Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке

Деятельность академий и научных обществ способствовала интернационализации науки, поскольку их уставы допускали принятие в свои ряды иностранцев и не только в качестве почетных членов или членов-корреспондентов. При этом риторика представителей мира науки, особенно, когда они обращались к властям предержащим, могла быть отнюдь не космополитической. И это вполне естественно, ибо постоянные напоминания государям о соперничестве с соседями помогали ученым получать средства на собственные исследования. Главным препятствием на пути интернационализации науки оказывались зачастую не столько национальные, сколько религиозные (или конфессиональные) различия. Тем не менее они не могли изменить общей тенденции. Еще Ж.-Б. Кольбер предложил голландскому физику X. Гюйгенсу возглавить только что созданную (1666) Парижскую Академию наук, а главой академической обсерватории сделал итальянского астронома Дж. Д. Кассини (1671). Фридрих II Прусский назначил президентом Берлинской Академии наук французского физика П.Л. де Мопертюи (1746). Пример Петербургской Академии наук, поначалу вообще состоявшей из иностранцев, хорошо известен. Премии Парижской Академии наук (не говоря уже о менее состоятельных академиях Бордо, Амстердама, Стокгольма, Вены и около 30 других) были доступны иностранцам, а с 1719 г. правила, регулирующие академические конкурсы, предлагали зарубежным участникам присылать свои сочинения на латинском, а не на французском языке.

Именно космополитизм отличал научные академии от академий литературных и художественных. Например, во Французскую Академию не принимались даже французы-провинциалы, все ее члены были парижанами. Однако даже провинциальные научные академии — Монпелье, Руана или Бордо — имели корреспондентов в Болонье, Швейцарии, Упсале, Лондоне или Санкт-Петербурге. В большинстве случаев контакты с иностранцами считались престижными и для отдельных ученых, и для научных академий. Членство в иностранных академиях могло способствовать карьере в родном государстве, и академия Бордо вполне расчетливо предлагала именно научные, а не литературные темы для призовых сочинений с целью прославить Академию «среди всех ученых Европы, поскольку слог и красноречие могут быть оценены лишь в пределах нашего королевства».

Институализация науки в XVIII в. сопровождалась увеличением числа научных изданий, причем не только монографий, но и периодики (характерный пример: в 1789 г. французские химики Л.Б. Гитон де Морво, А.Л. Лавуазье, К.Л. Бертолле, А.Ф. де Фуркруа и другие приступили к изданию журнала «Анналы химии» («Annales de Chimie»), который (после короткого перерыва) с 1816 г. стал выходить под названием «Анналы химии и физики» («Annales de Chimie et de Physique»). Всего же к концу XVIII в. в Европе издавалось около сотни научных журналов.

Развитие науки происходило параллельно с ростом общественного интереса к естествознанию, укреплению социального авторитета науки и научного сообщества, что проявилось, в частности, в распространении такого явления, как публичные научные лекции (особенно в Британии и во Франции), в активной популяризации достижений науки и ее истории, в том, что многие выдающиеся мыслители эпохи Просвещения именно в науке о Природе видели альтернативу культурным традициям Средневековья, а также в том, что концепция «прогресса» сформировалась, главным образом, благодаря экспансии науки в самые разные области человеческой деятельности.,

Таким образом, в эпоху Просвещения естествознание и организационно, и тематически, и методологически обрело черты, характерные для развитой классической науки техногенной цивилизации.

НАУКА В ПЕРИОД ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

В годы Французской революции положение французской науки резко ухудшилось. Начиная с 1793 г., ученые (К.Л. Бертолле, А. Фуркруа, Г. Монж, А. Лавуазье и др.) стали систематически привлекаться к научно-техническим работам оборонного характера и с их помощью в трудные годы революции действительно удалось сделать немало. К примеру, в 1794 г. было получено 7 млн фунтов боевого пороха, что на 2 млн фунтов больше его запасов, хранившихся во французских арсеналах в 1770-х годах, были созданы новые заводы и мастерские, ежегодное производство ружей достигло 240 тыс., только столица давала 140 тыс., больше, чем во всей дореволюционной Франции, в военном деле стали использовать аэростаты и оптический телеграф, интенсивно велись исследования по созданию десятичной системы мер и т. д. Вместе с тем в августе 1793 г. были закрыты все академии и научные общества, ибо, как было сказано в решении Конвента, «при разумном правительстве не должно существовать никаких паразитических учреждений».

Накануне роспуска академий Лавуазье обратился в Конвент с письмом, в котором напоминал о значении индустрии для жизни и процветания нации. Обращение заканчивалось следующими словами: «…индустрия, которая все движет, все оживляет, сама заимствует свою силу из некоего первичного импульса, который ей дается науками». Но в Конвенте не желали принимать во внимание ни вышеприведенные доводы Лавуазье, ни его предостережение, что «иностранные державы не ждут ничего лучшего, как воспользоваться этим обстоятельством» (т. е. дезорганизацией науки во Франции), ни его предупреждение, что если депутаты допустят, «чтобы ученые, которые составляли Академию наук, удалились в деревню, заняли иное положение в обществе и занялись более прибыльными профессиями, организация наук будет разрушена, и полувека не хватит на то, чтобы воссоздать поколение ученых». И все же 8 августа 1793 г. Парижская Академия наук (в числе прочих академий и научных обществ) была упразднена.

Закрытие Академии наук и научных обществ стало мощным, но, увы, не единственным ударом по науке и культуре Франции. Большие потери научное сообщество понесло в период якобинского террора. С 1785 г. в составе Академии значилось 48 постоянных членов (академиков). Всего в период с сентября 1792 по ноябрь 1795 гг. скончалось 20 человек, из них 10 смертей были непосредственно связаны с террором. Погибли на гильотине: Ж.С. Байи, Ж.Б.Г. Бошар де Сарон, Ф.Ф. Дитрих, А.Л. Лавуазье, К.Г. де Ламуаньон де Мальзерб, Д.Ф.Р. Менар де Шузи, покончил с собой в тюрьме Ж.А.Н. де Кондорсе, умерли в тюрьме А.Ж. Амело де Шайу и Ж.-Б. де Машо д’Арнувиль, Л.А. де Ларошфуко д’Анвиль, от голода и страха скончался Ф. Вик д’Азир. Иными словами, террор унес почти четверть наличного состава Академии.

С 1792 г. начался уход интеллектуальной элиты из сферы науки и техники. И если генеральские вакансии в революционное время с успехом занимали конюхи, писари и продавцы галантерейных лавок, то ушедших ученых, а также военных инженеров заменить было некому. А над теми специалистами, которые продолжали работу в различных комиссиях, дамокловым мечом нависала угроза очередной политической чистки. Кроме того, «мобилизация ученых» фактически привела к созданию новой системы патроната, в основе которой лежал критерий политической благонадежности. Иными словами, это была система политического ручательства (скажем, Фуркруа ручался за лояльность Шапталя, Вандермонд — за Ассенфраца и т. д.). Террор атономизировал общество в целом и научное сообщество в частности, причем именно в то время, когда требовалась наибольшая консолидация социума.

В тяжелой, казалось бы, совершенно безнадежной ситуации, когда многообразные неблагоприятные для судьбы французской науки факторы (экономический кризис, разобщенность научного сообщества, оскудение научной элиты, репрессии и т. д.) оказались как в резонансе, французскую науку спасло создание сети республиканских образовательных учреждений, в которые удалось привлечь лучшие (из оставшихся) научные силы страны.

Во Франции 1790-х годов образовательный импульс был чрезвычайно силен. Сказалось действие нескольких факторов: традиционно высокий престиж науки и ее практических приложений, поиски путей демократизации образования в революционные годы, потребность в образованных кадрах. Совместить массовость и утилитаризм в рамках старых академий было невозможно, тогда как сделать это на базе специализированных учебных заведений было вполне реально.

Прослеживая эволюцию французских образовательных учреждений естественно-научного и инженерно-технического профиля в 1794–1795 гг., от ecoles revolutionnaires до Ecole Polytechnique, можно выявить две тенденции: постепенную деидеологизацию образования и неуклонное повышение роли фундаментальных дисциплин. Кроме того, многие новые школы восприняли традиции дореволюционных учебных заведений. Особую роль в дальнейшем развитии французской науки сыграла Политехническая школа, основанная в марте 1794 г. Она быстро завоевала огромный авторитет. Среди ее учеников были такие известные ученые и инженеры, как С.Д. Пуассон, Ж.Б. Био, Ж. Гей-Люссак, Э.Л. Малюс, Д.Ф. Араго, О. Коши и многие другие. Ее опыт широко использовался не только при перестройке преподавания в ряде старых школ, таких как Ecole des Ingenieurs de la Marine и Ecole des Mines, но и при разработке новых стандартов естественно-научного и инженерно-технического образования.

Именно создание новых и обновление старых образовательных структур спасло французскую науку от гибели, поскольку в этих структурах сохранялись научные традиции, а условия для создания и функционирования научных школ оказались в них вполне благоприятными. Развитие научно-технического образования способствовало также преодолению идеологических стереотипов и антинаучных предубеждений. Образовательные институты давали возможность ученым (в том числе и экс-академикам) вести в их стенах исследовательскую работу, обеспечивали людям науки относительный материальный и психологический комфорт. Наконец, успешная деятельность этих институтов, как правило специализированных, но дававших широкую и глубокую общенаучную подготовку по фундаментальным дисциплинам, способствовала формированию ученого нового типа, не натурфилософа, но широкообразованного специалиста.

«ОТКРЫТИЕ» ПРОШЛОГО

Обычно полагают, что XVIII век стал в истории Европы веком разрыва с прошлым. Между тем, именно в этом столетии произошел колоссальный прорыв в его изучении — в общих чертах была реконструирована «перспектива истории» и видоизменилась «идея истории» человечества. В эпоху Просвещения была создана новая «картина мира» прошлого, начали формироваться основные направления и понятийный аппарат исторической науки. Возникновению понятия «культура», вошедшего в широкий обиход европейской общественной мысли лишь во второй половине столетия, во многом способствовало пристальное внимание европейских интеллектуалов к ее разнообразному материальному субстрату.

Отношение к древностям как историческому источнику сформировалось в эпоху Возрождения (XV–XVI вв.). В Италии повсеместно велись кладоискательские раскопки и сбор «антиков», положивших начало «антикваризму». Употребляющийся ныне термин археология («архайо» — древний, «логос» — слово, мысль, учение) встречался уже у греческих авторов, хотя вплоть до начала XIX в. бытовали восходящие к римским источникам определения слова «antiquitates» — древности, «antiquarius» — антикварий, т. е. любитель старины. Достойными внимания признавались рукописи, эпиграфические и нумизматические памятники, высокохудожественные произведения античного искусства и ремесла, которые воспринимались как иллюстрации к свидетельствам античных авторов. Появились первые опыты описания древностей, систематизации и исследования предметов, оказавшихся в церковных и светских хранилищах. Предметы, найденные случайно или добытые в ходе раскопок, изначально подразделялись на «говорящие» (тексты и надписи на камне, керамике, папирусе, пергамене, бумаге, монетах, печатях) и «молчаливые» (остатки строений, произведения искусства, предметы быта). Различные виды и типы источников требовали разных методов их документирования и критического изучения, что дало импульс к формированию целого ряда историко-филологических [10] дисциплин с собственными объектами и предметами исследования.

10

Термин «филология» был введен немецким антиковедом Ф.А. Вольфом (1759–1824) только в начале XIX в.

ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ «ДРЕВНОСТЕЙ»

Широкое распространение рационализма и гипотетико-дедуктивной методологии познания Ф. Бэкона привело к пониманию того, что наука должна стать делом научных коллективов, получающих поддержку от государства и меценатов. По всей Европе организуется широкая сеть академий, университетов, библиотек, музеев. В XVII в. была создана «большая» Французская Академия (1635) и «малая» Академия надписей и изящной словесности (1666), объединявшая филологов-классиков, историков, эпиграфистов и нумизматов. В 1660 г. Карл II Стюарт учредил Лондонское Королевское общество, занимавшееся не только естественно-историческими исследованиями, но и описанием археологических находок; появляются Ассоциация антиквариев (1707), общества антиквариев в Лондоне (1718) и в Эдинбурге (1728), Общество дилетантов в Лондоне (1733).

В ряде стран были организованы специальные ведомства охраны памятников. По примеру Ватикана и Англии, где смотрители древностей появились в эпоху Возрождения, шведский король Густав II Адольф в 1630 г. учредил Государственный антиквариат во главе с королевским антикварием, отвечавшим за сохранность предметов старины. В 1666 г. была создана Коллегия антиквариев, являвшаяся и учебным заведением, и хранилищем археологических находок, позже преобразованная в Архив древностей и объединенная с Государственным антиквариатом (в 1786 г. вошел в состав Шведской Академии истории и древностей).

В XVI–XVIII вв. Европа открывает для себя целый ряд «новых миров» на разных континентах. Начинается освоение земель, «найденных» в эпоху Великих географических открытий. Это немедленно отразилось на составе и качестве музейных собраний — предметы быта восточных цивилизаций и «диких народов» всего мира распространялись как диковины. Интерес собирателей стал дифференцироваться между памятниками античности, местными артефактами и экзотическими древностями, привозимыми из дальних странствий. Наряду с «натуралиями» собрания «артифициалий» разных эпох и народов появились в Кунст- и Вундеркамерах, в XVI–XVII в. открытых по всей Центральной и Северной Европе. Примером подобной коллекции может служить частное собрание голландского путешественника — бургомистра Амстердама и содиректора Ост-Индской компании Н. Витсена (1641–1717), побывавшего в загадочной для европейцев Московии и прославившегося книгой «Северная и Восточная Татария» (1692; переиздана с иллюстрациями в 1705 и 1785 гг.). Знакомство с ним и другими европейскими учеными оказало влияние на мировоззрение Петра I: царь сознательно сориентировал зарождавшуюся русскую науку на европейские образцы, создав в Петербурге публичные Библиотеку и Кунсткамеру (1714) и Академию наук с университетом и гимназией (1724). К XVIII в. сложились крупнейшие художественные хранилища мира: Британский музей в Лондоне (1753), изначально основанный как общенациональное государственное хранилище древностей, музей Пио-Клементино в Ватикане (1771), королевское собрание в парижском Лувре, национализированное и превращенное в музей декретом Национального собрания в 1791 г. (открыт для посетителей в 1793 г.), петербургский Эрмитаж, созданный Екатериной II в 1764 г. как императорское собрание картин и предметов искусства (открыт для публичного обозрения в 1852 г.).

Сочетание понятия «культура» (противопоставленного «природе») с идеей «прогресса» (линейного или циклического) способствовало становлению взгляда на историю как на единый, но сложный процесс, выражающийся в последовательной смене состояний человеческого общества. Изучая культуру бесписьменных народов, просветители пришли к выводу о существовании «доисторического» периода истории и попытались выделить этапы его развития: дикость, хозяйственную основу которого составляли охота и рыболовство; варварство, характеризующееся развитием земледелия, скотоводства и появлением частной собственности; затем — цивилизация. На смену унаследованного от Ренессанса «античноцентрического» взгляда на историю приходит сложная и полицентричная картина всемирной истории — «другие миры» были включены в общую хронологию исторического развития человечества (см. гл. «Открытие “цивилизации”»).