Вселенский расконвой

– Ну-с, кого желаем? – павой подтянулась к Энки Ассо. – Мальчика? Девочку? Песика? Мартышку?

Она была кривонога, вислогруда и тучна, а разговаривала вкрадчиво, с оценивающей улыбочкой. Сразу чувствовалось – гнида, ложкомойница и тварь, однако же не дура. Очень далеко.

– Я хочу Нахеру, – Энки вытащил золотой дебен, взвесил на ладони, протянул Ассо. – А это на алтарь Мину. Животворящему.

В данный момент ему хотелось одного – врезать этой суке, чтобы шнобель набок.

– Слушайте, слушайте, слушайте, и что это таки вам всем сегодня надо Нахеру, – Ассо помедлила, пофыркала, однако же дебен взяла. – Тощая, рыжая, курносая, неструганая доска два соска. Слушайте, слушайте, слушайте, возьмите мою племянницу Сару. Груди ее как серебряные чаши, бедра как эбеновые вазы, лоно как только что обрезанный свежий стебель тростника гизи. Ягодицы ее напоминают…

– Я хочу Нахеру, – начал злиться Энки, помрачнел и вытащил второй дебен. – Вот еще этому вашему Мину. Животворящему.

– Мин животворящий не забудет вас, – заверила Ассо, цепко схватила монету и неожиданно развела руками. – Э, а ведь вам все равно придется брать Сару. Нахера-то занята, плотно, до утра. Мину хорошо заплачено. Очень хорошо.

– Что, до утра? – Кровь ударила Энки в голову, растопила мозг и устремилась к сердцу, не оставляя на душе никаких чувств, кроме упоительного бешенства. – Так, так, до утра?

Так, так. Значит, вначале у него забрали Нинти, потом лишили Нахеры, а теперь предлагают спать с Сарой? Ладно, такую мать, это мы еще посмотрим. Очень хорошо посмотрим.

Бешеные отцовские гены вышвырнули его в коридор, молнией протащили в полумраке и заставили замереть у знакомой двери. Двери в рай, в нирвану, в восторг, в блаженство, в неземное наслаждение. На этот раз закрытую.

«Ах, значит, такую мать, с Сарой», – Энки отступил на шаг, настраиваясь, вздохнул и стремительным движением, как учил его отец, с концентрацией пнул дверь. Вышиб ее заодно с коробкой, смерчем ворвался внутрь и… застыл – увидел Нинти. Золото распущенных волос, ангельски очерченные плечи, бедра, пребывающие в движении, ягодицы, белеющие в полутьме. Стройную женскую фигурку, галопирующую на коленях у мужчины. Самку, впавшую в любовный раж, самку, тонущую в экстазе, самку, потерявшую рассудок и стыд от прилива внеземного наслаждения. Потерявшую рассудок не с ним – с другим…

– Сука! – шмякнул Энки женщину в висок, сбросил на пол со вздыбленного фаллоса и взялся за удачливого соперника, крепкого, с рельефом, ануннака в мерзкой маске ухмыляющегося волка. Однако тот был не промах, отнюдь. Молнией сверкнул теллурий, чмокнула насилуемая плоть, и Энки сразу затормозился – убийственно-вибрирующий клинок вошел ему в яремную впадину. Хлынула кровь, рухнуло тело, в келье запахло смертью. И в этот миг пожаловала Ассо, да не одна, в компании жрецов охраны.

– А ну-ка, фу! – рявкнул ануннак и лихо очертил мечом кривую, да так, что гости застыли на пороге. – Стоять. Ты, – глянул он на бледную Ассо, – зайди. Остальные – на хрен. И не вздумайте мне шуметь – прибью.

Огромный, в маске, с мерцающим мечом и все еще стоящим фаллосом, он был по-настоящему страшен.

– Да, да, не вздумайте шуметь, – мигом сориентировалась бандерша. – Мин животворящий не любит шума. Живо валите в коридор, ждите по-тихому меня там.

Мысли ее судорожно метались – да, шум, конечно, ни к чему. А то ведь прикроют лавочку, отзовут лицензию, и уж как водится, наложат штраф. Да еще копать начнут, и уж как пить дать, такого нароют. И все это, блин, в праздничные дни, когда клиент прет косяками. Да, шум, конечно, совершенно ни к чему. Живым. А мертвым уже все равно. До фени. Что громко, что тихо… С другой же стороны – мокруха в храме. Опять-таки, такую мать – в праздничные дни. Это вам не шутка. А еще недоносительство, укрывательство, сокрытие реалий, суть злонамеренное пособничество, квалифицируемое как содействие… М-да, за такое, небось, по головке не погладят. Жопу редькой порвут [87] , клитор осокой отрежут, священным крокодилам скормят на обед. Ох, что же делать? Что делать? Что делать-то?

87

В Древней Греции было аналогичное наказание – при посредстве корнеплодов черной редьки.

– А ты не дура, – одобрил ануннак, кивнул, взмахнул мечом и неожиданно стянул маску. – Или я не прав?

– Так это ж… – посмотрела на него Ассо, на миг утратила дар речи и приземлилась на живот. – Ваше Царское Могущество…

Перед ней во всем природном естестве стоял сам лучезарный Сетх – владыка Нижнего Египта. Фаллос его тоже все еще стоял и поражал размерами и формой.

– Ну, если не дура, тогда давай берись за дело, – сказал он и вытащил с пригоршню зааба. – На, чтоб быстрей работалось. И лучше молчалось. Вели своим посвященным принести какой-нибудь саркофаг. Побольше. И побыстрей.

И, не обращая больше на Ассо внимания, он занялся вплотную Нахерой: присел, перевернул, потрогал сонную артерию и с явным облегчением вздохнул:

– Готова.

Устроился половчее, взялся за меч и принялся расчленять тело – к моменту возвращения Ассо из коридора келья большее напоминала бойню. Пси-резонирующий теллуриевый клинок резал одинаково легко и кости, и мясо. Все – пол, покрывало, подушки, ковры – было густо отмечено человеческой кровью. А лучезарный Сетх, хотя и из царей, орудовал с энтузиазмом бывалого маньяка – резал, фрагментировал, выворачивал, расчленял, кромсал, укорачивал, рассекал, потрошил. И все это – спокойно, деловито и не спеша. Правда, когда он добрался до покойника и сдернул с лица его козлиную маску, в голосе его послышалось изумление:

– Вот это да. Видимо, судьба. Ну теперь будет вони…

Однако в это время приперли саркофаг – добротный, вместительный, из ливанского кедра, и Сетх замолчал – ушел в работу. А едва дождавшись, когда жрецы уйдут, кинул грозный взгляд на бледную Ассо:

– Эти твои как? Нормально? Не подставят? Не сдадут? Не подведут?

В голосе его уже слышалось не удивление – звон теллурия.

– Не беспокойтесь, Ваше Царское Могущество, – с поклоном отреагировала та. – Эти – не подведут, потому как не опасны. Они полностью кастрированы, дегельминтизированы и санированы, а в языки им до самого корня введены парализующие шипы дерева хиру. Они холодны и неразговорчивы, словно рыба лепидот [88] .

88

Ныне вымерший вид. Согласно египетским мифам, после того как Сет убил брата, расчленил его и бросил в Нил, фаллос Осириса съела рыба лепидот. Египтяне считали ее священной.

В глубине души ее мучили сомнения: может, все же плюнуть на тот факт, что клиент идет косяком, и дать своевременно сигнал? А с другой стороны, на кого? На Его Царское Могущество Повелителя Нижнего Египта? На лицензированного бога первой категории? В оперенной короне «Дешерт» [89] ? Нет, нет, на хрен, лучше молчать. Как в той песне – ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Ля-ля-ля.

– А, дегельминтизированы? Это хорошо. – Сетх поставил точку клинком, жирную и кровавую, бросил в сосновый ящик бренные останки Нахеры и принялся грузить туда же то, что осталось от ануннака. – Ну вот, мечты сбываются, вы теперь вместе.

89

Дешерт – красное (егип.). Корона Повелителей Нижнего Египта.

На душе у него сомнений не было – это перст судьбы. Рок, фатум, провидение, смертельное стечение обстоятельств. То, что должно было случиться раньше, еще давно – или он, или Энки. Третьего было не дано – Нинти не делится на двоих. И теперь все будет хорошо, славно, преисполнено гармонии. Если, конечно, эта жирная свинья не проболтается. Да нет, навряд ли, зассыт. Центрсовет богов – хрен знает где, а натасканные маджаи – вот они где, рядом, на расстоянии прямой слышимости, только свистни. Нет, не заложит, зассыт.

Наконец все было готово – саркофаг наполнился.

– Тэк-с, – глянул на свою работу Сетх, оценивающе поцокал языком, задумчиво вздохнул. Эх, хорошо лежат. Двинулся к сосуду для интимных омовений, пальцем сделал знак на все готовой Ассо. – Ну-ка, полей мне. Ага, вот так, вот так, на спинку, теперь пониже. Я сейчас уйду, а ты давай по плану. План такой – коробочку закрыть и в Нил, пусть себе плывет. До города Чугуева. Здесь навести марафет, гвардейский порядок, флотскую уборку по классу «А». Чтобы все блестело, как у муркота яйца. Фр-р-р. – Он шумно отплюнулся, встряхнулся всем телом и начал энергично вытираться. – Ну что, посвященная ты наша, всосала? Или разжевать?