Всемирный следопыт, 1928 № 01

Молоток не брал его, и только когда старший машинист положил его под машину, шар разбился. К сожалению, он разлетелся в искрящуюся пыль, так что не было возможности собрать куски. Однако мы достали бумагу и, рассмотрев ее, заключили, что она имеет большое значение».

Это все, что мы «знаем о происхождении повествования Кируса Дж. Хедлея, которое мы сейчас приведем без малейших искажений.

* * *

Кому я пишу? Смело могу сказать: «всему миру» — но так как это адрес весьма неточный, то укажу определеннее: моему другу, сэру Джемсу Тальботу из Оксфордского университета, хотя бы потому, что мое последнее письмо было адресовано ему, а это послание можно рассматривать как его продолжение. Я готов к тому, что шар имеет один шанс из тысячи — если даже он увидит свет солнца и не будет по дороге проглочен акулой — попасться на глаза человеку среди бесконечных водных пространств; но все же попробовать стоит, да и Маракот тоже посылает шар, так что вполне возможно, что рассказ о наших удивительных приключениях станет известен всему миру. Поверят ли ему — другой вопрос, но когда люди увидят стеклянный шар, наполненный легким, летучим газом, надеюсь, они поймут, что внутри находятся нечто не совсем обыкновенное. Вы, например, Тальбот, не бросите мои заметки, не прочтя их?..

Если кто-нибудь захочет узнать, как все это началось и что мы собирались сделать, он сможет найти все эти сведения в письме, которое, я вам писал 1 октября прошлого года, в день нашего ухода из Санта-Крус. Клянусь, знай я наперед, что нам придется пережить, — я бы спрятался в последнюю отходящую лодку!

С той минуты, как линия берега растаяла в синеве моря, старик Маракот преобразился. Наконец-то наступило время действовать, и вся его энергия, так долго лежавшая под спудом, вырвалась наружу. Уверяю вас, он сразу забрал всю власть на яхте, подчинив себе и заставив склониться перед своей волей все и всех. Сухой, рассеянный ворчун-ученый внезапно исчез, уступив место воплощению мощной динамо-машины, пышущей энергией и потрескивающей от напора громадной скрытой силы. Его глаза сверкали из-за стекол очков, как прожектор. Он, казалось, сразу бывал везде и всюду, отмечая наше направление на карте, препираясь с капитаном, командуя Билем Сканлэном, давая мне множество разных поручений. Однако все его действия вели к одной цели, несмотря на кажущуюся их хаотичность. Он неожиданно обнаружил солидные познания по электричеству и механике и большую часть времени проводил у машины, которую Сканлэн методично собирал под его непосредственным наблюдением.

— Ну, мистер Хедлей, дело идет на лад, — сказал Биль на второе утро. — Пойдемте ко мне взглянуть на эту диковинную штуку. Доктор оказался великолепным парнем и механиком первого сорта.

Мне казалось, что я осматриваю собственный гроб, но все же я должен сознаться, что он был весьма импозантный. Стальной пол был накрепко приклепан к четырем стальным стенкам, в каждой из них было по круглому окну-иллюминатору. В крыше находился небольшой входной трап, второй трап был в полу. Вся кабинка висела на тонком, но невероятно крепком стальном канате, который навертывался на барабан и сматывался или наматывался сильным двигателем, обычно приводившим в действие глубоководные тралы «Стратфорда». Насколько я понял, канат имел около полумили длины, и конец его был закреплен на железных тумбах на палубе… Резиновые трубки для подачи воздуха были такой же длины; с ними вместе тянулся телефонный провод и изолированный кабель, подающий электроэнергию от судовых динамо к нашим прожекторам: кроме них в стальной каюте стояли, на всякий случай, запасные аккумуляторы.

К вечеру остановили машины. Барометр показывал низкое давление, и густые, черные тучи, застилавшие горизонт, предупреждали о приближении непогоды. Вдали был виден барк под норвежским флагом, и мы рассмотрели, как он зарифлял паруса, готовясь к шторму. Но в ту минуту все было благополучно, и «Стратфорд» мягко покачивался на синих волнах океана, кой-где пенившихся белыми гребешками от свежего ветра.

Биль Сканлэн заглянул ко мне в лабораторию в несколько более взволнованном состоянии, чем следовало при его спокойном темпераменте.

— Послушайте, мистер Хедлей, — сказал он, — они спустили эту ловушку на самое дно трюма. Как вы мерекаете, неужто хозяин хочет в ней спускаться?

— Правильно, Биль! И я с ним вместе.

— Так, так — значит теперь двое свихнулись. Но я буду себя чувствовать последним негодяем, коли пущу вас одних.

— Да вам-то что там делать, Биль?

— Не меньше, чем вам, сэр! Меррибэнкс послал меня сюда наблюдать за машиной, и если она спускается на дно моря, так и я должен спускаться с ней вместе. Где эта стальная мышеловка, там и Биль Сканлэн, и мне совершенно безразлично, сошли все с ума или нет…

Спорить с ним было бесполезно. Итак, к нашему клубу самоубийц примкнул еще один кандидат, и мы стали ждать дальнейших распоряжений.

* * *

Вся ночь прошла в интенсивной работе, и утром мы спустились в трюм, готовые к погружению. Стальная кабинка была уже наполовину вставлена в вырез дна «Стратфорда», и мы, один за другим, спустились в нее через верхний трап, который закрыли за нами и завинтили наглухо, после того, как капитан Хови с самой похоронной миной пожал нам руки на прощанье. Потом кабинку спустили еще на несколько метров, закрыли герметическую камеру и впустили воду, чтобы испытать нашу каюту в воде. Кабинка выдержала испытание прекрасно, каждая часть оказалась точно пригнанной, и никакой течи не наблюдалось. Тогда раздвинулось днище трюма — и мы повисли в океане под самым килем корабля.

Кабинка действительно была очень удобная, и я восхищался продуманностью ее устройства. Электрическое освещение было пока выключено, субтропическое солнце, преломляясь в бутылочно-зеленой воде, бросало в иллюминаторы фантастический, мягкий свет. Там и сям мелькали серебряные рыбки, как черточки на зеленом фоне. У стен кабинки шли диваны, над ними помещался циферблат глубиномера, термометр и другие инструменты. Под диванами помещался ряд баллонов со сжатым воздухом — на случай, если испортятся проводящие воздух трубки. Концы этих трубок уходили к потолку, а рядом с ними висел телефонный аппарат. Мы услышали печальный голос капитана:

— Вы готовы к погружению? — спросил он.

— У нас все в порядке, — нетерпеливо ответил профессор. — Опускайте медленно, и пусть кто-нибудь будет у приемника. Я буду сообщать о нашем положении. Когда мы достигнем дна, оставайтесь на месте, пока не получите распоряжений.

Он выкрикнул эти слова как безумный. Это был величайший момент его жизни, плод взлелеянной им мечты. На одно мгновенье меня охватила мысль, что мы находимся во власти ловкого и удачного маньяка. Биль Сканлэн, видимо, подумал то же; он посмотрел на меня с горестной усмешкой и дотронулся до своего лба. Но после этой единственной дикой вспышки Маракот тотчас же взял себя в руки. В самом деле, достаточно было взглянуть на порядок и предусмотрительность, которые проявлялись в каждой детали вокруг нас, чтобы отбросить опасения за его рассудок.

Теперь все наше внимание было отвлечено удивительными новыми переживаниями. Кабинка медленно опускалась в глубину океана. Светло-зеленая вода превратилась в темно-оливковую и перешла в чудесную синеву, постепенно сменявшуюся темным пурпуром. Мы опускались все ниже и ниже: тридцать метров, шестьдесят, девяносто… Трубки действовали превосходно: дыхание было свободно и естественно, как на палубе корабля. Стрелка глубиномера медленно двигалась по светящемуся циферблату. Сто, сто десять, сто двадцать метров…

_{Кабинка медленно опускалась в глубину океана… Из боковых иллюминаторов длинные мерцающие лучи падали в темнеющие водные пустыни…}

— Как вы себя чувствуете? — прорычал тревожный голос сверху.

— Лучше и быть не может! — крикнул в ответ Маракот.

Но свет убывал. Теперь наступили тусклые, серые сумерки, которые быстро превратились в полный мрак.

— Остановите! — крикнул наш руководитель.

Мы перестали двигаться и повисли на глубине двухсот десяти метров ниже поверхности океана. Я услыхал щелканье выключателя, и нас залил золотой свет, который выходил сквозь боковые иллюминаторы и посылал длинные мерцающие лучи в окружающие нас водные пустыни. Прильнув лицами к толстому стеклу, каждый у своего иллюминатора, мы увидели зрелище, еще никем невиданное.

До сего времени глубинная жизнь океана была нам известна только благодаря отдельным рыбам, которых мы вылавливали тралом, теперь же мы видели удивительный подводный мир таким, каков он есть на самом деле. Океан оказался гораздо больше населенным, чем земля. Бродвей в субботу вечером, Ломбард-стрит перед праздничным днем кишат толпой не больше, чем огромные морские пространства, расстилавшиеся перед нами. Мы уже прошли те верхние слои, где рыбы либо бесцветны, либо обладают настоящей морской окраской: ультрамариновой сверху и серебряной снизу. Здесь были создания всевозможной окраски и формы, какие может показать жизнь моря. Нежные «лентоцефалии» проносились сквозь туннель света, как ленточки из серебра. Изгибалась медленная змееобразная мурена — вьюн морских глубин; черный морской еж, состоящий из колючек и рта, глупо глазел на нас. Порой подплывала каракатица и смотрела на нас человечески-зловещими глазами. Порой мелькала какая-нибудь цистома или глаукус, оживляя всю сцену подобно цветку. Огромная лошадиная макрель свирепо налетала на иллюминатор, пока не появилась темная тень акулы — и макрель исчезла в ее раскрывшейся пасти.