Вслед за Ремарком

Когда они осторожно вошли через незапертую дверь, Володя сидел голый до пояса, в обрезанных по колено джинсах, на краю незаправленной постели, спустив на немытый пол ноги. Его светлые волосы, обычно схваченные резинкой, сейчас были распущены и свисали космами по обе стороны лица. Он запустил в них руки и сидел так, покачиваясь, и весь вид его напоминал пьяного Тарзана. Он сидел в такой позе, видимо, уже давно и оставался сидеть и сейчас, хотя приехавший раньше Михалыч успел уже закрыть окна, растопить печь и поставить на плитку старый жестяной чайник. Теперь Михалыч занимался чем-то на крохотной кухоньке.

Нина, предававшаяся всю дорогу приятным мечтаниям, ахнула про себя при виде Ленца и осталась стоять у двери, не решаясь продвинуться дальше в комнату. Она боялась помешать и смутить своим внезапным появлением хозяина. Ей было его очень жаль.

Ее поразила аскетическая бедность жилища: из мебели в нем были только кровать и стол с двумя самодельно сбитыми лавками по краям, да еще у противоположной стены стоял старый шкаф с книгами. Не было ни занавесок на окнах, ни абажура под потолком. Не было даже телевизора – непременной принадлежности любого, сколь-нибудь обжитого жилья. Запыленный приемник «Рекорд» стоял в углу, да и тот использовался не по назначению – хозяин складывал на него, как на тумбочку, старые газеты. Только корзинка с яблоками на подоконнике немного украшала общую картину запустения.

Роберт тоже замер на минуту у входа, но потом, быстро окинув взглядом дом, заметил и оценил и батарею пустых бутылок под столом, и остатки заветренной еды на мятой газете. Он почесал за ухом, вздохнул и пошел к Михалычу.

– Чего делать надо?

– Отпаивать. Для начала найди рассол.

Роберт прошел в маленькую кухоньку, отделенную от комнаты занавеской, там под потолком сушились пучки душистых трав, и потянул за кольцо крышку в полу. Неожиданный контраст между убогостью верхнего помещения и чистотой и ухоженностью подпола, хотя он там бывал не однажды, всегда поражал Роберта. При всей общей неустроенности дома подвал напоминал кладовую рачительного гнома. В специально приспособленный старый ларь была ровненько уложена вымытая картошка, клубни ее были как на подбор все одинаковой величины и одного цвета. Поодаль в прохладном месте стояли наполненные и перевязанные веревочками мешки. Кочаны капусты грудой были сложены в большой ящик. Коробки с песком, стоящие на земляном полу, свидетельствовали, что в них на зиму были аккуратно припасены морковь, свекла и черная редька. Повыше стоял небольшой ящичек чеснока и висели связки лука.

– Не хватает только змеиных голов и скорпионовых лапок, а так запасов – как у Кощея Бессмертного, – любуясь на все это богатство, произнес Роберт. – Но где же рассол? – На свежеструганных полках самодельного шкафчика он увидел аккуратно выстроенные разнокалиберные банки с соленьями. – Фью! – Он присвистнул. Чего только не было в них! Маринованные огурцы и помидоры, особым способом нарезанные патиссоны и кабачки, баклажаны, залитые специальной масляной заливкой, маленькие баночки со жгучим перцем и внизу здоровенная банка соленых грибов.

У Роберта потекли слюнки.

– Михалыч, да он просто кулак! – крикнул он вверх. – Спроси его, куда он заныкал бочонок с солеными огурцами.

– Сам спроси, не видишь, мне некогда!

Шкворчание масла на раскаленной сковородке и аппетитный запах поджаривающегося мяса действительно свидетельствовали о чрезвычайной занятости Михалыча. Нина и Ленц находились в прежних положениях. Она все так же безмолвно стояла у двери, а он все качался, не видя ее, и Нине казалось, что он сейчас завоет, как собака.

– Вовка, где у тебя рассол? – Роберт вылез из погреба, присел рядом с Ленцем на кровати, положил ему руку на спину. Тот некоторое время сидел неподвижно, а потом вдруг внезапно развернулся всем телом и с необузданной яростью вцепился Роберту в плечи, затряс его:

– Я все слышал! Ты сказал – я кулак? Почему ты так сказал? Почему ты смеешь так думать, скотина! Разве когда-нибудь я давал тебе повод думать так обо мне? Разве эти чертовы овощи, которые ты видел там внизу, в кладовой, не просто средство, чтобы не подохнуть зимой с голоду? Разве они не выращены здесь, на этом участке, моими собственными руками?

Володины глаза налились кровью, руки перебрались на горло Роберта, и Нине показалось, что он сейчас задушит его. Она хотела кричать и не могла, порывалась разнять друзей, но не сделала и шагу. Чутьем она поняла, что не должна вмешиваться в происходящее. И вместе с тем она не пожалела, что приехала сюда, в этот странный, почти пустой дом, оказалась среди малознакомых мужчин в такой непростой ситуации. Почему-то она не чувствовала себя здесь чужой. Ей даже показалось, что когда-то она уже стояла вот так в этой самой комнате.

– Ты говоришь, я – кулак?! – продолжал кричать Ленц и трясти Роберта, будто грушу. – Значит, ты заодно с ними?

Михалыч, будто ничего не слыша, продолжал хозяйничать на кухне.

– Я не заодно! Я пошутил, я не подумал! – Роберт вначале терпеливо ждал, пока Володька проорется и перестанет его трясти. Но поскольку ярость в глазах его друга не исчезала, он понял, что надо все-таки предпринимать кое-какие шаги и для собственного спасения.

Он попытался отодрать руки Ленца от своего горла, но тот держал его крепко.

– Михалыч, скажи ему! Он меня сейчас задушит! – Изо рта у него слышался только сдавленный хрип. Однако Михалыч ориентировался в происходящем и, как убедилась Нина, держал ситуацию под контролем.

– Ну, хорошо хоть печать молчания спала, – с удовлетворением констатировал он, появившись в комнате с огромным ножом, с лезвия которого на пол капал розовый сок. – Перестаньте вести себя как придурки, даму напугаете, – спокойно сказал он и ушел назад.

Ленц несколько ослабил хватку и с усилием оглядел комнату. Было видно, что он с трудом собирает воедино мысли, чтобы сообразить, какую именно даму Михалыч имел в виду.

– Вот эту! – кивнул в сторону двери Роберт.

Ленц медленно убрал руки с его шеи, развернулся на кровати и, не моргая, все таким же бычьим взглядом стал внимательно рассматривать Нину. А рассмотрев, но не поняв, каким это способом она неожиданно материализовалась в его дачном домике, он вдруг опять повернулся на постели и так же молча полез под одеяло. Роберта он, походя, столкнул на пол. К счастью, тот не успел упасть. Нина сделала шаг от двери, опустила руки и голосом, которым говорят ученицы, когда они входят в класс, опоздав на пол-урока, сказала:

– Здравствуйте!

Ленц, преодолевая страшную головную боль, не мог сообразить, не почудилось ли ему это видение. Потом он еще раз повернулся, посмотрел на Нину и икнул, после чего попытался укрыться с головой одеялом. Но тут к нему подошел Роберт, уже со стаканом, в который был налит чистейший рассол.

– Пей, маньяк! – сказал он и аккуратно, будто больного, стал поднимать Владимира на подушки. Тот, как-то внезапно ослабев, сделал без сопротивления несколько глотков, сморщился, будто это была какая-то гадость, а потом, неожиданно совершенно изменившись, жалобно сказал, глядя на Роберта:

– За что они меня так? За что?

Нина сделала несколько шагов по направлению к его кровати и очень уважительно, будто перед ней был не запойный пьяница, а действительно тяжело больной человек, спросила:

– Можно я присяду?

В ответ с подушки раздалось какое-то клокотание.

– Что он сказал? – не разобрав, спросила Нина у Роберта

– Он приказал, чтобы я немедленно вытер для тебя пыль со скамейки. – Роберт хмыкнул и пошел на кухню разыскивать тряпку.

В течение следующих сорока минут Нина тихо сидела у края стола и наблюдала, как для Володи была разведена какая-то лекарственная смесь, после принятия которой его серо-синюшное лицо приобрело более-менее здоровый цвет. У Ленца даже вновь появились веснушки на носу, а из глаз исчезли кровяные прожилки. Роберт помог другу встать и пойти умыться. Вернулся тот, хотя еще не крепко, но все же самостоятельно держась на ногах, и был облачен в сандалии и черный вязаный джемпер, надетый прямо на голое тело.

– Сейчас придвинем стол к твоей постели и будем есть, – сказал Михалыч.

Нина, по-прежнему безмолвная, как тень, встала и принялась помогать накрывать на стол. Разнокалиберные общепитовские тарелки, алюминиевые вилки создавали бы просто нищенскую картину, если бы не замечательно аппетитные на вид огурчики, помидорчики и квашеная капуста. Как апофеоз всему на столе появились бутылка красного вина, корзинка с черным хлебом и сковорода с золотистыми кусками пахнущего пряностями мяса.

– Купил по дороге. Места здесь знаю, – приглашающе кивнул Нине Михалыч.

Она в ответ только улыбнулась

– Давай рубай. – Роберт наложил ей полную тарелку мяса и овощей, налил вина.

Только сейчас Нина почувствовала, что очень проголодалась. Не испытывая неудобства, как будто давно уже была членом этой компании, она наклонилась над тарелкой и стала есть. Роберт и Михалыч с видимым аппетитом последовали ее примеру. Только Ленц жевал одни огурчики, один за другим, и снова запивал их рассолом.

– Порежь даме мясо! – сказал Роберту Михалыч – У нас здесь только один нож, она к таким размерам, возможно, не привыкла.

Действительно, нож был тот же самый, с которым Михалыч выходил из кухни. Он больше напоминал тесак для расщепления лучины.

– Ничего, я сама. Очень вкусно! – Нина внимательно и спокойно посмотрела на Михалыча, как, бывает, смотрят друг на друга люди, давно занимающиеся одной и той же профессией.

«Если спросит рецепт, будет все как с обычной бабой», – подумал Роберт, но она ничего не спросила. Только искренне поблагодарила, отложив в сторону вилку.

Никаких разговоров не велось за этим деревянным столом. Михалыч и Роберт ели не торопясь, не шутя, украдкой поглядывая на третьего друга. Ленцу тоже налили немного вина, но он, понюхав спиртное, осторожно отдал стакан обратно, из чего Нина заключила, что такие периоды запоя для него, в общем, не характерны. В конце концов Володя съел вареную картофелину с ложкой квашеной капусты и попросил чаю.

– К чаю – деликатес, – объявил Михалыч. Он насадил на шашлычный шампур квадратики нарезанного черного хлеба и, чуть-чуть подержав их в печке, ссыпал на тарелку.

– Бери кусочек хлеба, чай и сахар вприкуску, – посоветовал ей Роберт. Действительно, такого оригинального десерта Нина никогда в жизни не ела.

Чай все пили с кусковым сахаром, из тонких стаканов – единственной, можно сказать, роскоши, которая была в этом доме. А сахар Михалыч достал из специального мешочка с монограммой. Содержимого в нем осталось уже немного, и Роберт заметил Ленцу, что все, подходит к концу его военное наследство.

– Неужели это с афганской войны? – удивилась Нина. Кто-то из учащихся в школе ей рассказал, что Роберт и Михалыч воевали в Афганистане. Самые разные сведения из жизни преподавателей удивительнейшим образом просачиваются среди учащихся.

– Нет, это с Великой Отечественной. У Ленца дедушка воевал, – с какой-то даже гордостью произнес Роберт.

– Дедушка действительно воевал, но сахар этот уже послевоенный. Конца пятидесятых годов, – подал с кровати голос Володя. – Дед не признавал пиленого рафинада. Говорил, что когда ест такой хлеб с сахаром вприкуску, ему кажется, что он чувствует дым Отечества.

– Запах революции, – невозмутимо подал голос Михалыч.

– А ты говорил, сахар с Курской дуги! – Роберт шутливо замахнулся на Ленца. – Сейчас сам тебя придушу за вранье!

– Я краем уха слышал, что под Курском не до чая с сахаром было, но пайки с хлебом и тушенкой, возможно, раздавали, – спокойно опять заметил Михалыч, и Нине показалось удивительным, что он говорил о вещах, о которых Кирилл вообще не говорил никогда. Будто на земле никогда и нигде не было никаких войн, а все существование в целом свете сконцентрировалось на организации работы его косметической фирмы и выпуске кремов, помады и духов.

Ей захотелось спросить, что давали в пайках на той, другой, войне, где были ее теперешние знакомые, но она не спросила. Ей и раньше казалось странным, что в то время как она и другие люди жили обычной, спокойной жизнью, где-то то на востоке, то на юге страны гремели войны, погибали солдаты, а все вокруг делали вид, что их это не касается. И только обрывки новостей сообщали о каких-то налетах, взрывах, спецоперациях так, будто пересказывали содержание новых боевиков, выдвигающихся на кинопремии. Но сейчас она подумала, что нехорошо и не к месту будет влезать со своими вопросами в ту серьезную жизнь, в которой все было по-другому и к которой она не имела никакого отношения.

В печке потрескивали дрова, за окном стемнело. Нина понимала, что давно должна бы быть дома; что там остались непеределанными домашние дела и даже, что было самое страшное, не был приготовлен обед для Кирилла. Но то, что сейчас происходило в этой комнате – простая трапеза, само присутствие среди этих людей, – стало казаться почему-то более важным, чем вся ее жизнь там, в ее прекрасной квартире.

На маленькой кухоньке в кастрюльке грелась вода. Михалыч встал и вместе с Робертом стал собирать посуду.

– Я помогу!

– Не надо. – Михалыч сказал это не из вежливости. По его спокойному, но значительному жесту Нина поняла, что ей действительно лучше не лезть в ту работу, к которой они все привыкли.

– Тогда можно я еще посижу с вами? – Она улыбнулась Ленцу не как больному, а как человеку, который ввиду каких-то временных обстоятельств не может передвигаться. Например, подвернул в саду ногу и вынужден оставаться в постели. Ленц молча подвинулся к стене, освобождая ей место. Она присела.

Когда они еще только подъехали к его дому, она заметила, в каком идеальном порядке находится небольшой сад при доме и довольно значительный огород. Это контрастировало с не заклеенными на зиму окнами, с трещинами, образовавшимися по низу печки.

– Опасная вещь, – кивнула она на них Ленцу. – Неужели вы здесь будете зимовать?

– Не первый год, перезимую. Привык к своей берлоге. – В его голосе слышалось равнодушие. – Зимой здесь не так уж холодно, сугробы наметает в уровень с крышей, они защищают от ветра. Дров я запас. На крайний случай есть два тулупа и валенки, можно спать в них.

«Нет, он не рисуется, – подумала Нина. – Неужели действительно живет здесь не первый год?» Ей стало почему-то стыдно за свою квартиру, за то обжорство, которое у них было по случаю приезда заморского гостя, и даже за роскошное платье, которое она взяла напрокат. «За те деньги, наверное, можно было бы купить машину дров», – подумала она.

– Вам негде жить? – Она понимала неприличность вопроса, понимала, что нехорошо лезть в чужие дела, но не могла удержаться, чтобы его не задать.

– Мне больше нравится здесь. Возьмите яблоко! – ответил ей Ленц.

– Возьмите яблоко и заткнитесь! – засмеялась она. – Не буду больше ничего спрашивать. И яблоко не хочу. Спасибо – сыта.

Володя помолчал немного, потом вдруг высунул из постели голые до колен ноги, пошатываясь, но самостоятельно попытался подняться. Нина испуганно вскочила.

– Не бойтесь, – сказал он. – Хочу вам кое-что показать.

С трудом он добрался до шкафа и вытащил старинный том с золотым обрезом. Нина подошла к Ленцу. Это была книга по хирургии, издание конца девятнадцатого века.

– Вы что, врач? – спросила она.

– Не это главное. – Ленц вытащил пачку фотографий, запрятанную между страниц.

– Садитесь и смотрите.

Нина вернулась к столу, стала перебирать, раскладывать фотографии. Для целой жизни их было немного. Нина подумала, что и у нее самой едва ли наберется стопка больше, чем эта.

Несколько фотографий из книжки были детские. Ленц и мальчишкой был страшно худ. В студенческие годы он носил прическу до плеч, а на тех снимках, где он был в белом халате, его хвост был аккуратно спрятан под шапочку. Потом он вдруг опять оказался коротко стриженным и уже не в московской клинике, а в форме лейтенанта медицинской службы где-то в горах, в компании Михалыча и совсем молодого Роберта.

– Как же вы познакомились? – спросила Нина.

– В госпитале. Михалыч, сам раненый, привез молодого бойца. Вон этого красавчика, который до сих пор не может запомнить, где лежит кухонное полотенце, хоть я говорил ему это сто раз. – Ленц указал пальцем куда-то вбок. Нина повернула голову и увидела, что Роберт с закатанными до локтя рукавами действительно ходит по комнате с вопросительным видом. Вода с его мокрых кистей крупными каплями падала на пол. – Сбоку за печкой висит на гвозде! – не отрываясь от фотографий, сказал в его сторону Ленц.

Было несколько фотографий с изображением молодой женщины. Их Ленц отложил в сторону. Дальше в пачке лежали фотографии еще одного ребенка. Маленьким он был в вязаной кофточке и ползунках, потом у украшенной елки в костюме зайчика, потом со школьным рюкзачком.

– Это ваш сын? – спросила Нина,

– Сын.Насколько можно было судить, ребенок родился, когда Ленц учился еще в институте, во всяком случае, в те годы он держал мальчика на руках. Наконец, на последних снимках мальчик был уже юношей в футболке и джинсах, с длинными руками и ногами и лицом незнакомым, но неуловимо похожим на Ленца.

– Сколько же ему лет?

– На той неделе исполнилось двадцать.

– Чем он занимается?

– Учится.

Нина аккуратно сложила фотографии назад в стопку, отдала хозяину. «На той неделе… – подумала она. – Неужели это как-то связано?..»

Она посмотрела на Ленца.

– Он приезжал ко мне несколько дней назад. Как я понял, за подарком. – Ленц горько усмехнулся. – К сожалению, в качестве подарка у меня были только яблоки и несколько мешков картошки. Я погрузил их в машину…

– Твои «Жигули», значит, еще бегают? Мальчик не раздолбал их окончательно? – поинтересовался Роберт.

– Машина в порядке, я там кое-что починил, кое-что заменил. Побегает еще лет пять.

– Ну и что же мальчик? – спросил Михалыч, напоследок вытирая крошки со стола.

– Уехал, не попрощавшись, – сказал Ленц, и Нине показалось, что по его лицу прошла судорога.

– Хороший сын. Все-таки заехал к отцу в день своего рождения, – заметил Михалыч и кинул Ленцу джинсы и куртку. – Одевайся, поедешь ко мне на недельку. Галка будет рада.

– Н-нет! – с усилием сказал Ленц.

– Я старший товарищ, я знаю, – спокойно сказал Михалыч. – Одевайся, в противном случае придется нам с Робертом выволакивать тебя из этой хаты, как барана.

– Я не буду больше пить! Я обещаю, что не буду! Да и во всем доме нет больше ни капли спиртного. Лучше я завтра сам приеду к вам в школу.

– Ленц, не выделывайся, пошли! Нине тоже пора ехать! – Роберт кивнул головой в ее сторону. А та, услышав фамилию «Ленц», замерла.

– Неужели у вас действительно фамилии и имена как в романе?

Роберт довольно улыбнулся:

– Не у всех, но совпадают!

А Ленц вдруг взорвался в истерике:

– Мне надоели твои придумки, осел! Мне надоели твои ненатуральные игры! Там, в Германии, у людей было настоящее горе и настоящая жизнь, там было все по-честному. А у нас все честное закончилось после дембеля, как только мы вернулись сюда.

– Как ты не понимаешь! – тоже что было силы заорал на него Роберт. – Совпадение именно в том, что там тогда было все как у нас. Главное было на войне. А потом одни стали очень богаты, другие буквально умирали от голода и болезней. Там люди тоже жили одним днем, как и мы. Там тоже они не знали, что будут делать завтра и что будет с их страной. И им тоже было на это плевать!

– Ты не понимаешь самого главного, – вдруг тихо, ясно сказал Володя. – Они действительно жили на самом краю, и им уже больше некуда было отступать.

– А мы что, не на самом краю? – Рот Роберта искривился от ярости.

– Какой же у нас с тобой край? – так же тихо сказал ему Ленц. – Человек, обремененный собственностью, на краю быть не может.

«Собственностью! – подумала Нина. – Эту хибару он называет собственностью?»

– У тебя есть квартира, машина, работа. У Михалыча есть семья, и он не живет в меблированных комнатах. Да, он говорит, что ему не хватает денег на то, чтобы прокормить детей и жену – так это не тот голод, который пришлось пережить нашим предкам в войнах, тюрьмах и революциях. Когда теперь мы говорим, что буквально голодаем, в большинстве случаев это означает, что у нас не хватает денег, чтобы покупать деликатесы каждый день.

– Три товарища тоже не пухли от голода, – тихо вставила Нина. – Насколько я помню, они весьма сытно обедали в ресторанах.

Роберт посмотрел на нее с одобрением.

– Они обедали в ресторанах, но только не знали, смогут ли они поесть где-нибудь в следующий раз. И не знали, будут ли спать под крышей. У них ведь не было ничего по сути – ни домов, ни квартир, ни дач, никакой недвижимости, кроме машины, которая принадлежала лишь одному из них. Разве их можно сравнивать с нами, особенно с теми, кто живет здесь, в Москве? Не подумайте, что я осуждаю благополучие, – заметил Ленц. – Просто не люблю, когда черное называют белым и приводят всякие глупые сравнения. Мы сами измельчали. Мы с гоголевских времен, а может, и еще раньше все делаем шаляй-валяй, а если что-то не удается изменить, говорим, что плетью обуха не перешибешь. Мы любим от всего держаться подальше. Мы знаем, что бесполезно искать справедливости, но ее и не может быть в принципе, потому что за справедливость надо бороться, а никто не хочет потерять свой крохотный, нажитый с таким трудом маленький рай – уютные квартирки, набитые холодильнички, хорошенькие машинки. И мы все чаще благодарим Бога за то, что живем, едим, пьем и имеем эти уютные квартирки, холодильнички, машинки. И нам кажется, что мы счастливы, потому что мы подменили понятие счастья понятием благополучного, в чем-то скотского проживания жизни.

– Я вижу, что наконец-то прозрел и ты! – заметил Роберт.

– Прозрел! – горько ухмыльнулся Ленц. – Я и не был слеп. Но я не вижу выхода.

– Разве люди после всех мытарств, после войн, после болезней, после всяческих экономических пертурбаций не заслуживают покоя? – спросил из коридора уже надевший куртку Михалыч.

– Мы все имеем право на ту жизнь, какую считаем счастливой. Каждый – на свою, – сказал ему Ленц. – Только не надо путать свою борьбу за бутерброды с икрой с чужой борьбой за простое выживание.

– Ладно, ненавистник икры! Закрывай дом, и поехали! Галке вечером еще изложишь свою точку зрения. – Михалыч засунул кое-какие вещи Володи в просторную сумку, проверил, выключен ли свет, догорели ли угли в печке, и, несмотря на его уже, впрочем, вялые протесты, обнял за плечи и повел к своей машине.

Роберт закрыл за ними дверь, аккуратно запер ворота и кинул ключи Михалычу в открытое окно.

– Увидимся завтра!

– Ужасно было бы думать, что он останется здесь один, после того как мы разъедемся по своим теплым квартирам, – сказала Нина, когда они вслед за Михалычем вырулили на широкую дорогу.

Михалыч посигналил им на прощание и резво на своей «Волге» ушел вперед. Роберт же подрулил к обочине.

– Вылезай, – сказал он. – Поедешь сама.

– Но как же, темно… – неуверенно произнесла Нина.

– Во-первых, я все-таки порядочно выпил, а во-вторых, езду за городом в темноте мы еще не проходили. – Роберт стоял и ждал, когда можно будет закрыть за Ниной дверцу.

«На самом деле он выпил не много, – подумала она. – Наверное, действительно хочет, чтобы я поучилась водить». Ей стала приятна эта мысль, и, не мешкая больше, она поскорее села за руль.

Что творилось у нее на кухне! Нине показалось, что ее не было дома не несколько часов, а минимум неделю. То есть постоянно и много работающие люди такой беспорядок считают маленьким, обычным неудобством, ликвидировать которое можно за час. Но для Нины, у которой все всегда лежало на своих местах и каждая кухонная вещица сияла чистотой, наблюдавшееся везде безобразие – обрывки бумаги и колбасной кожуры, какие-то крошки, разбросанные куски хлеба, лужица пролитого чая, вонючая и изгаженная сковорода, яичные скорлупки, грудой наваленные на столе (одно разбитое яйцо лежало на полу прямо посреди дороги, и Нина несколько секунд тупо смотрела на прозрачный белок, вытекший из скорлупы), – означало чуть ли не вселенскую катастрофу.

«Что здесь было? – подумала Нина и, аккуратно переступив через яичную скорлупу, осмотрелась в поисках записки. Естественно, никакой записки нигде не наблюдалось – не в характере Кирилла было браться за ручку, чтобы предупредить жену. Его самого дома не было тоже. – Но где же он сам? – спросила она себя и машинально посмотрела на часы. Они показывали девять вечера. – Да… – подумала она. – Пока я пилила на машине в темноте, прошло часа два с половиной, не меньше».

Ее вдруг пронзила мелкая противная дрожь. «Вот так жена! – Возле виска забилась тонкая жилка. – Ушла на занятие к одиннадцати утра, а вернулась в девять вечера. Красота!»

Зазвонил телефон. Она опять переступила через разбитое яйцо и взяла трубку.

– Деточка! – раздался встревоженный голос свекрови. – Мы счастливы, что ты наконец нашлась! А то мой бедный сын не знал, что и думать!

– Так получилось, я никого не успела предупредить, – вяло сказала Нина, вспомнив, что у нее до сих пор был отключен мобильник. – Я была на занятии в автошколе и заехала на машине слишком далеко. А потом заблудилась. – Ей не хотелось рассказывать о своем путешествии.

– Как это заблудилась? – удивилась свекровь.

– Ну, вот так. Глупо, конечно.

– А мы уж тут думали бог знает что! – Нина будто увидела, как на том конце провода свекровь поджимает губы и поднимает брови. – Кирилл даже поехал искать тебя в эту школу… – Нина промолчала, и свекровь немного помолчала тоже. – Кстати, деточка, хотела тебя спросить, зачем ты туда ходишь? У тебя ведь, надеюсь, достаточно денег, чтобы, когда нужно, ездить на такси? Я, во всяком случае, всегда теперь езжу.

– Кирилл ездил в школу? – переспросила Нина, чтобы сменить разговор.

– Ну да. Представь, он пришел с работы, а тебя нет! Ни обеда нет, ни записки! Что он должен был думать? Он был очень недоволен. Ему пришлось самому жарить яичницу!

– Раньше он жарил яичницу прекрасно, – устало сказала Нина. – Разве я обязана постоянно его ждать? Ведь есть же семьи, в которых работают оба супруга.

– Ты что, хочешь, чтобы у него в такое ответственное для него время еще и желудок заболел? Он и так еле выкарабкался из радикулита! – В голосе свекрови послышалась тревога.

– Нет, не хочу. И поэтому завтра сварю ему манную кашу на завтрак. Извините, я очень устала.

Нина первая положила трубку и вернулась в кухню. Снова оглядела царивший там беспорядок, в третий раз переступила через разбитое яйцо и прошла в спальню.

– Ничего не буду убирать! – медленно и раздельно сказала она себе. – Сам навалил, пусть сам и убирает!

Она медленно разделась, от напряжения у нее болели руки, плечи и спина, рухнула в постель и с наслаждением вытянулась под одеялом, а перед глазами все мелькали, сменялись картины прожитого дня и не давали уснуть. То она видела трудные участки пути, то внезапно надвигавшиеся повороты, и тогда судорожно сжимала пальцами несуществующий руль, то вставали перед ней видения ставших хорошо знакомыми лиц мужчин за столом в бедной хибаре Ленца, и все это накатами освещал яркий свет машин, ослепляющих ее на обратной дороге.

Через некоторое время она услышала хлопок входной двери. «Притворюсь, что уже сплю», – подумала она.

Она ожидала возмущенного крика, того, что Кирилл войдет в спальню, станет с ней объясняться, расспрашивать, где была, но он не вошел. Ей даже показалось, что обычно громкие его шаги теперь звучат как-то приглушенно. Прислушавшись, она вытянула руку вперед и нащупала на тумбочке мобильник. Утянув его под одеяло, она включила подсветку и с удивлением увидела, что был первый час ночи.

«Где же он был? – подумала она с беспокойством и уже хотела встать, чтобы спросить его об этом, но потом решила, что он просто заезжал в ресторан, чтобы как следует поужинать. – Ну и слава богу!» – облегченно вздохнула она. Напряжение наконец спало, и она смогла заснуть. Но сон ее был беспокойным – она снова переживала во сне то, что случилось с ней на дороге, когда вечером в темноте они с Робертом возвращались в город.

Она видела, как они снова проезжают по тем прекрасным местам, что запомнились ей оттенками осени, колокольней церквушки с большим голубым куполом, который был заметен среди деревьев. Впереди вилась широкой лентой дорога. Ехать ей было легко и свободно, Роберт, сидя рядом, улыбался, рассказывал что-то, и ей было приятно видеть в зеркале его простое лицо, синие глаза в сеточке намечающихся мелких морщин.

Местность была холмистая, дорога шла то в гору, то под уклон, и он часто помогал ей переключить передачу – клал поверх ее руки свою руку. Сердце ее замирало. В какой-то момент она набралась храбрости и, повернув голову, посмотрела на него прямо – что-то, ей показалось, он слишком часто стал помогать ей, не было в этом особенной необходимости. Он тут же заметил серьезным голосом:

– На дорогу смотри! А то прибавишь газу – и полетим!

– Ой! Джип пошел на тройной обгон! Нам навстречу! На повороте, да еще фары включил! – Вся романтика разом с нее соскочила.

– Прячься за грузовик! – Он стал серьезным, положил на всякий случай руку на руль. – Включи поворот, покажи, что уходишь вправо!

– Здесь два грузовика, друг за другом! Идут впритирку, ни один не пускает! Вот сволочи! Я иду вперед!

– Нельзя! Тормози!

– Грузовики меня притирают!

Он побледнел, настолько реальной стала опасность. Она включила свет фар, изо всех сил надавила на звуковой сигнал.

«Пропусти!» – сигналила она. Но грузовики шли как шли, а джип мчался навстречу.

– Девочка, жми вперед! – закричал Роберт. Одна его нога машинально напряглась, будто он сам мог давить на газ. – Жми на полный! Давай!

Этот ужас продолжался всего несколько секунд. Во сне Нина переживала его всю ночь. Как только она просыпалась, хватая ртом воздух, переворачиваясь беспокойно с одного бока на другой, все начиналось сначала: два грузовика, она рядом с ними и джип, летящий с горящими фарами ей навстречу. Вот когда хорошо было бы взлететь!

Потом опасность отступила.

– Мы проскочили!

Джип на невероятной скорости пронесся мимо нее. Крутящееся колесо грузовика с другой стороны возвышалось над ней, словно дом.

– Не тормози! Так и давай дальше, а то врежут нам в зад! Отрывайся от них, показывай вправо. Сбавляй теперь скорость, вот так! Молодец, сворачивай на обочину, осторожненько, чтобы не закрутило – обочина влажная после дождя. Медленно останавливайся. Вот и все. Мы приехали.

Он замолчал. Грузовики, ехидно обдав соляркой, обошли их машину слева. Нина положила руки на колени. Роберт придвинулся к ней, легонько обнял. Она молчала.

– Ты была умницей. – Он заглянул ей в лицо. – Не надо плакать.

– Я не плачу. Я не успела как следует испугаться.

– Ты молоток. Видела теперь, какие бывают гады на дороге?

– Зачем они так? Почему не пустили встать между ними?

– Решили, дурачье, попугать нас для смеха. Видят, машина учебная, за рулем девчонка.

– Девчонка? – удивилась она.

– Конечно, издалека же не видно, – подтвердил Роберт. – Вот они и решили, что инструктор на учебной машине едет крутить любовь на природе. Ты ведь стала их обгонять, еще пока этот джип не вылез. Они ехали восемьдесят, ты пошла больше ста, нарушила правила. Вот они и решили тебе показать, что ты не такая уж крутая.

– Но ведь джип ехал прямо на нас! Они это видели! Не могли не видеть! И не пропустили.

– Так и бывает. – Он закурил.

– Но как же так можно! Они должны были дать нам возможность встать между ними! Разве так можно шутить?

– Тебе только так кажется, что они должны. Запомни, на наших дорогах никто никому ничего не должен. Они большие, везут лес, или замороженных кур, или фрукты. Для них это работа, средство существования. Они неделями не бывают дома. Твоя учеба для них – баловство. Ну а кроме того, русский мужик часто надеется на авось. Понадеялись они и сейчас, что ничего не случится. Так в конце концов и произошло.

Она посидела, помолчала. Роберт увидел, что теперь ее руки на коленях начали дрожать.

– Надо ехать! – сказал он. – Давай потихонечку!

Она тоже посмотрела на свои руки.

– Можно я еще посижу две минуты?

– Нельзя. Сейчас испугаешься задним числом и не сможешь ехать. Заводи!

Она подумала, что из приоткрытого окна ей опять может надуть в ухо, и снова повязала голову шарфом, потом шумно вздохнула, выдохнула, как на уроке физкультуры, и завела двигатель. Он тоже посмотрел на этот кусок синего шелка на ее голове, но промолчал, усмехнувшись чему-то своему. А Нина вспомнила, что Кириллу тоже не нравится ее шарф, и немного нахмурилась.

– Вы много курите! – сказала она, когда они уже заняли свое место на полосе, и голос у нее был сердитый.

– Ты дыма не переносишь, что ли? – Он засмеялся миролюбиво и снова положил свою руку поверх ее на рычаге переключения передачи.

– Отстаньте, – сказала она. – Не надо со мной кокетничать, я, кажется, вправду устала. Я вам лучше завтра мятные лепешечки принесу – а то, говорят, курить много вредно.

Путешествие к Ленцу и происшествие с джипом как-то странно на нее повлияли. Ей стало казаться, что она знакома с Робертом много лет, и то, что он помогал ей переключать передачу таким способом, теперь как-то не вязалось с тем, что она пережила в этот день. И Роберт каким-то чутьем понял, что она чувствует, убрал свою руку и начал рассказывать:

– Я курить начал в семнадцать лет, еще перед армией. – Нина молчала, но у него было чувство, что все, что он говорит, ей действительно интересно. – А уж когда познакомился с Михалычем и он меня первый раз на гонки взял, тут уж курить стал помногу. Михалыч сначала автодорожный институт окончил, а уж потом в армию пошел. Я был салагой. Отслужил, демобилизовался самым первым из нас троих, – рассказывать, что его ранили в Афганистане, он не стал, – и подался на поиски приключений в Прибалтику.

– Почему в Прибалтику? – удивилась Нина.

– Там тогда самая сильная сборная была в Союзе. Устроился сначала на побегушках, но потом выступал на гонках. А уж когда Михалыч снова сюда позвал, бросил там все и уехал.

– Ты был женат?

– Да. Там женился, но жена меня всерьез никогда не принимала. Называла русским Иванушкой. Это означало в ее устах – дурачок. – Роберт прикурил следующую сигарету и аккуратно размял окурок в пепельнице. Нина ничего не ответила, только подумала, что Кирилл обычно выбрасывает окурки прямо на дорогу. «Теперь так принято, – думала она. – Едешь, едешь, вдруг – бах! – прямо тебе в стекло летит коробка из-под сока или банановая кожура».

– Я до сих пор прибалтийский акцент с трудом выношу, – вдруг, стиснув зубы, сказал Роберт. – Как начнет кто-нибудь по-ихнему тормозить, так меня сразу передергивать начинает.

– Но почему? – удивилась Нина.

– Слишком они рациональные. До тошноты, – ответил Роберт и замолчал. И Нина поняла, что больше его об этом расспрашивать не надо. И она спросила его о другом:

– Ты начал пить?

Он удивился:

– Нет, не больше, чем другие.

– А с Ленцем почему так получилось?

Роберт помолчал, но потом решил, что раз уж она была полноправным членом их сегодняшней компании, она имеет право знать.

– Он очень переживает из-за сына.

Нина опять замолчала, предоставляя ему свободу – рассказывать или держать все в тайне. Он решил рассказать:

– Ленц женился рано, еще когда учился в институте. Тогда же у него родился сын. Его жена не хотела, чтобы Володька уходил в армию, но… Зарплата у молодого врача была сама знаешь какая, а тут все-таки надбавка за звездочки. И он сам пошел в военкомат Ну а уж когда надел форму, его особенно не стали спрашивать, где он хочет остаться – в Красногорске или вообще в черте Садового кольца. Блата у него не было никакого, и отправили Ленца служить на два года в Таджикистан, а уж когда он туда прибыл, оказалось, что всех оттуда через три-четыре месяца переправляют через границу. Ленц не стал сопротивляться. Знаешь, когда туда попадешь, становится неважно, что о тебе подумает кто-нибудь, кроме тех, кто сейчас воюет рядом с тобой. Жена его расценила эту ситуацию по-другому. Она у него была неплохая женщина, но какая-то очень уж повернутая на своем маленьком мирке; она не могла сообразить, что на свете для мужчины, кроме пеленок и детской кухни, существуют еще другие важные вещи. Ей было трудно, конечно, одной с ребенком, но Володьке в Афгане было еще труднее. Она не стала его ждать. Через пару лет подвернулся ей человек, и она переехала вместе с сыном к нему. Все у них было хорошо. Сыну объяснили, что папа по молодости лет бросил их и уехал искать приключений. Ленц, узнав об этом, остался в армии по контракту. Когда он вернулся, мальчика ему даже не показали. Володька так и остался один. А потом вдруг совершенно неожиданно тот человек, с которым жила его жена, умер. Брак их не был зарегистрирован, поэтому на смерть, как коршуны, слетелись родственники того человека, отсудили у Володькиной жены квартиру. А Ленц, когда демобилизовался, вернулся в свою пустую конуру. Вот тогда он купил себе этот участок, думал, может, что-то переменится, сын вырастет и будет приезжать к нему на дачу уже со своей семьей, а он, Вовка, будет для внуков клубнику выращивать. Когда его бывшую жену согнали с квартиры, ему ничего не оставалось делать, как отдать ей и мальчику ключи от своей конуры, а самому переехать в этот домишко. Мальчику тогда шел пятнадцатый, кажется, год, а может, и семнадцатый… Ему надо было готовиться в институт, и Ленц перевел на его имя всю свою пенсию, но что такое нынче военная пенсия, да еще за неполную выслугу? Конечно, современному молодому человеку всего этого было мало, а мать его еще подзуживала: «Съезди к отцу, скажи ему, пусть устраивается на работу, а то у нас вечно нет денег, ну и так далее»,

– А что Ленц? – спросила Нина, подавленная этой печальной историей.

– А он не захотел больше работать врачом. Сразу после дембеля он было устроился в военную поликлинику на прием. Поработал несколько месяцев и ушел. Сказал, что его стало одолевать навязчивое желание прийти на работу с гранатометом.

– Не может быть, чтобы все его пациенты были плохими, – убежденно сказала Нина.

– Не знаю, – ответил Роберт. – Но первые годы, когда я приехал оттуда, мне тоже хотелось всех перебить. Может быть, поэтому я и уехал в Прибалтику. Там другая страна, там ко всему относишься по-другому. И жизнь там другая. Но и там я долго не выдержал. Они смотрели на меня как на идиота, и я на них так же.

– Но вот что мне непонятно, – сказала Нина, – ведь все цивилизованные страны стремятся к тому, чтобы люди жили лучше, чтобы у всех были дома, машины, дачи… Чем лучше живут люди, тем лучше государство. Что же в этом плохого?

– В этом есть одно неразрешимое противоречие, – ответил Роберт. – Я много думал об этом. К сожалению, получается как-то так, что чем богаче живут люди, тем больше заплывают у них мозги какой-то непробиваемой массой. И люди тупеют прямо на глазах.

– Это неправда! – убежденно сказала Нина – В богатых европейских странах меньше преступности, меньше бессмысленной жестокости, меньше даже элементарного воровства!

– Воровства, может, и меньше, потому что они там с голоду не пухнут, а самоубийств у них также много.

– Это голословное утверждение. – В Нине проснулся математик. – Для того чтобы так говорить, нужно иметь статистику количества самоубийств на число населения.

– Слышала про китов, которые сами выбрасываются на берег? – спросил ее Роберт, не обращая никакого внимания на ее слова о статистике.

– Ну, слышала, при чем здесь это?

– Никто ведь не знает, почему они выбрасываются. Океан, в котором они живут, велик, еды у них много, а они выбрасываются

– Может быть, это связано с экологической обстановкой…

– Этого никто не подтвердил. И я думаю, – с полной серьезностью заключил Роберт, – что они выбрасываются потому, что просто не хотят больше жить в таком мире. Одни не выдерживают испытания бедностью, другие – достатком, вот и все.

Нина была не согласна, но не стала спорить. Во-первых, она была занята дорогой, а во-вторых, ей просто не хотелось возражать Роберту – они так тесно сидели в машине, так мирно разговаривали, как никогда в последние годы она не сидела и не разговаривала с Кириллом, и ей было все равно, кто в этом разговоре прав, а кто нет. И она спросила:

– А потом что с Володей стало?

– Ничего, он приноровился здесь жить. Начал приводить в порядок участок. Говорил, что, чем работать дворником, лучше возиться на земле. После войны даже такая наша неплодородная подмосковная земля казалась ему райским оазисом. Знаешь, что он посадил с самого начала, как только приехал?

– Что?

– Три березки. В память о том, что мы все вернулись оттуда живыми. И он, между прочим, еще в госпитале нам говорил, что цветки обычной картошки, сиреневые ли, бледно-желтые ли, выглядят необыкновенно, если к ним присмотреться внимательнее, и недаром их средневековые дамы в качестве украшения прикалывали себе на платья. Значит, уже тогда он подумывал о земле.

– Вот теперь он картошку и выращивает? Как-то не по его это уму, – усмехнулась Нина.

– Может быть, но я его понимаю. Что толку, например, в такой работе, как моя? Никакой радости.

Нина взглянула на него, собираясь возразить, но промолчала, а он продолжал:

– Вовка говорит, что от своей картошки он получает удовольствие. Что-то, конечно, и продает, чтобы были хоть какие-то деньги. Ну а сын думает, что отец окончательно сбрендил – работать не хочет, помогать им не хочет…

– Но он же помогает! – слабо возразила Нина.

– Тех денег, что он дает, конечно, мало, – рассудительно сказал Роберт. – Но Ленца очень обижает, что сын даже не хочет выслушать его и понять, почему так получилось. – Роберт помолчал, потом добавил: – Тому, кто не воевал, трудно понять. Ведь мы там почти не надеялись, хотя и разговаривали об этом, что когда-нибудь встретимся вместе, поедем на природу, пожарим шашлычок, выпьем вина и будем лежать на траве и слушать, как стрекочут кузнечики. И больше нам было ничего не надо. И нам повезло. Мы встретились, с Михалычем теперь работаем вместе. А у Ленца на даче не только кузнечики стрекочут, соловьи в начале лета поют! И вот самое ужасное в том, что этого всего оказалось все-таки мало! – Роберт посмотрел на Нину и уже совершенно другим тоном сказал: – Ну, что-то ты совсем загрустила, боишься, что дома за отлучку попадет? – Он дотронулся до ее руки.

– Да нет, не боюсь! – ответила Нина. – А знаешь, почему кузнечиков и соловьев оказалось мало?

– Почему?

– Потому что все видят, что у людей менее достойных имеется всего куда больше…

Остаток пути они молчали.

– Давай домой тебя довезу! – предложил ей Роберт, когда она уже собиралась выйти возле бульвара.

– Спасибо, мне хочется побыть немного одной, – сказала она и душой не покривила.

Все, что случилось сегодня с ней – и это происшествие, и сама поездка за город, и, самое главное, ласковые прикосновения Роберта, – все это требовало дополнительного осмысления в одиночестве. Поэтому, чтобы не терять времени, она покинула его у памятника поэту.

– Спасибо за прекрасный день.

– Послушай… – Его голос как-то странно прозвучал ей вдогонку. Ей даже показалось, что в нем послышалось смущение. Она обернулась. – Ты совсем не ходишь на занятия по теории. – Роберт смотрел не на нее, а куда-то в сторону. – Приходи, а то без тебя скучно. Придешь?

Ее сердце сделало небольшой скачок и забилось с удвоенной силой. Хорошо, что на улице было темно и никто не видел, как она покраснела. Его слова были неожиданными для нее.

– Завтра приду.Потом, больше не оборачиваясь, она вскочила в удачно подошедший троллейбус, села опять у окна и стала рассеянно глядеть в чернеющую пустоту. И хоть на самом деле в окне троллейбуса вовсе не было видно никакой пустоты, а отражался освещенный салон, и чему-то смеющиеся молодые люди, и озабоченные мамаши, и даже один недовольный, сильно подвыпивший человек, Нине казалось, что она едет в пустом троллейбусе совершенно одна и смотрит в черноту ночи. Потом она вышла на своей остановке с некоторым даже разочарованием, а когда вернулась домой, то увидела тот самый беспорядок и уже могла сама догадаться, что вытекает из него. Единственное, что она точно пока еще не знала, так это где был Кирилл поздно вечером.