности вопроса, измеряло веру традиционными формулами и инстинктом, боялось опоры на философскую терминологию и ограничивалось ссылками на букву Писания. Но историческая необходимость заставила для победы над арианством выдвинуть соответствующее орудие, ибо, пользуясь традиционной неразработанностью богословия, ариане под этим чтимым флагом провозили, на соблазн простецам, свою рационалистическую контрабанду. A потому-то и всю тяжесть борьбы пришлось вынести передовому меньшинству. Вот почему никейская победа в применении к восточному большинству опередила свое время. Восточное большинство ее не поддержало, ибо не поняло, не могло понять, и потому бессознательно дало торжество длительной арианской реакции.

Процедура собора

Общий ход соборной деятельности был таков. По Сократу, датой открытия собора нужно считать 20 мая. A торжество закрытия собора было приурочено императором к 25 августа, ко дню празднования им 20-летнего юбилея его царствования. Между этими датами некоторые источники почему-то выделяют 14 июня как начало собора. Акты Халкидонского собора (451) датируют принятие Никейского постановления 19 июня. Можно согласить эти даты так. 20 мая был парад открытия собора. Парад церковный, вставленный в рамки парада придворного, небывалый еще до тех пор «смотр сил» церкви. Пленум собора определился и формальные голосования начались только с 14 июня. A 19 июня проголосовано главное вероопределение. 25 августа состоялось уже торжество закрытия собора. Тут Евсевий Кесарийский произнес свою похвальную речь императору, помещенную им в его «Жизни Константина». Завершилось празднество пышным обедом.

Из указанных источников извлекаем следующие подробности соборной процедуры. Открытие собора во дворце было вдвинуто в раму большого императорского парада. Император вошел в блещущих золотом одеждах. Его приветствовал председательствовавший епископ, занявший место справа от императора. Феодорит, как историк, думает, что это был Евстафий Антиохийский, ибо ранг Антиохии, как резиденции наместника, был, конечно, выше и Византии и Никеи. Константин очень ценил и чтил ученейшего Евсевия Кесарии Палестинской. Но едва ли он в данном случае допустил бы эту вызывающую нетактичность. У него под рукой был всех превосходящий старостью Осий Кордубский. Как инициатор собора, вероятнее всего, он и был председателем на параде открытия собора.