Всемирный следопыт, 1927 № 10

— Это шора, — объясняет мой проводник. — Там-то сейчас золотую породу и выламывают. А в штреке ее нет.

Оказывается, в погоне за золотосодержащей породой, старатели с поверхности штреков уходят вниз, углубляясь шорами или забоями.

Я смотрю на плохонькую лестницу, спускающуюся в шору. Она, как старуха, ощерилась выбитыми кое-где перекладинами. Неприятная дрожь булавками пронизывает спину. Сам того не замечая, пячусь назад.

— Что, франт московский, испугался? — слышу за спиной смешок догнавшего нас Еремеича.

Стискиваю зубы и начинаю спускаться. В левой руке лампа, правой цепляюсь за лестницу. Подолгу болтаю ногой, не находя перекладины. А перекладины мокрые, осклизлые, — сорваться очень легко. И соберут ли тогда мои кости?

— Лезь, лезь, — гудит спускающийся за мной Еремеич. — А то на голову тебе сяду!

Ноги встали на камни. Конец! Втихомолку ликую. Но оказывается — рано. Это только промежуточная площадка. А вниз идет вторая лестница. За ней третья. И вот тогда только мы попадаем в забой. Подумаешь, какая махина у тебя над головой нависла, и жутко станет, наверх захочется.

В забое работают трое. Двое бурят, третий нагружает породу в корзинку, которая ручным способом поднимается наверх. Там породу перегружают в вагонетки и вывозят из штольни. Вся эта работа проделывается членами одной артели.

Бурят в ручную. Один держит шпур, другой ударяет по нему балодкой, молотком с короткой ручкой. От удара, благодаря особому приспособлению, шпур поворачивается и как штопор вгрызается в камень. Но порода очень твердая. Бешено падают удары балодки, хряпает шпур, летит серая каменная пыль. Я вглядываюсь в лица забойщиков. Тверды скулы, запали глаза. Да, только такие справятся с камнем, выгрызут из него золото.

Спускаясь по проклятой лестнице, я утешал себя одной мыслью — увидеть, наконец, золото. Конечно, не грудами, но в таком количестве, которое запомнилось бы на всю жизнь. Шарю глазами. Ничего. Только серый, сырой камень вокруг.

— А где же золото? — спрашиваю наивно.

— Под рубашкой! — отвечает забойщик, устроившийся на «шабаш закурочный».

Думаю, что он издевается над новичком. Оказывается, нет. «Под рубашкой» — по-старательски значит — внутри породы. Надо разбить ее на мелкие куски, чтобы увидеть золотые блестки.

— Вот оно, золото. Глядите! — тыкает забойщик пальцем куда-то в стену. — Как золотая булавочная головка!

И действительно, более меткого сравнения не придумаешь. Словно в камень загнали до головки золотую булавку. Крохотная блестка. Я разочарован донельзя:

— Это только-то?

— Только! — улыбается заведующий прииском. — Нужен именно старательский глаз, чтобы не сбиться, не уйти в сторону от жилы. Но они на этом собаку съели. По внешнему только виду руды они определяют: «здесь есть золото». Расколешь кусок — действительно, есть. Точнее любого геолога!..

Я вспоминаю рассказ Еремеича в вагоне и недоверчиво гмыкаю. Неужели и теперь повторяется старая быль — неграмотные Марковы знают не меньше спецов-«рудознатцев»?..

Из забоя пора убираться. Забойщики сделали свое дело — продолбили в стене с десяток глубоких дыр — «бурок». Но забойщики — в то же время и запальщики. Сейчас они заложат в бурки динамитные шашки и подожгут запальные шнуры. Побежит, зазмеится маленький ехидный огонек. Бежать будет не долго, минуту, от силы полторы. А запальщики за это время должны взлететь наверх, по той лестнице, по которой я спускался, наверное, минут десять, и, отбежав подальше, прилечь за каким-либо выступом. Сорвалась рука, поскользнулась нога, зацепился за что-нибудь — конец! То страшно, — что никто, никто не в силах помочь тогда тебе! Поэтому спеши. Каждая лишняя секунда — твоя смерть. И так — почти каждый день. Ва-банк, а ставка — жизнь. Жуткая игра!

Мы услышали взрывы уже почти около выхода из штольни. Шесть низких, басовых ударов. И в ответ им загудела, застонала гора, словно жаловалась, словно не хотела отдавать скрытое в ней сокровище.

У выхода из штольни наталкиваемся на группу старателей. Среди них вижу и тех запальщиков, бурки которых только что взорвались. Нестерпимое любопытство жжет меня. Подхожу к одному из лих.

— Скажите, неужели у вас никогда не мелькала мысль, что в один далеко не прекрасный день вы не выйдете уже из шахты?

Он блестит в улыбке кипенью зубов и машет рукой.

— Эх, товарищ, всякий баран за свои ноги висеть будет…

И только! Так я и не понял — удаль это бесшабашная, или просто привычка.

* * *

Вприпрыжку с горы вниз — к бегунной фабрике. Это уже проза золотоискательской работы. Выломанная в штольне порода привозится сюда на лошадях. Кусками породы загружают громадные бегунные чаши, диаметром в пять метров. Пускают машину. Вздохи ее будят в горных просторах слабое эхо.

А внутри фабрики грохот обрушивается лавиной. Это бегуны, тяжелые четырехтонные колеса, соединенные осью, бегая по чашам, давят породу, трут ее в порошок. Затем помпы стреляют в чашу струями воды. Мутная песочная кашица выходит через сетчатые отверстия из чаши и падает на поставленные уступами медные листы. Листы эти амальгамированы, благодаря чему частицы золота задерживаются ртутью, а грязь смывается водой.

Промывка кончена. Из чаши выгнали водой все дочиста, до мельчайших крупинок. Наступает ответственнейший момент. Резиновыми щетками начинают счищать с амальгамированных листов налипшее на них золото. Это, по закону, делает сам заведующий прииском.

_{Типы старателей. Крайний слева (в кожанке, с плетью) — заведующий прииском}

Старатели сгрудились вокруг него. Дышут тяжело. Разговоры стихли, точно прилипли у всех языки. Золотая лихорадка трясет их. Амальгама вместе с золотом, в виде мельчайших крупинок ртути, счищается в особые ковши. Слышу, как заведующий недовольно бормочет под нос:

— Мало золота! Ртуть одна…

— Мало, мало! — зло огрызается староста артели. — А ты не каркай раньше времени. И так мои ребята носы повесили. За восемь-то ден мы два с половиной фунта золота намыли.

— А это считается плохой добычей? — спрашиваю я.

Староста удивлен:

— А неужели же хорошей? Ведь нас в артели пятнадцать человек, а некоторые со своими лошадьми. За фураж плати, за харч плати, за динамит плати, за все плати. А тебе останется коли на табачок, и за это спасибо.