Всемирный следопыт, 1930 № 12
Шрифт:
— Ты што развоевался? — затопал ногами посадник на Птуху. — Сказню! Будете вы у меня на рели болтаться! Вам воли моей не сломать. На дыбу!
«В захабень сейчас отправит, — подумал с тоской Косаговский, — я как назло револьвер не захватил, побоялся, что обыскивать будут».
— Как пророк Илья вааловых жрецов, перепластаю вас, еретиков! — продолжал бушевать посадник. — Не оскверню рук, паче омою их окаянной еретической кровью!
И вдруг неожиданно притих.
— Выдь! Не нужен боле, — обратился он к досмотрщику.
А когда тот вышел, посадник заговорил, избегая встречаться взглядами с мирскими.
— За прескверные
— Разбушевался, — ворчал Птуха, выходя в коридор. — «Изыдите, окоянные»— передразнил он посадника. — Хотел я его покрыть с верхнего мостика, да ведь не поймет он, если по-нашему, по-морскому, завернуть!
— Гражданин Раттнер! На одну секунду! — крикнул вдруг кто-то в конце коридора.
— Что угодно? — ответил, повертываясь, Раттнер, от неожиданности даже не удивившийся этому вполне «мирскому» обращению.
Из полутьмы коридора выдвинулся вдруг дьяк Кологривов и направился к мирским.
— Это вы меня звали? — попятился удивленно Раттнер.
— Я! — ответил дьяк, блестя в улыбке золотой коронкой зуба.
— Чем могу служить? — поглядел на него с любопытством Раттнер.
— Я знаю, что вы давно хотите познакомиться со мной! — сказал дьяк. — Так позвольте представиться. Полковник 44-го драгунского Нижегородского полка, Григорий Колдунов! — поклонился он коротким офицерским поклоном.
— A-а, «князь сибирской шпаны»! Очень приятно! — не растерялся Раттнер. — Раз вас видеть был бы, но в другой обстановке.
— Знаю! — ответил холодно Колдунов. — В следовательской комнате! Но этого удовольствия я вам никогда не доставлю.
— Как знать! — ответил беззаботно Раттнер. — Сколько веревочки ни вить, а концу быть!
— Ладно, об этом после поговорим! — оправил нервно бороду Колдунов. — А сейчас давайте о деле потолкуем. Судя по вашим комбинезонам я заключаю, что вы перелетели Прорву на самолете. Но куда вы его запрятали? Стрельцы по моему приказанию обшарили всю новокитежскую тайгу и не нашли ни одной гайки.
— И не найдут! — поспешил заверить Колдунова Раттнер.
— Да! Но если вы скажете, где он, то…
— Все равно не найдут!
— Почему же? — удивился Колдунов.
— А потому, что самолет спустился вне Прорвы. Мы пробрались в Ново-Китеж пешком, случайно.
— А вы не…
— Вру, хотите вы сказать? — пожал плечами Раттнер. — А это уж как вам угодно, так и думайте. Спокойной ночи, полковник Колдунов!
3
Тревожная ночь опустилась над Ново-Китежем.
На перекрестках, перегороженных рогатками, беспокойнее обычного стучали колотушки сторожей. По улицам сновали конные и пешие дозоры стрельцов.
— Ну? — спросил Раттнер, когда спустились они с кремлевского холма. — Что скажете?
— Эх, жаль, руки связаны, — сказал Птуха. — А то бы я р-раклюгу эту в дреп расколотил!
— Странно, почему Колдунов не тронул нас и пальцем все это время? — спросил Косаговский.
— Понятно почему! — ответил Раттнер. — Мы заложники на случай провала его организации. Поэтому он и берег нас.
— А теперь?
— И теперь
он до поры до времени не тронет нас, ограничиваясь лишь слежкой! Провал вчерашнего собрания его рук дело.— Да, пожалуй! — проговорил тихо Косаговский, думая о том, что теперь ему труднее будет видеться с Анфисой.
— Птуха, сюда! — крикнул вдруг резко Раттнер.
— Есть, товарищ военком! — подлетел к нему Федор.
— Ты уверен в том, что поп Фома не выдаст тебя при случае?
— Где ему! — отмахнулся пренебрежительно Птуха. — Вчера, когда застремили нас, я подумал было: «Поп светит»[8]). Но теперь я на другого человечка думаю! Молод клоп, да вонюч!
— На кого думаешь? — спросил быстро Раттнер.
— Раньше времени не стоит болтать! — ответил Федор. — А только не миновать ему моих лап.
— Хорошо! А в попе ты, значит, уверен?
— На великий палец! Да и сами посудите: стоит мне заметить что-нибудь неладное, скажу я одно словцо кому следует, и нет халтурного попа Фомы!
— Ну, а новокитежскую тайгу он хорошо знает? — продолжал расспрашивать Раттнер.
— Кому же знать, коли не ему? Всю ее облазил вдоль и поперек!
— Ладно! Слушай же, Птуха, — понизил вдруг почти до шопота голос Раттнер. — Приготовься! Сегодня же ночью ты с попом Фомой отправишься по одному моему важному поручению.
Будь готов, Федор!
— Есть, быть готовым! — ответил Птуха.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I. На копье!
1
Истома олифил, то-есть покрывал вареным льняным маслом икону богородицы «Нерушимая стена». Косаговский смотрел на классически-старообрядческий лик иконы и в сотый — раз жалел, что Истома обречен на богомазничество. Талантливый художник пропадает в юноше.
— А ты не пробовал, Истома, рисовать что-либо иное, кроме икон? — спросил Косаговский. — Что-нибудь мирское?
— Мирское не писал и не буду! — ответил сухо Истома. — Недавень принесли чумаки в Ново-Китеж образ Спаса, в миру писанный. Смотреть мерзко. Брюхат и толст, токмо сабли на бедре нет! «От Назарета может ли што добро быти?» — закончил юноша евангельским текстом.
Косаговский вздохнул. Истома не понимал его. И откуда у юноши эта фанатичная злоба на мир и все мирское? Совсем еще недавно Истома мечтал о бегстве из Ново-Китежа в мир, в вольный широкий мир, а теперь вдруг изуверская ненависть ко всему, что «от Назарета».
Косаговский встал с лавки и прошелся по избе. День выдался особенно тягостный. Даже словом не с кем перекинуться. Птуха вот уже неделю отсутствует, пропадая где-то с попом Фомой по поручению Раттнера. А Раттнер с утра ушел в Усо-Чорт. Ровщики сегодня устроили сходку, на которой будут «думати крепку думушку», как освободить из посадничьей подклети Фому Клевашного.
«Дорого дал бы я, — подумал Косаговский, — за газету, даже за клочок газеты трехмесячной давности».
Вдруг частый сплошной звон ворвался в окно. Сначала задребезжал старенький соборный колокол, затем Святодухова гора заклепала и в великие и в малые древа. И наконец заухали «Ратный» и «Воротный» колокола на кремлевских башнях.