Всемогущий

Курбатов раздумчиво посмотрел на пленника. Тот выглядел неважно. А вдруг у него и вправду начались головные боли? С этим шутить нельзя. Пленник должен делать свои предсказания исправно, а с больной головой всякое может быть.

– Ладно, – кивнул Курбатов. – На сегодня закончим. Можете отдыхать.

– А спасибо за работу?

– А спасибо за то, что вы еще живы? – вырвалось у Курбатова.

«О, – подумал Егор. – Даже так?»

Он внимательно посмотрел на Курбатова. Пустая угроза? Или за этими словами что-то кроется? Что, если его используют на каком-то определенном этапе, а потом уберут, дабы не оставлять возможному сопернику столь ценную гадальную колоду? Или чтобы не оставлять свидетеля, особенно если вследствие его предсказаний ситуация зайдет слишком далеко? Но зеркальные очки Курбатова были непроницаемы, и все, что оставалось Егору, это сделать вид, будто он не расслышал сказанное.

Дикий препроводил Егора в соседнее помещение, напоминающее номер в гостинице, и объявил своим замогильным голосом, что обед сейчас доставят. Перед тем как уйти, он немного потоптался у дверей, и Егору показалось, что тот хочет его о чем-то спросить. Однако гигант скрылся за дверью, и на этом все сношения с внешним миром были прерваны.

Оставшись один, Егор вздохнул и невесело огляделся. Несмотря на день, шторы были задернуты, и свет лился из потолочный люстры – плоской матовой полусферы из пластика, намертво прикрученной к потолку. Видимо, здесь принимались особые меры к тому, чтобы постоялец не нашел, чем взрезать себе вены или глотку. Телевизор был с плазменной панелью, вода стояла в пластиковой бутылке, рядом стоял пластиковый же стакан. Даже мебель была с мягкими, скругленными углами – на тот случай, если кто-нибудь особо изобретательный захочет приложиться виском об острый угол.

«Ну, этого они от меня не дождутся, – подумал Егор. – Я выпрыгну в окно».

Он подошел к окну и отдернул шторы. Перед ним была ровная кирпичная кладка.

Побег

Принесли и унесли обед, обильный, но невкусный, от которого Егор отъел едва треть, – и день потянулся дальше, неуверенно, но неуклонно переходя в вечер.

Чтобы скоротать время, Егор пытался смотреть телевизор, но это занятие ему быстро прискучило. Только раздражало обилие миров, предлагаемых экраном и казавшихся особенно изощренной издевкой по сравнению с его нынешним положением.

Горин не мог не усмехаться, сам чувствуя неуместность своих усмешек, и все же будучи не в силах остановиться. Он прекрасно помнил, как еще утром мечтал о свободе, об открывающихся перед ним возможностях, великих, чудных, полных сложной творческой игры, в которой он путем системы скрещивающихся координат – высшей инстанции и собственной душевной чуткости, идущей от сердца, от интуиции, от искреннего сострадания – изыскивал бы способы помощи нуждающимся и тем самым осуществлял бы свою миссию. Кого не вдохновят подобные мысли, кто не почувствует себя всесильным и беспредельно щедрым от таких перспектив?

О, здесь крылось такое, о чем простому смертному невозможно и мечтать, будь он даже первейшим среди первых – Александром или Чингисханом, Наполеоном или Цезарем, Сталиным или Гитлером. Там речь шла всего лишь о власти над жизнью человека – или народов, – но эта власть ограничивалась взглядом непосредственно перед собой, на лежащую на столе карту, на список, на выстроенные войска или на поверженного врага; далее глаз того, кто возомнил себя богом, этот взгляд не шел. Да и кто были эти первые? На поверхности – комок воли, невиданное честолюбие и куцый, многотиражный талант администратора, внутри же – сжигающая зависть, страх и неуверенность. Не зря же они так истово и поголовно прибегали к услугам всякого рода проходимцев, называющих себя астрологами, колдунами, магами и прочей мечтающей о славе не меньше их самих нечисти.

Егор же мог видеть невидимое, как, например, смерть этих первейших – задолго до того, как они вообще могли поверить в возможность собственной смерти, или гибель армий, отправленных за победой, или превращение городов в руины, или воскресение забытого гения, или будущность человечества. И вот со всем этим богатством он заперт в тесной комнате и вынужден тратить свой дар на службу каким-то негодяям, которые не посчитали даже нужным представиться ему, а предпочли использовать его посредством своих слуг, что только подчеркивало смехотворность его положения.

«Объявить голодовку? – размышлял он, глядя в потолок. – Бесполезно. Они раньше сломают меня этим кошмарным звуком. Да и какой смысл голодать? Только ослабею. И потом, я не политический узник и не жажду широкой огласки. Напротив, мне надо потихоньку выбраться отсюда, найти Жанну, профессора Никитина и расправиться с тем, кто устроил нам эту чехарду».

Егор вздохнул и повернулся на бок.

Как выбраться? Увы, он не обладал даром проникать сквозь стены, хотя это сейчас пригодилось бы ему больше всего.

Любопытно, а где бы они стали держать того, кто проникает сквозь стены? Под водой, не иначе. Или под землей, в компактном, но пригодном к проживанию гробу. Придумали же они надевать зеркальные очки – и неплохо придумали. А может, им кто-то подсказал?

Размышления Егора, смесь сарказма и пессимизма, были прерваны звуком открываемых дверей. Он лениво скосил глаза на вход – и вдруг против воли вскочил.

В дверях высилась громадная фигура Дикого, и то, что он не двигался и не говорил ни слова, показалось Егору недобрым предзнаменованием.

«Душить прислали, – мелькнуло в голове. – Быстро…»

Но в следующую минуту стало ясно, что он поддался панике, возникшей от долгого сидения в этих стенах, ибо Дикий не торопился набрасываться на него, а как раз наоборот, сам был чем-то явно смущен.

Егор вспомнил, что гигант так же смущенно топтался у входа перед тем, как оставить его здесь одного.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Угу, – прогудел Дикий.

– Что?

Дикий шагнул ближе, сунул руку за пазуху. Его очки попеременно отражали предметы, находящиеся в комнате, пуская их по кругу, как на карусели.

Егор попятился.

Но Дикий достал смартфон и показал его Егору:

– Вот.

Егор удивленно посмотрел на черный, навороченный гаджет, весьма курьезно смотревшийся в первобытной лапище Дикого.

– Я не умею чинить телефоны, – сказал он.

– Не надо чинить, – возразил Дикий. – Посмотри только. Одну минуту.

Егор догадался, в чем дело.

– Сними очки, – потребовал он.

Дикий застыл с протянутой рукой.

– Ну, чего таращишься? – разозлился Егор. – Или сними очки, или чеши отсюда.

– Нам не положено, – прогудел Дикий.

– А разговаривать со мной положено? – усмехнулся Егор.

Довод был резонный. Какое-то время Дикий колебался, затем снял очки. И Егор едва не расхохотался.

Глаза у Дикого, вопреки ожиданию, были испуганные, как у мальчишки, залезшего в чужой сад и застуканного сторожем. Правда, утоплены они были глубоко в глазницы и в другое время наверняка вызвали бы у Егора другую реакцию. Но сейчас Дикий был уязвим и, как показалось Егору, несчастен, и потому взглядом своим он внушал скорее жалость, нежели страх.