Вселенский неудачник

Гейзерих – важный как истукан – сидел в седле и, сложив рупором ладони, препирался с небом, требуя явить чудо. Но, увы, ничего примечательного не происходило, а все трюки, которые Гейзерих, как предусмотрительный полководец, приготовил заранее, проваливались один за другим. Так, к примеру, белая цапля, которую на глазах у всего войска должен был убить в небе серый сокол, не пожелала вылетать из клетки, равно как не захотели сами собой вспыхнуть сложенные магической фигурой дрова, и разгневанный Гейзерих шепотом приказал слугам посадить греческого пиротехника на кол.

Так из-за всевозможных накладок сорвались все чудесные знамения, и войско удрученно переминалось с ноги на ногу, почесывая плоские лбы боевыми топорами и склоняясь к тому, чтобы отступить.

И тут, когда Гейзерих в очередной раз принялся выбивать у богов знамение, посреди его войска материализовался я в скафандре, разогревшемся от трения об атмосферу. Армия вандалов была довольно разношерстной. К ней в предвкушении добычи приблудилось много греческих наемников, фракийцев, германцев и вообще всякого праздношатающегося сброда, облаченного в самые диковинные доспехи, поэтому первоначально на меня никто не обратил внимания, кроме какого-то молодого воина, почти мальчишки, на повозку которого я обрушился.

Испуганный сопляк, решивший, очевидно, что я под шумок покушаюсь на его сено, стал вопить и замахиваться копьем. Я показал жестами, чтобы он успокоился, спрыгнул с повозки и случайно прикоснулся раскаленным плечом скафандра к боку обозной клячи, до того мирно щипавшей траву. Безмозглое непарнокопытное встало на дыбы и понесло. Колесный таран, в который она была впряжена, оторвался от упряжи и сам собой покатился с холма в сторону римских стен.

Шум от катящегося тарана привлек всеобщее внимание. Гейзерих, решив воспользоваться ситуацией, привстал на стременах.

– Видите, таран возвращается к стенам? Боги обещают нам богатую добычу! – завопил он и первым поскакал к Вечному городу.

За ним с яростными криками хлынуло многотысячное войско, не обращая внимания на стрелы, камни и смолу. Вскоре ворота, не выдержав напора, рухнули, и бой закипел внутри укреплений. А еще минут через десять огни пожарищ, вспыхнувших сразу в нескольких частях города, сообщили мне, что сражение идет уже на улицах.

Дальше я не смотрел: печальный конец Рима слишком хорошо известен. Я присел на край телеги – молодой вандал давно умчался грабить – и стал ждать, пока вновь окажусь на орбите. Было ясно, что, в какой бы эпохе я ни очутился, – всюду от меня будут одни лишь неприятности. Самой судьбой мне была уготована роль того самого стрелочника, который, оказываясь в нужный момент в ненужном месте, заворачивает поезд истории под откос. Я с горечью думал об этом, и с каждой минутой мне становилось все понятнее, отчего так печален был прощальный взгляд Всевышнего.

* * *

Материализовавшись в следующий раз, я был готов к самому неблагоприятному раскладу. Чтобы по возможности уменьшить исходящий от меня вред, поклялся не предпринимать совершенно ничего: не чихать, не кашлять, не пугать лошадей, а просто стоять на одном месте, осторожно дышать носом и даже моргать лишь по большой необходимости.

Меня бы не удивило, окажись я на поле брани или в лаборатории средневекового алхимика, который с перепугу изобретет порох, или даже в спальне стареющей нервной императрицы, которая, увидев меня, откинет концы раньше положенного ей срока, но нет... В этот раз как будто ничто не предвещало переломного момента истории. Я стоял на городской площади, запруженной гуляющими обывателями. Мужчины щеголяли в серых и черных шляпах, на худой конец, в кепках, их дамы носили одноцветные платья и при ходьбе томно опирались на длинные зонты, а у кого не было таковых – на руку спутника. Между извозчицкими пролетками попадались простейшие автомобили, и по этому признаку я определил, что переместился в конец XIX – начало XX века. Речь, звучавшая вокруг, была как будто славянской.

Первые две минуты я честно стоял на месте, позволяя себе лишь моргать, однако моя неподвижность вместе с непривычным для окружающих скафандром оказали воздействие, противоположное желаемому, – привлекали внимание. Гуляющие обыватели то и дело оглядывались, а некоторые останавливались и, уставившись на меня, с усилием размышляли, кто я – маскарадный или приказчик из мясной лавки, посланный стоять для привлечения покупателей? Заметив, что в мою сторону, с явным намерением задать какой-то вопрос, направляются двое франтов с удивленными физиономиями, а к ним вот-вот присоединится скучающий полицейский, торчащий у фонарного столба, я, напустив на себя сосредоточенный вид, поспешно нырнул в толпу. Теперь на меня обращали меньше внимания, и вскоре я совершенно успокоился, поверив, что в этот раз все обойдется.

С каждой минутой толпа становилась все гуще, волнами прибывая с боковых улиц. Прохожие толкались, пытаясь пробиться к центру площади. Догадавшись, что там сейчас произойдет какое-то знаменательное событие, и я стал проталкиваться через толпу. Для обывателя начала XX века протиснуться сквозь такое скопище – дело почти невозможное, однако надо учесть, что у меня за плечами имелся немалый опыт. Пять студенческих лет я ежедневно проводил по четыре часа в метро и при этом ни разу – повторяю: ни разу! – не проехал своей станции. Иначе говоря, в умении работать локтями я могу дать любому десять очков форы.

Толпящиеся зеваки лишь озадаченно похрюкивали и разлетались от меня, как кегли. Прежде чем очередной замешкавшийся франт, оправившись от внезапного толчка плечом, успевал огреть меня тростью, я уже был далеко, и ему оставалось только утешаться бессильной руганью.

Какой-то бледный юноша, по виду студент, вовремя оценивший профессионализм, с которым я прокладывал себе дорогу, не раздумывая, пристроился за моей спиной. Тогда я не обратил на это особого внимания, лишь, помню, подумал, что он не дурак.

За несколько минут мне удалось пробиться на середину площади и остановиться сразу за полицейским оцеплением. Успел я как раз к началу торжества: на площадь уже въезжала открытая пролетка, в которой сразу за кучером сидели усатый мужчина в военном мундире и полная миловидная женщина в шляпе с вуалеткой, державшая в руках букет роз. Оба приветливо улыбались и махали толпе.

Я был порядком разочарован: ожидал интересного зрелища, а это всего-навсего проезжали какие-то важные шишки. Пока я пытался сообразить, кто это такие, студент, благодаря мне пробившийся сквозь толпу, проскочил под рукой у полицейского и кинулся к пролетке. Вскочив на ее подножку, он вытянул вперед руку, что-то несколько раз негромко хлопнуло. Честно говоря, я не сразу сообразил, что произошло, потому как хлопки были заглушены шумом толпы. Только когда усатый мужчина обмяк в экипаже, а на молодого человека навалились со верх сторон и сбили его с ног, истина открылась мне во всей своей неприглядности.

Толпа встревоженно загудела и, прорвав оцепление, кинулась к пролетке. Полицейские размахивали шашками, слышался панический женский визг. Различив среди беспорядочных криков повторяющиеся слова «Австрия» и «Фердинанд», я внезапно вспомнил, что поводом к Первой мировой войне послужило убийство в Сараево наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены...

Все померкло перед глазами, и вновь я пришел в себя уже в своей ракете. Мерно гудел двигатель, Мозг вполголоса недовольно что-то бормотал. В каюте веяло тишиной и покоем. О межгалактическом омуте не было ни слуху ни духу – вероятно, он, как и обещал Господь, захлопнулся еще до нашего появления в этом секторе.

Случайно бросив взгляд на навигационной компас, я увидел на нем координаты Земли, от которой мы были совсем близко – всего в каких-нибудь двух часах полета. Испытав внезапный ужас, я кинулся к рулю и, переложив штурвал так резко, что с полок посыпалась посуда, поспешно развернул ракету носом в дальний космос. Мозг разворчался, что мне не мешает провериться у психиатра, но я не слышал его слов, чувствуя, что боюсь даже протянуть руку и отключить ему звук, потому что для этого нужно совершить действие, а кто знает, к чему оно приведет?