Вслед за Ремарком

– Хоть на Луну! Я его люблю! Даже представить себе не могу, что должна с ним расстаться! – Лиза сияла.

Вот теперь уж Нина действительно не знала, что сказать.

– А Кирилл знает об этом? – наконец спросила она.

– Знает, да мне что за дело! К тому же он не очень-то и переживает. У нас с ним не сложилось. Он действительно оказался довольно скучным и занудным человеком. Ты оказалась права. Он мне нравился, но я его не любила.

Нине стало немного обидно за бывшего мужа. Она-то с ним провела столько лет и знала, что не так уж Кирилл и плох. «Любовь вытворяет с людьми такие штуки! – думала она. – Я сама готова была по молодости лет ехать за Кириллом хоть на край света! Ах, любовь, – горько усмехнулась она, – куда девалась расчетливая нарядная девушка, сидевшая передо мной полгода назад? Только молодости все по колено – и встречи, и расставания». Ей и в голову не пришло спросить Лизу, зачем же с таким упорством, с такой настойчивостью, достойной лучшего применения, разрушила она ее, Нинину, семью. Ответ ясно был виден в до крайности счастливом Лизином облике: Лиза была хозяйка своей жизни – могла повернуть ее то так, то эдак, не считаясь ни с чужим мнением, ни с чужим счастьем. И несмотря на это, Нина почувствовала к этой девчонке, сидевшей перед ней, но не к той, прежней Лизе, какую-то почти материнскую доброту.

– Где же твои прекрасные волосы? Беременность съела? Значит, у тебя будет девочка! Говорят, дочери изводят материнскую красоту! – Нина кивком сочувственно указала на более чем скромный теперешний хвостик Лизы.

– Это ведь был парик! Я работала под Мэрилин Монро. Мужчины обожают дурочек!

– А что, новый муж любит умненьких? Или ему не нравится Мэрилин Монро?

Лиза захохотала:

– Мы с ним в бассейне познакомились! Прямо в воде! Не в парике же плавать! Вот и не пришлось притворяться, и краситься не понадобилось! – Лиза и теперь была само очарование. Любовь скинула с нее маску деловитости и напускной налет лживой светскости, и, став обычной московской девчонкой, Лиза по-прежнему была привлекательной.

– Ну, будь счастлива! Я не сержусь на тебя! – сказала Нина и вышла в коридор, давая знак, что визит окончен.

– Ты все-таки послушай! В соседнюю квартиру на вашем этаже переехала настоящая мегера! Одинокая! – горячо зашептала ей поднявшаяся с дивана Лиза. – Если ты не вернешься домой сейчас, считай, что Кирилл будет у нее под каблуком. Я видела, она при встрече уже пожирала его глазами так, будто хотела слопать! Мне, – Лиза постучала по груди кулачком, – даже мне, заметь, до той профуры шагать далеко. Если ты не пошевелишься сейчас, потом пожалеешь! Вот тогда точно уж все от тебя уплывет! И квартира, и все, что в ней находится, и остатки денег!

– Пусть это тебя не волнует! Думай о будущем ребенке, о муже! Я уж как-нибудь сама распоряжусь собой! – Нина открыла перед Лизой дверь.

– Смотри, если что, я не виновата! Честно тебя предупредила!

Видно было, что Лизе самой нравилось ее благородство, и, выходя, она пристально и со значением поглядела на Нину, мол, видишь, когда жизнь повернулась по-другому, и я сделала для тебя хорошее дело! Но Нина опустила глаза, и Лиза, расценив, что сделала для бывшей соперницы все, что могла, быстро поскакала вниз по лестнице в своих мягких кроссовках.

– Осторожнее! – только и успела крикнуть Нина ей вслед. Через несколько мгновений серебристая машина Лизы быстро унеслась со двора.

А с наступлением первых дней лета Нина решила осуществить свою мечту: в бежевую «пятерку» уселись Пульсатилла и обе девочки, были погружены корзинка с едой и бутылки минеральной воды. Вся компания поехала на экскурсию в Ярославль. И все состоялось так, как хотела Нина. С экскурсоводом они осматривали древний кремль, любовались Волгой, обедали на природе, ели мороженое в кафе, ночевали в гостинице, в общем, выполнили весь комплекс немудреных, но таких желанных, когда их мало, развлечений. На следующий же день по утреннему холодку они отправились обратно в Москву. Девчонки, не выспавшиеся за ночь, дремали, привалившись друг к другу, на заднем сиденье, Нина же с Пульсатиллой вели нескончаемые разговоры. За окном проносились луга, рощи, поля. Опять цвели колокольчики и иван-чай, и Нине казалось, что с тех пор как она ехала этой же дорогой с Кириллом, прошло уже очень много лет.

Неспешная беседа текла в деловом направлении. И Пульсатилла, и Нина давали теперь много частных уроков, а впереди были экзамены в институты и техникумы. Пульсатилла, как более опытный человек на ниве просвещения, делилась с Ниной некоторыми профессиональными тайнами, приводила смешные примеры из своей педагогической практики.

– А вообще, конечно, хочется отдохнуть! Ужасно устала за столько-то лет! – вздохнула Татьяна. – А сколько еще впереди! Иногда хочется закрыть глаза и ничего не видеть: ни тетрадей, ни учеников. Не думать о деньгах, о воспитательных приемах, о том, что готовить на обед! А представляешь, старшенькая-то, – Пульсатилла кивнула на заднее сиденье, где спали девчонки, – на будущий год решила поступать в педагогический! Значит, и у нее всю жизнь будет то же самое, что и у меня, – Чацкий, Болконский, зарплата, которая кончается через три дня после очередной получки… Кошмар!

– Но ты ведь почему-то не сменила профессию, когда еще можно было и возраст позволял?

– Да, не сменила… – задумалась Пульсатилла. – А знаешь почему?

– Почему?

Таня горько и мечтательно улыбнулась:

– Потому что настоящая жизнь на самом деле такое дерьмо, что лучше пребывать в виртуальном мире. Вот сижу я перед занятием у себя в классе – брошенная жена, суетливая мать, особенно после очередного скандала с девчонками, денег нет, колготки под брюками рваные, фруктов хочется так, что челюсти сводит… Повеситься – только и остается. И тут вбегает в класс целая орава – рассаживаются, половина из них учиться не хотят… И начинаешь им рассказывать, с ними рассуждать, почему бросилась под поезд Анна Каренина да правильно ли поступал Емельян Пугачев, и сама оживаешь, переносишься в другую действительность, в другой мир. Иногда гораздо более страшный, чем наш, иногда упоительно красивый, но все равно другой, и часы летят незаметно, и отвлекаешься от своих собственных бед и живешь среди выдуманных персонажей, гораздо более близких и родных, чем иногда бывают кровные родственники. Тот мир придуман гениями. Там лучше, чище, умнее, даже если герои и страдают, и безумно любят, и умирают. В нашем мире этого нет. И я всего лишь за деньги этот мир не отдам.

Закончив свою пафосную речь под улыбку Нины, Пульсатилла замолчала и даже вытерла платочком повлажневшие глаза.

– Ну дура я, дура! Что теперь сделаешь? – Она беспомощно и сердито смотрела на Нину.

– Ты замечательная, – сказала та и поцеловала подругу. – Остановимся искупаться?

Они свернули к речушке на тот самый проселок, куда в прошлом году заезжал Кирилл. Даже мальчишки, продававшие раков в тени деревьев, как показалось Нине, были те же самые. Утренний улов уже дымился в их прежнем закопченном котле. Нина спокойно посмотрела на них, и уже никакие тревожащие душу мысли про созвездия четвертой величины ее не стали беспокоить.

Разбуженные девчонки, натянув купальники, полезли в прохладную еще воду. Нина и Пульсатилла решили позагорать на берегу. Как приятно после долгой зимы было разлечься на солнышке, постелив на траву старое гобеленовое покрывало! Несколько минут они валялись молча, определяя телами наиболее ровные участки земли, устраивались поудобнее. Потом лежали, подставляя солнышку то белые животы, то спины, а лица закрывали газетами, чтобы не обгорели носы. Девчонки, фыркая и вытираясь, выбрались на скользкий берег, а потом стали беситься в траве, гоняясь друг за другом, чтобы согреться.

– Скажи, – спросила Нина после молчания, – меня давно мучает один вопрос. В последние годы, когда я жила с Кириллом и мы были состоятельными людьми, ты меня недолюбливала?

– Ты-то как раз состоятельным человеком и не была, – усмехнулась из-под газеты подруга. – Кирилл – да. Тот, по всей видимости, заколачивал неплохие бабки, но ты не была их владелицей, не сердись.

– Я и не сержусь, это правда, – улыбнулась Нина.

– А вообще знаешь, что сказала по этому поводу Марина Цветаева? «Я обожаю богатых. Они добры, так как им это ничего не стоит, и красивы, так как имеют возможность хорошо одеваться. Если нельзя быть ни человеком, ни красавцем, надо быть богатым…»

– Ты с ней согласна? – спросила Нина.

Пульсатилла подумала немного.

– Пожалуй, нет. Хотя во времена молодости Цветаевой богатство, особенно врожденное, наследуемое, или врожденная и наследуемая бедность были такой же частью человека, входящего в мир, как наследуемый цвет глаз. Я же родилась уже тогда, когда большинство людей были равны и богатство либо скрывалось, либо не имело большого значения. Поэтому я не люблю богатых. Человечность проверяется бедностью. Нетрудно быть добродетельным и красивым, когда тебе не надо пахать с утра до ночи, когда тебя никто не унижает, когда дело твое уже приносит хороший доход и ты легко можешь позволить себе купить не только еду и одежду, но и красивый дом, образование, здоровье, путешествия по миру… И, что очень важно, можешь предоставить эти блага не только себе, но и всем, кому захочешь, за кого переживаешь и кем дорожишь больше всего на свете. А вот когда барахтаешься в этой жизни, как лягушка, попавшая в кувшин и пытающаяся взбить лапками сливки, а они все не взбиваются, потому что в кувшине, оказывается, налито не молоко, а вода и, как ее ни тряси, все равно она тверже не станет, а силы у тебя уже на исходе, и ты чувствуешь, что жизнь израсходована напрасно и скоро наступит ее конец, – вот тогда попробуй-ка быть добрым и красивым! Я могу только задать один вечный вопрос из области софистики – почему одним больше везет в жизни, а другим совсем не везет? Только не надо отвечать расхожими фразами, что моя бедная жизнь с моими девчонками и есть настоящее счастье… – Таня усмехнулась. – Я не злая, просто обидно! – добавила она, задрав голову и глядя в высокое голубое небо. – Легко говорить; будьте счастливы тем, что имеете. Но если ты просто уверена, что твои дети ничем не хуже, а может быть, во много раз лучше тех, кому все достается без усилий, а твоим детям за все приходится платить огромную цену, поневоле задумаешься, не сошел ли уж окончательно с ума тот, кто там сидит, – Таня ткнула пальцем в небо, – и распределяет жизненные блага так несправедливо, так неравномерно?!

– Не раздражай его, – суеверно одернула ее за руку Нина и сплюнула три раза через плечо. – Где-нибудь в Иванове или в Африке живут еще хуже!

– Что говорить, – вздохнула Пульсатилла. – Мы маленькие люди, и нам по силам лишь такое же маленькое счастье. Богатые говорят, что во всем виноваты мы сами. Но это неправда! Я делала все, что могла, все, что было в моих силах! Я приносила пользу! Я терпела, и работала, и радовалась в надежде увидеть небо в алмазах. И когда вдруг я слышу, что я сама виновата в своей бедности, мне хочется не просто махнуть рукой на того, кто так говорит, мне хочется его растерзать! Естественно, он скажет, что, разумеется, я должна была расстаться с литературой и заняться продажей каких-нибудь шмоток. Но как бы я тогда смогла сохранить себя?

– В чем же выход? – задумчиво спросила Нина.

– В любви, наверное, – ответила Пульсатилла. – Любовь доступна всем – и богатым, и бедным. Но если богатые могут выбирать, любить или не любить, то бедные хватаются за свой шанс как за соломинку, ибо только любовь обещает им и восторг, и удачу, и счастье… Только она дарит им эмоции невероятной силы, потому что больше положительных эмоций им негде взять. Бедные тяжело работают, плохо питаются, одеваются безобразно. И если их любовь потерпит крах, то им только и остается – либо в омут, либо в проститутки. А богатенькие поедут путешествовать в Италию или пойдут в ювелирный магазин и наденут алмазы с небес на себя.

– Думаешь, от этого можно стать счастливее?

– Теоретически нельзя, но практически лучше от несчастной любви развлечься в Италии, чем вернуться к мытью полов в грязном подъезде.

– Бывает, что ничего человеку в жизни не надо, кроме любви, – ни алмазов, ни нарядов…

– Очень хорошо! – ответила на это Пульсатилла. – Пусть тогда этот человек, которому уже ничего без любви не надо, подчистую отдаст все свои алмазы, дворцы и наряды другим, кому они нужны! И сам, поголодав пару дней, отправится выполнять грязную работу. Тогда я буду его уважать, тогда я поверю ему, что не в деньгах счастье. А то ведь поговорят-поговорят, потом в лучшем случае отстегнут пару тысяч в какой-нибудь благотворительный фонд, а себе миллиардик все-таки оставят на черный день и плачут потом, так уж плачут о своем несчастье… что про них даже сериалы снимают!

Пульсатилла горько засмеялась, а потом, закинув руки за голову, потянулась в траве и сказала:

– Да ладно, не пропадем! Какие наши годы! Но так хочется очередной порции любовного адреналина в кровь! Просто влюбиться не в кого. – Она перевернулась на живот и заглянула в глаза Нине: – Как ты думаешь, будет у нас в жизни еще настоящая любовь или все, приехали?

– У тебя-то точно будет! – засмеялась Нина. – К внукам! А вот будет ли у меня что-нибудь, не знаю. Пожалуй, я лучше попробую как-нибудь заработать деньги. Хочу попутешествовать. Я вновь любить пока не готова.

– А я готова… – пробормотала про себя Пульсатилла. – Я всегда готова! Но если бы вернулся ко мне мой мужик… или бы уж, на худой конец, хоть этот французик, Шарль Готье, все равно ведь больше никого нет!Но Нина уже не слышала ее слов, она крепко спала, разморенная запахом травы, теплым солнышком и колокольчиками, колокольчиками… А рядом с ней, вытирая слезы умиления таким замечательным летним днем, задремала и Пульсатилла. Разбудили их девочки, свежие, веселые, полные надежд, с венками на прелестных русых головах, как лучшее олицетворение самой молодости и этого прекрасного июньского дня.

10

Роберт и Михалыч поехали в вояж за машинами еще с двумя знакомыми мужиками. Но в целом коллектив не был спаянным – из тех двоих каждый выступал за себя, а Ленц не смог поехать по каким-то партийным делам. Впереди надвигались выборы или еще что-то в том же духе. То ли Ленц выступал за анархистов, то ли за «зеленых», понять было невозможно.

– Каждый человек должен ощущать себя свободным! – торжественно, с безумным блеском в глазах провозглашал теперь он, и Михалыч с Робертом чесали в затылках и думали, не повлияло ли на их друга затяжное пребывание в петле. Но сам Ленц, видимо, более чем всегда ощущая себя свободным, ходил постоянно в приподнятом настроении, заговорщицки улыбался, подмигивал, угощал друзей иноземными напитками, а вот обещанную петрушку и редиску на своем огороде больше не сажал.

– У нас теперь скоро будет другая жизнь! – пафосно провозглашал он и раз за разом исчезал на каком-нибудь очередном заседании. Найти его теперь становилось все труднее, поэтому Роберт с Михалычем поехали без него.

В общей сложности они пересекли восемь границ, уплатили сумку денег в счет разных официальных и неофициальных поборов и теперь, небритые и усталые, возвращались домой. Вояж заканчивался удачно, они уже въехали в пределы Московской области. Двигались кортежем, Роберт замыкал. Михалыч ехал впереди него. Те двое возглавляли маленькую колонну. Водители спокойно, сосредоточенно смотрели на дорогу. Решено было на последнем участке пути нигде не останавливаться. Поворот следовал за поворотом, подъемы чередовались со спусками, пейзаж был однообразен, движения автоматизированы. Каждый из четырех мужчин ехал в одиночку, но у всех в конечном счете мысли сводились к одному – к скорому отдыху, горячей еде, душу и сну и к тому, на что они потратят вырученные деньги. Роберту и Михалычу позарез нужны были машины.

Дорога к Москве под вечер была не слишком оживленна. Машин на этом отрезке, достаточно удаленном от столицы, было не очень много. Они ехали со скоростью около ста тридцати километров в час. По такой дороге это было нормально. Чем ближе к Москве, тем скорость их становилась меньше. Но каждому хотелось быстрее попасть домой.

По пути находился большой подмосковный город. Можно было проехать через него, а можно и в объезд – длиннее, но в конечном счете свободнее, значит, быстрее. Они выбрали второй вариант. И тут на дороге попался знак – ремонт и еще один объезд. Уже по плохой и узкой двухполосной дороге через густой лес. Михалыч чертыхнулся – ничего подобного, когда они ехали туда, он не видел. Значит, расковыряли дорожное покрытие за те несколько дней, что их не было. Это было очень некстати, но возвращаться назад и ехать через город никому не хотелось – они отъехали уже достаточно далеко. Головная машина устремилась в лесные сумерки.

Во времена всех российских войн на севере и на западе в таких лесах прятались партизаны. Теперь лес тоже не пустовал. То и дело он прерывался дачными поселками, выглядывавшими в просветы между деревьями. Среди их веселого благолепия стояли и старые деревни с покосившимися серыми домами, видны были и заросшие травой поля. Участок же, по которому сейчас шли машины, больше напоминал суровую тайгу – высокие ели заслоняли садившееся за горизонт солнце, по бокам поднимался туман, казалось, сейчас между стволами покажется дикий зверь. Не часто встречаются такие запущенные места менее чем в ста километрах от столицы.

Покосившийся указатель обозначал, что вскоре за поворотом должна быть проселочная дорога. На самом же деле сквозь едва расступившийся лес еле проглянула узкая просека. «Не дай бог оказаться здесь в тот момент, когда с нее выворачивает груженный лесом трактор с прицепом», – подумал Михалыч. С другой стороны дороги, как будто для того, чтобы было больше места для разъезда, лес немного отступил, обочина расширилась. И вдруг, как только процессия из четырех машин проскочила проселок, следом за ними, как из засады, с обеих сторон с визгом выскочили три не оставляющие никаких сомнений в их намерениях мощные машины.

Погоня! Надо было этого ожидать. Как будто нарочно был подстроен этот объезд через лес в тишине мрачных сумерек, как будто нарочно утомленные дорогой люди решили рискнуть и не поворачивать назад.

Погоня похожа на гонки, потому что в активе тоже присутствует смерть, но все равно суть и результат не однозначны. Гонщик добровольно отдает этому делу свою жизнь. И на гонках тоже могут твориться черные дела, но автомобильный грабеж – совсем другое дело. Чувство несправедливости, что тебя загоняют в рамки, в которых ты вовсе не хочешь пребывать, придает совершенно другой оттенок этому полету.