Вслепую
Шрифт:
Как я уже говорил, про существование двух островов смерти мне было уже давно известно. Мы проплывали мимо Голого Отока и Свети Гргура вместе с отцом, после того, как вернулись в Италию: отцу нравилось бывать в местах, где прошло его детство, именно они были изображены на картине Бруна, что висела в его лавке в Хобарте, он демонстрировал ее с гордостью. Мы набивали нашу лодку зубанами, морскими ершами и иногда, когда везло, оратами. Последних, кстати, вылавливать труднее всего, до тех пор, пока у них не наступает период размножения, когда они начинают ловиться на любую наживку, будто их единственным желанием является покончить с жизнью. Мы выходили из гавани Лопар, в Арбе, когда дул маэстрале [16] . Сначала моему взгляду открывался Свети Гргур, а затем и Голый Оток. Тогда я и предположить не мог, насколько это было символично. Отплывая от Арбе я попадал в страшное будущее,
16
Маэстрале — северо-западный ветер в Средиземном море.
Подобные водные прогулки меня ничему не научили. Если бы я лучше умел приспосабливаться к погодным условиям, я бы не оказался под начальством Анте Растегорака, который своим единственным глазом сразу видел, что нужно что-то предпринимать. В любом случае, лучше жить морем, чем Партией. Да, они примерно одно и то же: что-то большое, состоящее из множества взаимосвязанных частей, там всегда известно, как и в каком случае нужно поступать, падаешь ли ты зимой в ледяную воду за борт или становишься жертвой жестокого северного ветра боры, хлещущего по щекам и готового задушить. Партия и казалась мне такой. Я верил, что скоро наступит светлое завтра и разгладится погода. Если мы теряли товарища, значит, так было нужно Партии, смиритесь. Но однажды Партия вдруг исчезла: кто-то промокнул губкой все моря планеты, оставив на мели корабли и водоросли, а на песке кучи слипшегося мусора и прочий хлам.
Как можно вернуться домой, если море засосало в огромную воронку и неизвестно, где оно теперь? Земля высохла, и всё погибло; новой земли не будет, не будет и нового неба. Куда? Как возвращаться? «Арго» с украденным руном на борту оказался в Сирте, откуда нет пути назад. Вокруг болото, грязь, покрытые засохшей морской солью водоросли. «Арго» на мели, его парус обвис, скомкался. Герои вышли на мостик, они в растерянности. Ясон, как всегда, молчит: он не в состоянии бросить рассеянный взгляд на море, потому что его больше нет.
«…Печаль их сердца охватила. Воздух лишь зрят и хребет земли, с этим воздухом схожий, что простирался вдаль без конца» [17] . Вы слышали, какой великолепный перевод? Я всегда обожал читать вслух, ещё с тех времен, когда я готовился к занятиям, учась в лицее. Меня всегда спрашивали. «Всё недвижимым вокруг объято было покоем» [18] , ветер постепенно стихал, и вместе с ним уходило и желание аргонавтов вернуться домой. Как, куда можно возвратиться после Голого Отока? «Лучше уж умереть за правое дело», — говорил Ясон. Да, лучше погибнуть при Гвадалахаре, в Дахау, в Колхиде, сражаясь с рождёнными из зубов драконьей пасти воинами, но уж не в Голом Отоке, задушенными красным шейным платком. Я смотрю на море и не вижу ничего, кроме грязи.
17
Цит. по: Аполлоний Родосский. Аргонавтика / Пер. Г.Ф. Церетели. Тбилиси: Мецниереба, 1964. Песнь IV, строки 1245–1247.
18
Там же. Песнь IV, строка 1249.
Давайте соберём последние силы, которые уж иссякли, и поднимем корабль на плечи, почти лишенные мяса, обглоданные палачами кости. «Я слышал, что вы, благороднейшие сыны царей и властителей, подняли корабль со всем содержимым высоко над землёй и двенадцать дней и ночей бесстрашно и крепко несли его на своих плечах по дюнам ливийских пустынь». Так «Арго» пересёк пустыню, достиг другого моря и нашёл путь на родину. Наш же корабль рухнул и задавил нас своим килем. «Под силу ль кому о невзгодах и муках хоть рассказать, которые вы, трудясь, претерпели? Подлинно, род свой вели от крови бессмертных герои, если такие труды смогли снести поневоле» [19] .
Вам тоже нравится этот отрывок? Действительно, кто же сможет хотя бы поведать о таких страданиях? Уж точно не мифоман, завороженный перспективой описать в красках свои злоключения, преувеличив что ни попадя, — Вы всё норовите обозвать меня так в своих отчётах. Нет, здесь речь идёт вовсе не о нозологической истории…19
Аполлоний Родосский… Песнь IV, строки 1387–1390.
8
Я любил море больше, чем женщину, прежде чем понял, что это одно и то же. Но я осознал это намного позднее того вечера в Лондоне, когда, сбегая от одной девицы, попался в руки вербовщиков британского военного флота, был погружен на баржу, стоявшую на приколе в Темзе, а оттуда попал новобранцем на борт «Сюрпрайз». Да, я убегал от женщины. Такое бывает. А Вы что, никогда не испытывали чувство страха? Мне стало страшно, я потерял контроль над своим телом и ощущал лишь кислый запах пота. Я не мог приказать себе перестать потеть: моё тело меня не слушалось.
Мне нравится приказывать, да и слушаться тоже — это, по сути, одно и то же, в конечном счёте, я сам решаю, например, подчиняться мне Партии или нет. Важно знать, что нужно делать и под чьим руководством. Но в тот вечер в Лондоне после высадки с «Джейн», в пабе, с девушкой, я не понимал больше ничего… Кто повинуется? Кому? Моё тело обливалось холодным потом, и я вдруг осознал, что в любви, даже той, что на пять кратких оплаченных минут, нет ни ведущих, ни ведомых. Как себя вести с такой девчонкой? Что мне ей нужно сказать? Кто должен взять инициативу на себя? Что будет потом?
Хватит. Режем канаты, рубим, если они не поддаются — ты заворачиваешь за угол, страх и стыд исчезают. Теперь можно выпить где-нибудь пинту холодного, пенистого пива и вновь обрести собственные руки и ноги; ты потеешь, но это уже другой, правильный пот. Какое удовольствие чувствовать, как пиво прокатывается по горлу, опускается ниже и ниже в желудок, а потом пойти помочиться, выплеснуть его наружу — после такого расслабляется даже твой птенчик. Периодически, конечно, он опять по непонятным причинам упирается в ширинку брюк, но это уже его собственное дело. Для тебя это обычно и просто, как отрыжка: всё быстро возвращается на свои места.
Да, согласен, в тот раз выпить пивка мне не удалось: меня засекли и схватили в первом же переулке, я не успел добежать до следующей таверны и затаиться там. Но дело не в этом. Меня гораздо больше волнует бесстыдная ложь некоторых, я бы сказал, почти всех, моих биографов: Клуна, Стефенсона, Дэвиса и теперь вдобавок и этого зазнайки Дэна Спрода. Это правда, что я единственный ребёнок в семье, кого мать не кормила грудью: я проверил; они же привязались к нехватке материнского внимания. Думаю, не мне Вам, доктор, рассказывать о психологических последствиях подобной проблемы, здесь и так хватает всяких комплексов. Однако вообще-то это были не мои слова, а так написал Томас в своих «Приключениях Томаса Уолтера». Я создал этот роман в Ньюгейте, о чём свидетельствует щепетильный до нудности биограф. Он сказал, что я всё придумал. О Боже, никогда ничего нельзя изобрести! Ну, разве только… Когда кто-то пишет «я» вместо «он», это является ещё более ужасной ложью, нагромождением лжи, чем если бы он написал «я»? Вы вообще-то не с ним сейчас разговариваете, а со мной…
Ладно, ладно. Тогда с девушкой я так любовью и не занялся — пусть себе смакуют на здоровье. Мне нравятся биографии, в которых черным по белому указано то, что человек никогда не совершал, а чтобы понять мой поступок, нужно было быть со мной в тот вечер: таверна, суматоха, гул, уличный шум, толпа, крики, драка, кто-то, избитый до полусмерти, упал на землю, через него переступают торговцы перченым или пикантным, как его тут называют, хлебом, люди, стремящиеся занять лучшие места на уличном шоу на открытом воздухе: в Тайберне издавна принародно вешают осужденных. Петушиные бои беспощадны. Медведь на цепи разрывает в клочья дворовых собак. Вся эта цирковая шушера, балаганные уродцы…
И во всей этой суете есть два одиноких и потерянных существа: я и ты, девушка, имени которой мне узнать не довелось. Что ещё нам оставалось делать? Только бежать. Бежать, не успев притвориться влюблёнными даже на пять минут, произнеся скороговоркой пару нежных до банальности фраз. В тот вечер я дезертировал с поля боя под названием «любовь», но оно ничем не отличается от других полей сражений. Я бы с удовольствием сбегал точно так же отовсюду, и от Вас, но вскоре потерял способность бросать что-либо, тем более флаг; у человека, к слову, флагов должно быть, как минимум, три или четыре: отнесёшь нужный правильному человеку, да скажешь в придачу и как бы между прочим, что вырвал его из рук противника, — будешь вознаграждён, сможешь хорошенько выпить в остерии… Я же всю дорогу нёс только один флаг, красный. И куда он меня привёл?