Всемирный следопыт, 1929 № 01

_{Вылко, забыв обо всем на свете от радости, стал ломиться в стекла…}

— Ой, разобьет!.. Как пить дать, расквасит!..

Один из присутствовавших кое-как объяснился с Вылкой. Пришлось уступить его натиску и перевесить вещь по его указаниям.

Так состоялось первое знакомство культурного мира с выходцем из дебрей Кольского полуострова.

VII. В общежитии Севрабфака.

Существует в Ленинграде единственный в мире «живой музей», где самоед пьет чай рядом с гольдом, а лопарь — с тунгусом. У некоторых рабфаковцев деды, не зная железа, употребляли орудия из кости, подобно людям каменного века.

В эту-то школу и попал к вечеру памятного ему дня молодой лопарь Вылко. Стрижка волос, ванна, чистое белье и платье, по которому не ползают надоедливые насекомые, отдельная кровать с простынями — все это разом свалилось на Вылку, как из волшебного рога изобилия.

Впрочем, Вылко ничему не удивлялся. Ведь приемный отец Никау на прощание говорил ему:

«Стены в городе из хлеба, а на полу лежат кучи оленьих мозгов. Люди не работают, только сидят да едят, а их кормят за то, что они колдуны и посылают во все стороны заклинания. Поэтому их все боятся, и они имеют много-много пищи»…

Нелегко далось Вылке приобщение к культуре. Ныли затылок и бока, так как вначале ему случалось раза два в ночь слетать с кровати на пол. Оказалось, спать на кровати — не такое-то легкое дело. Порядок питания был также непривычен для Вылки: брюхо никогда не было тугим, как горшок, и вместе с тем никогда не сосало под ложечкой, — кормили и утром, и днем, и вечером.

Первые дни прошли для Вылки незаметно. Регламент общежития и начатки культуры целиком занимали его голову. Когда, например, Вылко умывался, он старался мыться как можно тщательнее, чтобы не запачкать белого полотенца (дома он вытирался стружками); когда обедал, старательно доедал все блюда, чтобы в будущем не получить меньшей порции..

Но прошла неделя, другая, и жизнь Вылки потекла монотонно; все было известно, понятно, заключено в строгие рамки. Создавались привычки элементарных правил общежития. Но зато мало-помалу в сердце стала вползать тоска по прежней жизни. Потом стали делаться ненавистными стены, чистая постель, еда, даже товарищи…

VIII. «Снег! Снег!..»

Однажды, проснувшись, Вылко увидал, что крыши и улицы покрыты снегом.

— Снег! Снег! — шептал он с загоревшимися глазами.

К нему стали подходить другие, и все, прижавшись к стеклам, молча и жадно смотрели на снег. Каждый мысленно видел родные сцены недавнего прошлого. В тот день многие северяне были рассеянны.

После обеда, не сговариваясь (они еще не знали общего языка), рабфаковцы оделись и пошли на улицу. К их разочарованию, снег лежал лишь на крышах; на улицах старательные дворники быстро сгребали его.

Тесно сбившись в кучку, словно олени, учуявшие волков, шли рабфаковцы по улице Дойдя до Академии Художеств, они с радостным гиканьем и уханьем понеслись в белеющий под снегом сад. Там, схватив мокрый, рыхлый снег, одни терли им лицо себе и товарищам, другие лепили сказочных зверей — не то оленей, не то собак.

— Друг! — кричал якут своему сородичу, — надо сделать оленя, а ты делаешь мышь!

— Нет. — отвечал тот. — Разве не видишь у него длинные ноги. Это и будет олень.

Довольно многочисленная группа тунгусов и якутов шумно обсуждала свою работу. Вылко же сидел одиночкой на скамейке и молча лепил олений чум. Уже темнело, когда в сад Академии прибежал запыхавшийся дворник общежития, один из многих, посланных в погоню за «беглецами».

На рабфаке, среди администрации царила паника: всем представлялась гибель молодежи под трамваями или автомобилями; мерещился суд за недосмотр и прочие ужасы. Все студенты, кроме Вылки, были водворены в общежитие. На скамейку Вылки, сидевшего одиночкой, подсели две городские парочки, поэтому его фигура в сумерках ускользнула от общего внимания.

В сад постепенно стали вливаться целые группы гуляющих. Утонувший в темноте сад зажил ночной жизнью городского бульвара.

Вылко почувствовал себя бесконечно одиноким. Он вышел из сада, медленно побрел по набережной, перешел какой-то мост и стал кружиться по улицам. Поздно вечером он очутился у развалин Литовского замка. Там, в одной из комнат, он залег между грудой кирпича и стеной. Руины ночью кишели особой жизнью: там и сям вспыхивали рыжие огоньки папирос, чиркались спички, слышался сиплый смех, иногда заглушаемый крик и несвязное бормотанье. Эта возня не стихала до утра…

Рано утром Вылко, озябнув на кирпичах, проскользнул мимо ночных обитателей замка. Перед ним встала задача, — разыскать свое общежитие. У Вылки, как у жителя лесов, с детства была развита наблюдательность. Он заметил, что трамваи идут по самым оживленным улицам; поэтому он пошел по линии трамваев и вскоре вышел на мост, по которому проходил накануне. Перейдя мост, Вылко тотчас же увидел сад, а там уже не трудно было найти и огромный серый дом общежития.

В общежитии ему сделали строжайший выговор. Но администраторы напрасно старались распекать Вылку. Они могли сколько угодно бранить его не только на русском, но и на любом языке мира, — он все равно не понял своего преступления…

На следующее утро снег стаял. Снова— чернеющие крыши и жидкая грязь улиц. Подходя к окну, Вылко теперь уже не смотрел на прохожих с уважением: «Как это они не заблудятся на улицах!» Он сам долго бродил по улицам и не потерялся.

Вечер, проведенный в блуждании по улицам, и ночовка в разрушенном доме запомнились Вылке. Он все острее чувствовал ненависть к общежитию. Теперь все его мысли сосредоточились на том, как бы уйти на несколько дней в лес.

В первое же после этого происшествия воскресенье на рабфак пришла срочная телеграмма. Ее нужно было доставить одному из руководителей, находившемуся в этот день в Лесном институте и не имевшему телефона. Заведующий хозяйственной частью решил поехать туда сам. Увидав, что завхоз выходит на улицу, Вылко схватил первое попавшееся пальто и шапку и кубарем скатился за ним. Напрасно тот и мимикой, и жестами, и нарочито ломаными словами приказывал Вылке вернуться в общежитие. Вылко ни за что не хотел итти обратно.

Опасаясь, что на улицу выкатятся новые рабфаковцы, заведующий уступил, и они вдвоем поехали в Лесной. Вылку с особым провожатым пустили погулять в парке Лесного института. Парк с его вековыми деревьями, покрытыми лохмотьями снега, целиком захватил Вылку. Когда завхоз захотел отвезти его домой, Вылко чуть не в первый раз заговорил по-русски:

— Я гуляй лес!

Ему ответили:

— Ты гуляй домой.

Обе стороны стали горячиться.

Кончилось тем, что тот, кто звал «гулять домой», был повален лицом в снег, потерял пенсне, а желавший «гулять лес» оленем стрельнул по боковой аллее и скрылся из вида.

Завхоз поднялся со снега, мигая близорукими глазами. Перепуганный ужасными «возможностями», он кинулся разыскивать Вылку. Долго бегал завхоз по парку, громко крича. Поиски Вылки ничего не дали. Следы по снегу не помогли найти его. Вылко, как лесной житель, лучше других понимал предательство следов по снегу. По протоптанным сотнями ног дорожкам Вылко выбрался из парка и, покружившись по снегу, как волк, залег до темноты в заброшенном сарае.

X. Бандит или иностранец?