Всемирный следопыт 1930 № 06
Шрифт:
— Оссуарий! — вскрикнул удивленно Мухамед.
Он вспомнил не раз читанные описания этих саркофагов — костехранилищ, памятников древних погребальных обычаев. Оссуарии делались обычно из глины, сбивавшейся до твердости камня или в виде четырехугольных ящиков или же в виде овальных коробок. Стенки оссуариев покрывались орнаментом. Эти древние саркофаги в виду своих небольших размеров не могли служить для погребения полного трупа, а предназначались лишь для хранения костей. Костехранилища эти принадлежат эпохе домусульманского населения Туркмении, погребавшего мертвых согласно ритуалу маздеизма [24] .
24
Маздеизм, или парсизм, — религия Заратустры, огнепоклонничество.
Такой древнейший саркофаг и стоял сейчас перед Мухамедом. Но как он попал в кяриз? Объяснение могло быть только одно: оссуарий был опущен сюда с целью предохранить от поругания кости какого-нибудь знатнейшего вельможи деревней Кизилджа-Калы, столицы пастушьего хана Пяпш-Дяли.
С трудом, напрягая все силы, Мухамед сбросил тяжелую крышку саркофага. В глиняном ящике покоились человеческие кости, прекрасно сохранившиеся; череп скалил зубы в вечной мертвой улыбке.
Но поверх костей лежали шлем с длинным сарацинским наконечником и большой прямой меч с огромной рукоятью, похожий на «двурукие» мечи ландскнехтов. Повертев, разглядывая шлем, даже постучав в него ногтем, на что разбуженная древняя сталь ответила чистым звоном, Мухамед со вздохом сожаления положил его обратно в оссуарий. При другах обстоятельствах он, конечно, захватил бы его с собой. Шлем этот был бы редким и ценным даром краеведческому Ашхабадскому музею. Но сейчас…
«А почему бы и нет? — подумал Мухамед. — Некуда положить? А мы вот что сделаем».
Он сбросил свою грязную изорванную фуражку и надел на голову шлем, который оказался словно по мерке сделанным.
— Ну вот, выход найден! — удовлетворенно улыбнулся он.
Меч же Мухамед с первого взгляда решил взять с собой. Для него, безоружного, эта тяжелая стальная дубинка могла быть прекрасным орудием защиты. Ею от десятерых нападающих можно будет без труда отбиться, не то что от одного Канлы-Баша. Найденную в баульчике веревку он привязал концами к острию и рукояти меча и вскинул его за плечо.
Теперь можно было двигаться в дальнейший путь. Мухамед взглянул в последний раз на оссуарий. Череп совсем не страшно, а скорее приветливо и ободряюще скалил зубы.
«Чьи это кости? — подумал Мухамед — Не есть ли это прах самого легендарного Пяпш-Дяли-хана? А коли так, в благодарность за кяриз, отсалютуем костям хана-пастуха».
Мухамед вскинул «на-караул» тяжелый меч и крикнул ликующе и звонко:
— Девр-девр, Пяпш-девр!
— Девр-девр, Пяпш-Дяли-хан! — глухо и мрачно принеслось в ответ из темных глубин кяриза.
Мухамед испуганно отшатнулся. Что это? Дух хана-пастуха ответил ему на салют? Какие пустяки!.. Но тогда кто же это?
Мухамед прислушался. Кяриз молчал, тая какое-то предательство. Но вот шорох, осторожный, крадущийся, затем глухой удар о стенки кяриза. Кто-то невидимый, но несомненно враждебный крадется там, во тьме подземной галлереи. Мухамед погасил поспешно фонарь.
Шорох приближался.
Теперь уже можно было расслышать шум шагов, неуверенных, какими люди ходят в темноте.«Спрятаться негде! — промелькнуло в голове Мухамеда. — Кяриз не имеет ни ниш, ни ответвлений. Значит, встреча неизбежна. Но кто это — друг или враг?»
А шаги совсем рядом, слышно уже и дыхание человека. А вот и сердитая ругань шопотом. Повидимому, идущий тоже ушибся во тьме об оссуарий. Мухамед нажал кнопку фонаря.
Выставив вперед руки, все еще ощупывая ими тьму, в трех шагах от Мухамеда стоял басмач Канлы-Баш.
Неожиданный удар яркого света в зрачки вынудил басмача сжать быстро веки. А затем он открыл глаза широкошироко, и в глазах этих поплыл тяжелый, дикий ужас. Странное, оборванное существо в старинном шлеме и со старинным же мечом в руках стояло перед ним. Суеверный ужас стиснул сердце басмача.
— Пяпш-Дяли!.. — дико крикнул он. — Ты… ты явился ко мне!..
Решив использовать испуг Канлы-Баша, Мухамед поднял меч и бросился на басмача. Но тот отлетел пружинистым кошачьим прыжком в сторону, одновременно выхватив из-за пояса гиссарский нож, похожий на изогнутую булавку для дамской шляпы. Страх басмача начал проходить, он повидимому понял уже, что перед ним человек, а не дух хана-пастуха.
Не позволяя Канлы-Башу снять со спины винтовку, Мухамед снова бросился к нему с поднятым мечом. Басмач быстро присел, и меч плашмя ударил его по плечу. Но одновременно и Мухамед почувствовал жгучую боль в левой ноге, струйками разбежавшуюся по телу. Он качнулся и упал ничком, разбив при падении фонарь.
Тьма обрадованно затопила кяриз.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
— Товарищи!.. Уртакляр!.. Послушайте!.. Ишиткмяк!.. Да слушайте же меня, черти, шайтан вас задави! — кричал охрипший Семен Кузьмич, от волнения путая слова русские с туземными. — Вы не пойдете жечь узбекские чигири. Нет!.. Юк!.. Я ведь пока еще жив… Хала ман ульмадим!.. Вот!.. Понимаете?.. Убейте меня, тогда идите громить узбеков… Слышите?.. Да не галдите вы так, дуй вас горой!
И вдруг на середине особенно энергичной фразы Семен Кузьмич осекся и округлив безумно глаза, уставился ими куда-то поверх голов декхан. А затем всплеснул руками и с диким воплем: «Пусти!.. Дай дорогу!» — прыгнул со школьного крыльца прямо в гущу толпы. Стена черно-красных халатов раздалась испуганно перед бегущим «победителем воды». И тут-то все увидели…
На горбатый деревянный мостик медленно, с трудом поднимались два человека. У одного из них рука висела на перевязи, нога другого выше колена была забинтована окровавленной тряпкой. Они шли братски обнявшись, заботливо поддерживая друг друга. Это были: басмач Канлы-Баш и аульный учитель Мухамед Ораз-Бердыев.
— Держи басмача! — ревел бугаем Семен Кузьмич. — Теперь он, головорез, не уйдет от нас!
— Бей басмача! — завопили декхане, бросаясь вслед за Немешаевым. — Смерть ему!.. Довольно мы терпели!..
— Стойте, аульчане! — крикнул отчаянно Мухамед и вытянул руки, защищая Канлы-Башу.
Бегущие круто остановились. Крики моментально смолкли. Два человека на мосту и толпа, распаленная долго сдерживаемым гневом, молча глядели друг на друга.
— Это что же значит? — прервал молчание Семен Кузьмич. — Битый небитого везет? Или наоборот?