Всеобщая мифология. Часть II. Люди, бросавшие вызов?богам
Шрифт:
Когда они сказали эти слова, Арион вышел и предстал перед ними – обряженный в золото и пурпур; его туника спадала вокруг изящными складками, драгоценности украшали руки, голова была увенчала золотым венком, а на шею и плечи ниспадали волосы, надушенные благовониями. В левой руке он держал лиру, а в правой – палочку из слоновой кости, которой ударял по струнам.
Пираты пали к его ногам, словно пораженные молнией. «Мы думали убить его, а он стал богом. О, Земля, откройся и прими нас!» Тогда Периандр сказал: «Он живой, мастер песни! Царь Небес защищает жизнь поэта. Что касается вас, я не призываю духа мести; Арион не желает вашей крови. Вы, рабы алчности, убирайтесь! Ищите какую-нибудь варварскую страну, и пусть никогда ваши души не смогут восхититься чем=нибудь прекрасным».
Байрон в «Паломничестве Чайльд-Гарольда»
Ариона часто изображают верхом на дельфине, сопровождающим свиту Нептуна и Амфитриты.
От редактора. В русской поэзии каноническим изображением истории Ариона стали стихи А. С. Пушкина:
А я – беспечной веры полн,Пловцам я пел… Вдруг лоно волнИзмял с налету вихорь шумный…Погиб и кормщик и пловец!Лишь я, таинственный певец,На берег выброшен грозою,Я гимны прежние поюИ ризу влажную моюСушу на солнце под скалою.Чтобы понять историю Ивика, которая последует далее, необходимо напомнить, что, во-первых: театры древних были огромными сооружениями, способными вместить от десяти до тридцати тысяч зрителей; и обычно они использовались только по праздникам. Вход был свободный для всех, обычно они были заполнены. Они были без крыши, и представления происходили днем под открытым небом. Во-вторых, потрясающее изображение фурий не преувеличено в этой истории. Известно, что Эсхил, поэт-трагик, однажды представил фурий хором из пятидесяти исполнителей, и ужас зрителей был таков, что многие зрители падали в обморок и бились в конвульсиях, и судьи запретили подобные представления в будущем.
Ивик, благочестивый певец, держал путь на скачки колесниц и музыкальные соревнования, которые происходили на коринфском перешейке и привлекали весь греческий народ. Аполлон наградил его даром пения, медовыми устами поэта, и он шел легкой походкой, полный богом. Уже показались возвышающиеся башни Коринфа, и он с благоговейным страхом вошел в священную рощу Нептуна. Никого не было видно, только стая журавлей пролетала над головой тем же путем, что и он, мигрируя в юг. «Удачи тебе, дружественная эскадра, – воскликнул он, – мои спутники с той стороны моря. Я принимаю вашу компанию за доброе предзнаменование. Мы пришли издалека в поисках гостеприимства. Пусть и вы, и я встретим такой прием, который защитит странника-гостя от зла!»
Он живо вошел внутрь, и скоро оказался в середине леса. Здесь неожиданно на узкой дорожке появились два разбойника и преградили ему путь. Он должен был сдаться или бороться. Но рука, привыкшая к лире, а не к ооружию, бессильно опустилась. Он звал на помощь людей и богов, но его крик не достиг ушей защитника. «Значит, здесь я должен умереть, – сказал он, – в чужой стране, не отпетый, зарезанный рукой преступников, и не видимый никем, чтобы отомстить за меня». Когда мучительно израненный он осел на землю, то хриплым голосом прокричал журавлям над головой. «О, журавли, посмотрите, что сделали со мной, – сказал он, – т. к. только ваши голоса отвечают на мой крик». Сказав так, он закрыл глаза навсегда.
Тело поэта, ограбленное и изувеченное, было найдено, и, хотя обезображенное ранами, было опознано другом в Коринфе, который ждал его как гостя. Гости, собравшиеся на праздник,
слушали известия с волнением. Они столпились вокруг трибунала судей и требовали мести убийцам и искупления кровью. Но какой след или знак укажет на преступника из огромного множества, привлеченного величественным праздником? Пал ли он от рук разбойников или какой-то личный враг убил его? Лишь только всезнающее солнце может сказать, потому что больше ничьи глаза этого не видели. Вполне возможно, что убийца даже сейчас гуляет среди толпы и наслаждается плодами своего преступлениям, когда возмездие тщетно ищет его. Возможно, в их собственном храме он бросает вызов богам, свободно затерявшись в этой толпе, которая теперь теснится в амфитеатр. В то время, столпившись вместе, ряд за рядом, множество людей заполняло места, пока не стало казаться, что само здание может расступиться. Шум голосов звучал, как рев моря, тогда как круги, расширяющиеся в своем восхождении ярус за ярусом, словно должны были достигнуть небес.И теперь огромное собрание слушало ужасный голос и хор, изображающий фурий, который в торжественных одеяниях выступал размеренными шагами и двигался по окружности театра. Как могли они быть смертными женщинами, которые играли такую ужасную группу, и могло ли такое огромное собрание молчащих фигур быть живыми существами?
Хористы, одетые в черное, несли в своих безжизненных руках светильники, горящие с черным дымом. Их щеки были бескровны, а вместо волос извивающиеся и надувающиеся змеи клубились вокруг их голов.
Образуя круг, эти ужасные существа пели свои гимны, раздирая сердца виновных, и сковывая все их способности.
Он поднимался и расширялся, заглушая звук инструментов, добивающийся правосудия, останавливающий сердце, сворачивающий кровь.
«Счастлив человек, сохраняющий свое сердце чистым от вины и преступления! Того мы, мстители, не трогаем; он проходит дорогу жизни огражденный от нас. Но горе! горе! тому, кто совершил тайное убийство. Вы, страшная семья Ночи, набрасываемся на все его существо. Думает он, убежав, скрыться от нас? Мы все равно в погоне летим быстрее, опутываем своих змей вокруг его ног и валим его на землю. Мы преследуем неутомимо; жалость не задерживает наш путь; всегда рядом, до конца жизни, вы не даем ему ни мира, ни отдыха». Так Эвмениды пели и двигались в торжественном ритме, когда мертвая тишина охватила все собрание, словно в присутствии сверхчеловеческих существ; и потом торжественным маршем, обходя по кругу театр, они ушли за подмостки.
Каждое сердце трепетало между иллюзией и реальностью, и каждое дыхание задыхалось от непонятного страха пред ужасной силой, которая видит тайные преступления и невидимо вьет нить судьбы. В этот момент с одной из переполненных скамеек вырвался крик: «Смотри! смотри! друг, вон журавли Ивика!» И внезапно в небе появился темный предмет, который оказался стаей журавлей, летящих прямо над театром. «Ивика! Так он сказал?» Любимое имя вновь воскресило скорбь в каждом сердце. Как по поверхности океана пробегает волна, так из уст в уста бежали слова: «Ивика! Того, кого все мы оплакиваем, поразила рука какого-то убийцы! Что журавли могут с ним поделать?» И шум голосов усилился, когда, словно вспышка молнии, в каждом сердце пронеслась мысль: «Вот сила эвменид! Благочестивый поэт будет отомщен! Убийца сам объявился. Хватайте человека, который это крикнул и того, кому он говорил!»
Преступник был бы рад взять назад свои слова, но было слишком поздно. Лица убийц, бледные от страха, выдали их вину. Люди схватили их прежде суда, они признали свою вину и понесли наказание, которое заслужили.
Симонид был одни из самых плодовитых поэтов древней Греции, но только несколько фрагментов его произведений дошло до нас. Он писал гимны, триумфальные оды и элегии. В последнем роде композиций он был практически непревзойден. Его гений был склонен к патетике, и ничто не мог затронуть более правдивыми эффектами струны человеческого сострадания. «Плач Данаи», самый важный из фрагментов, которые остались от его поэзии, основывается на легенде, что Даная и ее сын были заключены по приказу ее отца Акрисия в ящик и спущены в море. Ящик прибило к острову Сериф, где оба были спасены Диктисом, рыбаком и приведены к Полидевку, царю страны, который принял и защитил их. Ребенок, Персей, когда вырос, стал знаменитым героем, приключения которого были описаны в предыдущей главе.