Всемирный следопыт, 1927 № 11

— Не знаю, — плаксиво ответил Кузьма, — был там, на гати… на Маркелицкой человек. Убил я его…

Семен стиснул зубы так сильно, что больно стало скулам.

— Так, значит… Кто же ты есть?

Кузьма долго молчал.

— Белый я… — пролепетал он, наконец.

И сейчас же испуганно и торопливо закричал:

— Прости, брат, не хотел я убивать, испугался я очень! Вижу — человек ползет по бревну, думал на меня хочет напасть. А как убил его, еще пуще испугался. Сюда-то я прошел, уже разобрана была гать, а обратно — ноги, руки дрожали — испугался я очень. И провалился… Прости, брат, не сердись…

— Давай багор! — коротко и сурово прервал его Семен.

Кузьма вздрогнул и немного повозился.

— Не могу, родимый, боюсь, — каким-то удивленным голосом ответил он.

Болото, вздыхая и пузырясь, медленно, но неумолимо делало свое дело. Изредка оно произносило так же, как тогда, когда провалился Аким по дороге сюда: «Ппа!» И Семен чувствовал, как трясинная затхлость все ближе и ближе подступает к его лицу. Сапоги промокли, ногам было холодно.

Семен не боялся. Страха не было совсем. Было только неловкое ощущение глупой ошибки.

Семен помнил, как он с Акимом и Кутяповым вышел из Маркелиц, помнил как шли они по гати, и вот здесь получался провал. Дальше он не помнил ничего. Иногда вспыхивали два-три слова, сказанные кем-нибудь, маленькая сценка, появлялись какие-то проблески, какие-то намеки на картину. Семен делал усилие и… все пропадало.

Утомленный, он перестал пытаться что-либо уразуметь и кончил совсем думать.

Из посветлевшего тумана недалеко выступил куст.

Всхлипывания Кузьмы перешли в плач. Семен вспомнил, как он раз когда-то давно высек маленького племянника Андрейку за шалость. Мальчик залез на сеновал и там в углу долго плакал. Семен подходил к сеновалу и слушал. Ему хотелось залезть туда на сено и утешить Андрейку, попросить у него прощения, но было стыдно. Много раз подходил Семен и все не решался войти. Так и проплакал Андрейка до вечера и, утомленный, там и заснул…

Кузьма плакал точь в точь, как Андрейка тогда на сеновале. Семен беспокойно пошевельнулся.

— Кузьма, а Кузьма, — тихо позвал он. — Кузьма!

Плач продолжался.

— Слышь, что ль?.. Не плачь. Брось! Скажи лучше — ты откуда сам?

— Из Тверской губернии… — с трудом проговорил Кузьма.

— Знаю, проезжал… — голос Семена был спокойный, утешающий. — Река там есть большая. Через нее мост построен ба-альшущий.

— Волга, — чуть слышно сказал Кузьма.

— Верно! Хорошая река! Рыбы много?

— Е-есть…

Еще новый слой тумана оторвался вверху и, быстро растаивая, поднялся к небу. Стало светлей. Семен увидел лицо Кузьмы. Было оно молодое, еще безусое, но страшно худое, землистого цвета. Глаза его глубоко и темно ввалились. Рот Кузьмы был болезненно перекошен. Казалось, что Кузьма только что перенес какую-то страшную болезнь.

Как и Семен, Кузьма был погружен в трясину по горло. Багор лежал в стороне. Кузьма за него не держался. Дальше виднелось бревно и там продолжалась гать.

— Это что же? Какая гать — за тобой? — спросил Семен.

— На Эльмит…

Семен как будто не удивился.

— Так ты, значит, белый! — задумчиво заговорил он снова, помолчав. — Выходит, враги мы с тобой… Ты что же здесь делал?

— Смотрел… Поглядеть меня послали, не разобрали ли вы… красные… гать.

— Увидел?

Кузьма громко всхлипнул.

— Прости, брат, человека я убил вашего.

Семен рассердился.

— Ладно, молчи! Ты разбирал гать?

— Нет, брат, не разбирал.

— А кто здесь разобрал?

— Ваши, родимый, красные разобрали.

Семен испуганно дернулся. Задыхающимся, срывным голосом спросил:

— А поворот… на Маркелицы… где?

— Видел, родимый, видел! — торопливо и неестественно закричал Кузьма. — Там поворот был на Маркелицы, только разобранный весь, бревна были вынуты. Ползком там можно было пробраться. И аккурат против этого места палка стояла с платком…

Резким усилием Семен выдернул из болота увязшую руку. Сжал кулак и со злостью ударил им по трясине, разбрызгивая грязную воду.

— Палка с платком! — закричал он. — И ты выдернул ее, да?!

— Выдернул, брат, прости…

И, помолчав, упавшим голосом Кузьма продолжал:

— Понял я теперь — для тебя эта палка была. Знаком, где сворачивать тебе на Маркелицы, а я выдернул… Ты прошел мимо и попал на Эльмитовскую гать. К нам пошел. В свою ловушку попался… И здесь ваши разобрали… Все теперь понял… Прости, брат!.. Не хотел я у белых служить. Заставили. Что ж поделаешь…

Оба замолчали. Кузьма не плакал больше.

Болото под ними глухо шлепало и лопалось. Семен и Кузьма быстро погружались в трясинную муть. Чтобы дышать, им приходилось теперь, до боли сгибая шею, закидывать голову назад.

* * *

Солнце поднималось все выше и выше. Туман беспокойно двигался под ним, дергался и дымился. В нем ползли тонкие серые струи и быстро уносились вверх.

— Я кричать буду, — сказал Кузьма.

— Кричи. Никто не услышит. А если услышит, не пойдет. Время беспокойное…

Разорвав туман, лучи солнца вдруг упали на соседний куст, и верхушка его зазолотилась. Кузьма повернул голову.

— Солнышко, брат, смотри, — сказал он. — И какое веселое! Погляди…

_{— Солнышко, брат, смотри… какое веселое! — сказал Кузьма, повернув голову…}

Семен ничего не ответил.

— Слышишь, брат? — повторил Кузьма.

Со стороны Семена послышалось задавленное булькание. Кузьма хотел посмотреть, но, как только он повернул голову, рот и нос его сразу погрузились в трясину.

Кузьма дернул головой обратно. Только в этом положении он мог еще дышать.

Булькание прекратилось. Страшный, задушенный, совсем не Семенов голос, прерываясь, прохрипел:

— Прощай, Андрейка… Не сердись… ужо… гостинцу из города… привезу… семечек…

_{—Прощай Андрейка… Не сердись… Ужо гостинцу привезу!.. — прохрипел Семен…}