Всемирный следопыт 1930 № 05

План был скоро составлен. Когда обезьяны ушли от реки, охотники нарубили колючего терновника и забаррикадировали все подступы к воде, оставив только один. На следующий день обезьяны снова явились на водопой. Встретив на своем пути колючую преграду, павианы сначала были озадачены этим непонятным для них явлением, но, обнаружив свободный проход, не преминули им воспользоваться. Через день обитателей скал ждал новый сюрприз: идя к реке по узкому проходу, они наткнулись на рассыпанную по земле просяную муку „дурру“, а до нее они были большие охотники. Не прошло и десятка минут, как от дурры не осталось и следа.

Людям в лагере только это и надо было. Продолжая угощать доверчивых обезьян дуррой, они в то же время возились над странным сооружением, напоминавшим те верши, какими в Сибири ловят рыбу. Это была ловушка — большой конус, связанный из тонких гибких прутьев. Через несколько дней готовую ловушку поставили в проходе у реки, приподняв один край ее так, чтобы под ловушку могла влезть самая крупная обезьяна.

Обезьяны, не подозревая коварства, продолжали лакомиться дуррой, залезая за ней под ловушку. Момент осуществления задуманного близился. К палке, подпиравшей ловушку, привязали длинную веревку, свободный конец протянули в кусты, где спрятался один из охотников. Дальнейшее произошло так, как было рассчитано. Явившись на водопой, обезьяны первым долгом помчались лакомиться дуррой, рассыпанной вокруг ловушки. Несколько обезьян залезло под ловушку, где угощенье было насыпано особенно щедро. Веревка вдруг натянулась, выдернула подставку — и тяжелая клетка накрыла доверчивых лакомок…

Голыми руками пойманных обезьян не возьмешь. Охотники вырубают в лесу прочные рогульки, придавливают ими обезьян к земле и только после этого снимают ловушку. Затем пленников заворачивают в брезент и скручивают прочными веревками, а месяц спустя они уже сидят в железных клетках. Океанский пароход навсегда увозит их от берегов родной Африки…».

* * *

Эту охоту на обезьян, описанную Карлом Гагенбеком в его книге «Звери и люди», я невольно вспоминаю, когда дохожу до конца улицы Октябрьской Революции в Сухуме. Передо мной вывеска: «Сухумский научно-исследовательский питомник обезьян». В числе питомиц — одна из тех обезьян, которые так доверчиво лакомились тогда дуррой. Создатель огромнейшего зоопарка и отважнейший зверолов Гагенбек почти во всех уголках земли имеет своих знакомцев.

Склон горы, рассеченный густо заросшим Команским ущельем, опоясан каменной кладкой. В ней маленькая дверца; она не заперта — сегодня питомник открыт для посетителей. Вхожу и иду по узкой тропинке, обсаженной по сторонам стройными кипарисами, Целиной тут не пройти — этот уголок настоящие африканские джунгли. Вечно живущие секвои, лакированные лавры, сочные агавы, магнолии, а между ними маленькие деревца камелий с крупными, уже готовыми распуститься бутонами. Все это перепутано ползучими растениями и лианами. Воздух влажен и душен как в теплице, солнечные лучи почти никогда сюда не заглядывают.

По календарю сейчас начало февраля; в Москве, откуда я выехал неделю назад, завывают метели. А тут — температура плюс тридцать!

Обогнув гору, тропинка переходит в лестницу с земляными ступеньками и ползет вверх. «Джунгли» редеют, в просвете виднеется большое странного вида здание, опутанное железными прутьями. Это вальера — жилище обезьян. У решотки толпа народа. Человек в белом медицинском халате что-то говорит, но его слушают рассеянно. Глаза всех устремлены за решотки, где скачут, раскачиваются и кувыркаются коричневые мохнатые обезьяны с острыми собачьими мордами.

Вальера населена собакоголовыми павианами — обитателями скал Северной Африки. Тут и гамадрилы, и бабуины, и чаквы, и сфинксы, и, наконец, анубисы, считавшиеся у древних египтян священными. Трудно сказать, за что этим обезьянам воздавались божеские почести, но вид их определенно неприятен. У всех у них на седалищных частях огромные мозоли — пятна ярко-красной кожи, совершенно лишенной шерсти. Издали эти мозоли похожи на открытые кровоточащие раны.

На людей обезьяны не обращают никакого внимания, продолжая заниматься своими делами. Одни из них ищут друг у друга насекомых, другие раскачиваются на канатах, третьи, сидя на ступеньках лестницы, грызут грецкие орехи, старательно очищая скорлупу. Вот самец-гамадрил подходит к решотке и протягивает руку, — он желает с кем-нибудь поздороваться. Вид у него самый невинный, но за этой невинностью скрывается коварство — гамадрил стаскивает с неосторожных посетителей головные уборы, при чем особое пристрастие питает к дамским шляпам. В первый год существования питомника на этой почве было немало курьезов, но теперь это случается редко, так как посетителям воспрещается подходить близко к клеткам. Нельзя также прикасаться к обезьянам — во избежание переноса на них каких-либо болезней. Вдобавок, обезьяны отвечают на ласку иногда довольно своеобразно: они так любовно могут пожать руку, что жертве рукопожатия придется итти в амбулаторию на перевязку…

— У павианов на уме, кажется, одни только гадости, — замечает кто-то из публики. — Впрочем, эти обезьяны бывают иногда кое-чем полезны человеку. В Южной Африке павианов приучают к отыскиванию воды во время путешествий по безводным местностям. Когда запас воды приходит к концу, павиану дают съесть что-либо соленое, а затем, привязав к веревке, следуют за ним. Мучимое жаждой животное бросается из стороны в сторону, обнюхивает воздух и безошибочно приводит к ближайшему источнику или же с яростью начинает разрывать землю, указывая этим, что тут близко находится вода.

Собакоголовых в питомнике 35 штук. Следующая вальера также заселена ими. Тут же живут макаки — они отлично уживаются с павианами. Макаки приземистые животные с сильными, но не очень длинными конечностями. У них тупое лицо с толстым подбородком. На больших пальцах рук и ног сидят плоские человеческие ногти, а на остальных пальцах ногти похожи на черепицу. Тело покрыто густой шерстью темно-коричневого цвета, который на лице и конечностях переходит в огненно-красный.

Ростом макаки значительно меньше павианов и в особенности самцов-гамадрилов, которые в два раза больше самок. При нашем приближении одна из макак, ловко цепляясь за железные прутья, поспешно бежит вверх, неся под брюхом миниатюрного детеныша. Это самый молодой обитатель питомника: он появился на свет лишь месяц назад. У самок-обезьян очень развито материнское чувство, и няньчиться с детенышами, повидимому, доставляет им огромное удовольствие. В этом отношении любопытна собакоголовая обезьяна Таня. Она очень хочет иметь детей, но не имеет их по некоторым физиологическим причинам. И вот, чтобы утолить свою материнскую тоску, Таня облюбовала одну макаку и определила ее на положение своего детеныша. Она няньчится с макакой так, как будто это действительно ее ребенок, не расставаясь с ней ни на одну минуту и готовая защищать ее при малейшей опасности. Макаке, повидимому, это нравится: она платит самозванной мамаше такой же привязанностью, принимая ее ласки как должное.

От этой вальеры идем к большому двухъэтажному дому, окна которого забраны железными прутьями. Тут живут наиболее интересные экземпляры обезьяньего городка — человекообразные. Их пока пять штук: четыре шимпанзе и один оранг-утан или меас, как этих обезьян называют на их родине, на острове Борнео. Человекообразных обычно показывают через стеклянную дверь балкона. Я дожидаюсь, когда посетители уходят, и иду с профессором Л. Н. Воскресенским, заведующим питомником, внутрь помещения. В коридоре сталкиваемся с собакоголовой обезьяной, которую служитель ведет на цепочке.

— Занесите в ваш блок-нот этого проказника. Любопытнейший тип! — говорит профессор.

Главное здание обезьяньего питомника в Сухуме.

В самом деле, Вася — так зовут этого бабуина — вполне заслуживает странички блок-нота. Бабуин — непременный завсегдатай обезьяньей амбулатории: постоянно он чем-нибудь болен. Первое, что познакомило Васю с хирургическим ланцетом, это… геморрой. Как ухитрился непоседа-бабуин приобрести эту бюрократическую болезнь — непонятно, но геморрой у него был самый настоящий. Через несколько месяцев после операции у Васи разболелись зубы, да так, что бедняга целыми ночами жалобно охал, совсем по-человечески приложив руку к щеке. Осмотр обнаружил у Васи три дупла. Их запломбировали, и бабуин опять повеселел, принявшись за свои проказы. Не прошло однако и трех дней, как Вася снова повесил нос. Осмотр не давал никаких результатов, а между тем Васю нельзя было узнать — из веселого жизнерадостного парня он превратился в дряхлого старика. Дальнейшие наблюдения показали, какая болезнь угнетала Васю. Его снова положили на операционный стол и… омолодили. Операция прошла удачно, и бабуин запрыгал как ни в чем не бывало. Но тут новая беда: несколько дней назад, разгрызая орех, Вася ухитрился сломать себе зуб. Корень удалили под кокаином, и вот теперь Васю каждый день водят в амбулаторию для перемены тампона.

— Есть люди, которые всю жизнь лечатся от каких-нибудь болезней. Так и Вася, — улыбается профессор. — Будь он застрахованным, разорил бы любую страхкассу…

Таня няньчится с макакой так, как будто это ее ребенок.

Бабуина подводят к двери операционной и предлагают ему ее открыть. Вася отлично умеет открывать двери, но эту комнату он знает слишком хорошо, чтобы иметь особое желание в ней побывать. Протянув руку, он тотчас же ее отдергивает и бросается в сторону. В глазах его страх и мольба, он молчаливо просит не подвергать его этой пытке. Но разве врачу доступно чувство сострадания? Он настойчив, и Вася это понимает. Решив, что страшной комнаты ему не избежать, Вася покорно открывает дверь и через минуту лежит уже на белом столе.