Всем смертям назло
Шрифт:
– Господи Иисусе, Джейк. Какой из меня банкир?!
Я не хочу быть банкиром, Джейк, подумала Рэйчел. Всё, чего я хочу – это нарожать тебе полдюжины мальчишек и девчонок, Джейк. Сколько хватит сил. Может быть, когда ты станешь возиться с ними, у тебя прояснится в голове хотя бы немного… Или не прояснится? Ах, всё равно…
– Банкирами не рождаются. Ими становятся. Нужно лишь захотеть, Рэйчел. Я прошу тебя – помоги мне.
– Я думаю, мама была бы в восторге от этого, – задумчиво проговорила Рэйчел. – Все русские сумасшедшие. И я тоже, – потому что я согласна…
– Спасибо.
– Тэдди знает?
– Немного. Ему не нужно пока погружаться во всё это. Пусть учится, набирается сил.
– Знаешь, мне совсем не думается о
– Рэйчел…
– Подожди. Не перебивай меня, пожалуйста, – Рэйчел приподняла брови, вздохнула. – Не нужно, Джейк… В том смысле, в котором это понимают вокруг… Мне самой… Я ведь женщина, Джейк. Просто женщина, даже если ты что-то такое придумал про меня. Но я не боюсь и не думаю об этом. Ведь будущего больше нет, Джейк.
– Что?! Что ты говоришь такое, девочка?!
– Того будущего, которое было раньше, Джейк. Его больше нет. Это всё английская грамматика. Будущее – в прошедшем. Это действительно так, ведь будущее строим мы сами. И сейчас… Теперь… После того, как ты врезался в мою жизнь, Джейк… Всё стало по-другому. Всё изменилось. Ужасно изменилось. Я ведь должна была погибнуть, Джейк. И я уже умерла. Я видела это, как будто… А ты взял и выдернул меня оттуда, с того света. И теперь моя жизнь принадлежит тебе. Поэтому пусть всё будет, как ты хочешь. Как считаешь нужным и правильным.
– Прежнего будущего действительно больше нет. Ты права. Всё стало возможно изменить. И мы сделаем это.
– Ты думаешь, это правильно?
– Не знаю. Думаю, да. Потому что ты жива, Рэйчел.
– И тебе это нравится, – она улыбнулась.
– Безумно, Рэйчел. Безумно нравится.
– Сигэру-сама тоже в этом… замешан?
– Да. И он, и кое-кто ещё, кто вовсе не жаждет, чтобы коминтерновская хевра кадиша [22] хозяйничала по всему миру так же, как в Москве. И те, кому не нравится «новый порядок» в Берлине, с его опасными бреднями насчёт «природного права арийской расы». Видишь ли, самая большая проблема современности состоит в том, что людям просто не на что опереться. Фашизм расовый – или фашизм классовый. Чума на оба этих «дома», Рэйчел. Нет ничего «третьего». Так вот – я предлагаю это самое «третье». В первую очередь – русским, естественно. Но при этом – и всем остальным. Честь, Родина и свобода. Право самому решать, какой будет твоя собственная жизнь. Очень простые правила, которые нет нужды разъяснять – всё и так предельно понятно. Не можете выстоять в одиночку – добро пожаловать в команду. Под наши знамёна. Для этого мы здесь. Ты веришь мне, Рэйчел?
22
Хевра кадиша (иврит, идиш) – похоронная команда.
– Да, Джейк. Боюсь, это так… Я только хотела спросить у тебя кое-что очень важное. Обещай мне, что не станешь скрывать ничего. Я не хочу, чтобы у нас были секреты друг от друга. Пожалуйста, хорошо?
– Если это не военная тайна, – улыбнулся Гурьев, внутренне настораживаясь. – Я готов.
– Расскажи мне об этой женщине, Джейк. О Пелагее. Такое красивое, русско-греческое, имя. Как ты её называл? Полюшка?
– Откуда ты знаешь? – враз севшим голосом спросил Гурьев. – Боже мой, Рэйчел… Откуда?!
– Мне снятся сны с тобой, Джейк, – она улыбнулась, покачав головой. – Чудесные, волшебные сны. Таким она запомнила тебя, да? Я чувствую, она очень тебя любила.
– Чувствуешь?!
– Да. Вот здесь, – Рэйчел взяла его ладонь и умостила у себя под грудью, на сердце. – Она тебя очень любила, Джейк.
Почти так же сильно, как я. А теперь я должна любить тебя не только за себя, но и за неё. Дважды, мой Серебряный Рыцарь. Поэтому расскажи мне о ней. Ты ведь ничего не забыл? Я знаю, ты никогда ничего не забываешь.– Ты… не ревнуешь?
– Она спасла меня, Джейк. Ты и она, вы оба. Она отдала мне свою душу, а ты – свою силу. Как я могу ревновать? Теперь я – это она, а ты – это я. Это мы, Джейк. Это мы, Господи, понимаешь?
– Ладанка. Не может быть. Это мистика.
– Нет. Это не мистика. Это просто то самое, над чем, как ты говоришь, пока не властен человеческий разум. Возможно, когда-нибудь, потом…
– У меня есть её кинжал, Рэйчел. Я сделал его для неё, и… Он принадлежит тебе. Я немного переделаю рукоять, чтобы она ложилась крепко и твёрдо в твою руку. Её руки были крупнее.
– Крестьянские руки?
– Нет. Она была, – он улыбнулся, – колдунья. Она принимала роды, помогала женщинам – очень многим. У неё были руки врача, руки сестры милосердия – сильные ладони, длинные сильные пальцы, коротко, очень коротко, подстриженные ногти. Всегда очень чистые, пахнущие чебрецом и полынью. Она знала великое множество степных трав и умела лечить их отварами, кажется, всё, что угодно.
– Колдунья. Я так и знала.
– Да. Совсем как ты, Рэйчел.
– Ты любил её? О, да, конечно же, ты любил её. Там, на её могиле, каждый год цветёт японская вишня. Я очень хочу когда-нибудь там побывать. Побыть среди этих людей, которых знали и любили вы оба. Людей, которые помнят тебя и её. Тебя с ней. Она красивая?
– Ты говоришь так, словно она жива.
– Она жива, Джейк. Она жива… Яшенька. И я жива. Мы обе живы. Тобой, в тебе, для тебя. Всё это так не случайно, Джейк, – мне иногда даже страшно. Зато теперь я точно знаю, что никогда не умру – и всегда буду с тобой. Расскажи мне, Яшенька!
Мероув Парк. Сентябрь 1934 г.
Получив сведения о коминтерновском резиденте, Гурьев удивился, но не очень сильно. Но уж очень как-то всё одно к одному складывалось. И это вызывало у него беспокойство – правда, пока очень смутное и слабое. Придётся мне подождать с операцией, подумал он. В конце концов, я же не могу разорваться. Впереди ещё Ватикан и Андорра. Пока Брукс занимается подготовкой почвы для банковских дел – мы возьмёмся за это направление. Матюшин с десятком офицеров поедет к Полозову – больше не требуется, а я поеду в Рим. Крылья его над Римом. Хотел бы я знать, что это значит на самом деле.
Известие о поездке в Италию Рэйчел встретила стоически:
– Надолго?
– Дней пять-шесть – с дорогой. Я полечу на аэроплане – и туда, и обратно. Возьму с собой двух офицеров – на всякий случай, да и для тренировки неплохо. На обратном пути успею полюбоваться видами Пиренейских вершин, – он улыбнулся. – Всё у нас получится, Рэйчел. Вот увидишь.
– Боже мой, Джейк. Когда я думаю о том, как ты рискуешь и что замыслил – у меня голова идёт кругом и отнимаются ноги от ужаса. Неужели ты способен на это?
– Я всегда был в душе игроком, Рэйчел. Но играл только тогда, когда знал, что выиграю, даже если проиграю. Дело ведь совсем не в азарте – и тем более, не в самой игре. Будь я другим – разве я нужен был бы тебе, Рэйчел?
– Ах, Джейк, – она провела рукой по его щеке. – Мне становится так страшно и так хорошо от твоих слов. Знаешь, чего я боюсь больше всего?
– Нет, конечно, – Гурьев улыбнулся и поцеловал её ладонь.
– Я боюсь того, что не имею над тобой никакой власти. Власть женщины в том, что мужчина, кто бы он ни был, растворяется в ней, погружаясь в неё. А ты… Ты, не растворяясь, пронзаешь меня. Твой разум, твои устремления раздвигают мой разум и плоть, подчиняя меня и заставляя понять всю свою беспомощность – перед твоим движением к цели. Ты говоришь со мной о своих мыслях, а я с тобой – о своих чувствах. Понимаешь ли ты разницу, Джейк?!