"Всем сердцем с вами". Клара Цеткин

— В Криммитчау?

— Вы не видели сегодняшний вечерний выпуск? Я купил его сейчас на станции.

Он вручил ей вечернюю газету. В Криммитчау забастовали ткачи, требуя сокращения рабочего дня и повышения зарплаты.

Клара посмотрела в окно: ей не терпелось поскорее добраться до редакции «Равенства».

Зимним вечером Клара приехала в Криммитчау.

Город саксонских текстильщиков казался вымершим. Дым не поднимался над крышами фабричных корпусов.

Приближалось рождество. Зима была на редкость метельной. Маленький городок утопал в снегу. Тощая кляча единственного извозчика, стоявшего на площади, с усилием потащила пролетку с поднятым верхом.

— Какие новости в городе? — спросила Клара возницу, напоминавшего елочного Санта-Клауса, запорошенные снегом усы и борода его казались сделанными из ваты.

— А вы откуда, уважаемая?

— Из Штутгарта.

— Вот как! Невеселое время вы, однако, выбрали для посещения нашего Криммитчау. В газетах пишут про нас не совсем то, что происходит на самом деле.

— А именно?

— Да взять хотя бы нашу пожарную команду. Сообщают, что она потушила пожар на фабричном складе.

— А что же на самом деле? Не тушила? Или пожара не было?

— И пожар был. И команда действительно его потушила. Но спрашивается: кто поджег, а?

— Да… Интересно, — отозвалась Клара.

Возница щелкнул кнутом над спиной своей клячи и, полуобернувшись, многозначительно сообщил:

— Все дело в брандмайоре.

— Ах так? — Клара ждала продолжения, но оно не последовало.

Узкая улица вела на небольшой взгорок. Темные фабричные здания высились на нем.

— Кладбище, — выразительно сказал возница, указывая на них кнутом.

— Ну а что же брандмайор? — напомнила Клара.

— Брандмайор, чтоб вы знали, и дал в газету сведения. Но-о, перебирай ногами, Эльза, скоро в конюшню!

— Какие же сведения?

— Будто склад подожгли забастовщики.

— А на самом деле?

Возница долго крутил кнутом в воздухе, прежде чем сделать свое сообщение:

— А поджег тот, у которого в конце квартала не сходится сальда-бульда.

— А брандмайор?

— Брандмайор? О, брандмайор! — оживился возница. — Брандмайор и надумал покрыть это дело за счет забастовщиков!

— Что же, он хотел выгородить кладовщика?

Возница бросил на Клару такой взгляд, словно она задала бог знает какой глупый вопрос:

— Так брандмайор же его родной брат.

— Ну, тогда все понятно, — сказала Клара.

— Всем давно понятно! Всему городу. Еще на Цецилиенкирхе часы не пробили полночь, как пожарные с трезвоном и гиком вывалились из-под каланчи. Но, спрашивается, как они узнали про пожар, если никакого пламени или дыма вовсе не было?

— Что же это значит? — продолжала Клара свои расспросы, явно доставляющие удовольствие «Санта-Клаусу».

— Неувязка! — с важностью объяснил тот и больше не произнес ни слова. Да и некогда уже было.

Они остановились перед стандартным двухэтажным домом, окна которого были неярко освещены желтоватым светом: Криммитчау освещался керосиновыми лампами, не так давно сменившими свечи. Расплачиваясь, Клара сказала:

— Спасибо вам за рассказ о пожаре. Счастливого рождества!

Клара заехала к Францу Рунге, старому ее другу, местному руководителю профсоюза.

— Завтра надо будет получить багаж, там много всего: и теплые вещи, и продукты, и игрушки. Все, что прибыло к нам в «Равенство» со всей страны. С надписью: «Для бастующих в Криммитчау».

— Спасибо, Клара! Ты просто била в набат в своей газете.

— Ах, Франц! Сейчас не время для пышных слов. Вы читали сообщения из России?

— Конечно. Но, наверное, ты расскажешь об этом подробнее?

— Да, я затем и приехала. На юге России и в Петербурге забастовщики выдерживают бои с полицией.

— У нас не слаще. Ты сама увидишь, — сказала Гедвиг, жена Франца.

Позже, когда детей уложили спать, они еще долго сидели в кухне, где в очаге дотлевали угли и слабо светила лампа с приспущенным фитилем.

— Подумай, Клара, — сказал Франц, — какие перемены произошли в Германии только на нашем веку. А ведь мы с тобой не такие уж старики…

— Поверь мне, — ответила Клара, — мы будем свидетелями еще больших перемен!..

Собрание, на которое пришла Клара, было многолюдным.

— Нам тяжело. И все же мы будем бастовать дальше. Мы многому научились за эти годы. Мы требуем только человеческих условий труда. — Пожилая женщина говорила, сложив на груди руки, спокойно и горько:

— Мой сын и моя невестка бастуют. А мои внуки… Каждую ночь я думаю, чем накормлю их, когда наступит утро. И все же я говорю себе: пусть мальчишки знают, что их родители не штрейкбрехеры!

Когда Кларе предоставили слово, она вдруг заволновалась.

— Дорогие мои товарищи! Горжусь вашей стойкостью…

Все вокруг казалось особенным и значительным. А между тем это была обыкновенная харчевня с круглой железной печкой посередине. Но на людях праздничная одежда. Они не работают: они бастуют. Крахмальные воротнички, только чуть-чуть пожелтевшие от частой стирки, шляпы и котелки они положили на колени, а женщины опустили на плечи пуховые косынки или держат за ленты вязаные капоры.

Хотя в зале не видно ни одного полицейского, их присутствие ясно ощущается за стенами, у входа.

Несмотря на свое оружие, они чувствуют себя не очень спокойно. Никто ведь не рождается полицейским!

Их слишком много тут, этих забастовщиков: не единицы, не кучки, как бывало. И среди них женщины, это тоже меняет дело. Тут поневоле задумаешься, когда потащишь из ножен саблю или в горячке замахнешься рукояткой пистолета на какую-нибудь… Точь-в-точь похожую на твою матушку или сестру.

Да, теперь другие времена. Маленький городишко Криммитчау, где так недавно главными фигурами были управляющий фабрикой, брандмайор и пастор, трудно узнать: все сместилось в нем.

И главными фигурами стали забастовщики. Именно от рабочих зависит жизнь городка, они главные здесь.

Когда ах натруженные руки сложены, не подымается дым из фабричных труб, стоят станки, заносятся пылью пролеты цеха… А хозяевам остается щелкать на счетах, подсчитывая убытки.

Теперь, после событий в России, после стачки на Обуховском заводе, после крестьянских выступлений на Волге, общность цели стала яснее. Рабочий мир далекой страны встал рядом, плечом к плечу.