Вспомнить будущее

Однако она согласилась на сканирование – и, взявшись за гуж, негоже было говорить, что не дюж. Я подошел к ней, сел в пустое кресло рядом, принял ее руку и постарался на пару минут стать ею.

Поразительно! Когда б люди знали, сколь глубоко я могу проникать в их ментальные тайны, они бы, я думаю, никогда б не давали мне согласия на прочтение их душ. Но народ то ли относится к процедуре несерьезно, как к игре, то ли не верит в мои сверхспособности и поэтому дозволяет заглянуть к ним в нутро с легкостью необыкновенной.

Вот и Нетребина. Прикрыла глазки, протянула ручку – и отдалась мне. В духовном смысле, естественно. Однако я подобное проникновение считаю более интимным, более глубоким, что ли, чем любой физический, физиологический контакт. И, может быть, напротив, хорошо, что дамочки, мои клиентки, о подобном не задумываются – иначе вряд ли кто-то из них позволил мне проделывать с ними такие кунштюки. А с Алиной проникновение оказалось столь глубоким, как редко бывает – видимо, сыграла свою роль наша предварительная беседа, в ходе которой я осторожно, кругами, подбирался к ней. Впрочем, свою последнюю мысль я додумать не успел. С головой погрузился в чужие.

«Думай об открытке. Открытка. Этот Данилов так за нее уцепился. Может, она и вправду свою роль сыграет? Интересно, он сумеет догадаться о Павлике? Куда там ему! Просто шарлатан. Вон, сидит, напыщенный, важный, глазки прикрыл. Делает вид, что мысли мои читает. Ха. Зря я к нему пришла. Хотя любопытно, конечно. Как только люди деньги не зарабатывают. Но пятнадцать тысяч за сеанс – это чересчур. Десятки бы за его потуги хватило. И Мише он вряд ли чем поможет. Хотя Мишенька, конечно, мое все. И если с ним что действительно случится, я буду несчастнейшей особой. Несмотря на все деньги, которые он мне, конечно же, оставит. Но что – деньги? Он свою – а заодно мою – жизнь организует, он заставляет все вокруг себя вращаться. А без него как эту чертовку-жизнь растолкать? Чтобы повариха приходила и нужное готовила, чтобы шофер в нужный момент приезжал, я и сама договорюсь. Но как сделать, чтобы все счета оплачивались и все мне кланялись? Что будет, если эти самые счета нечем будет оплачивать? Я ведь даже не знаю, сколько у Мишеньки денег. Миллион, два, три, десять? Куда они все вложены? Долги? И ведь не спросишь у него, не узнаешь – сразу начинает орать.

А что, если – и тут она ощутила ледяной, давящий, тошнотворный, животный страх – у него уже нет денег? Что, если он разорился? Или разорится? Или, того хуже, у него появилась другая женщина, и он все, что у нас с ним есть, отдаст ей? Просто подарит? А что, я знаю, бывали случаи. Нет, нет, не надо об этом даже думать! Не надо! Разве ты не знаешь: если чего-то очень сильно боишься, оно всегда и происходит! Поэтому, пожалуйста, пожалуйста – не думай об этом: Миша меня любит, а если даже не любит, то живет все равно со мной. Пока – со мной. А значит, случись с ним что – я его жена, и я буду его вдова, и все станет – мое».

Она отогнала свой страх, подавила – словно из неприятной, скользкой воды вынырнула – и стала думать уже спокойнее:

«А если муж вдруг узнает про Павлика? Хотя он же знает, что Павлик когда-то у меня был, что я с ним жила – пережил ведь, не умер. И меня не убил. Поэтому и то, что я с ним встречалась сейчас – переживет. Ну, трахнулись по старой дружбе, да, главное из любопытства: помнит ли тело? Все ли осталось? Мишаня ведь не знает и не узнает никогда, как мне с Павликом хорошо было – и тогда, раньше, и в этот раз, – что он сам меня никогда настолько не пробивал, и, если Павлик вдруг снова позвонит и пригласит, я снова пойду. Хоть это и грех, и обман, и опасно очень, а все равно, оттого что грех, обман, опасность – еще даже ярче становится, круче, эффектней. Звезды, звезды, россыпь, фейерверки!

Нет, надо угомониться. О чем там этот экстрасенс спрашивал? Об открытке? Вот и нужно думать об открытке. Из какого города ее, и правда, посылали? Я ведь заметила – а забыла. Что-то немецкое. И еще там буква «р» в названии была. Может, даже в начале? Румпель? Рутберг? Розенштадт? Ротенберг? Или, наоборот, «р» в конце? Блюхер? Бамберг? Ламберт? Нет, черт, не помню. Помню, кирха, колокольни, штуки две или три, старые, готические. Помню почерк – написано вроде одной ручкой, а как будто два разных человека писали, адрес очень тщательно выписан, а сам текст – быстро-быстро. И непонятно, что означают слова про этот год и черед… Какая-то угроза, но странная, смутная, и почему Мишаня так испугался? Может быть, и те крики его той ночью с этим годом связаны, когда он метался и кричал – сроду никогда не кричал во сне, а тут вдруг на тебе: «Двадцать четыре! Почему двадцать четыре?!» Я его тогда разбудила, испугалась, пожалела – а может, зря, может, он бы еще что-нибудь выболтал про то, что скрывает? Но при чем здесь двадцать четыре? Если год – двадцать четвертый еще только будет, а сейчас год двенадцатый, чего бояться?»

Данилов

Много я не узнал – но закрыл свой ментальный шлюз. Нельзя злоупотреблять своими возможностями, да и непросто это – в чужие мысли и судьбу проникать, даже испросивши разрешения. Но главное я понял: гостья моя довольно искренна. Против мужа она ничего не злоумышляет и реально за него боится. А Павлик – что такое по нынешним разгульным временам значит тот Павлик!

Впрочем, я не удержался от возможности поразить клиентку и продемонстрировать собственные силы. Когда мы прощались с госпожой Нетребиной, небрежно бросил:

– И поосторожней с Павликом. Не приведи господь, муж узнает!

И, не обращая внимания на ошеломленно округлившиеся глаза визитерши, выпроводил ее за дверь. Немного по-мальчишески, я согласен. Впрочем, чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что во взрослых людях мальчишеского и девчоночьего на деле гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

Обычно я решаю проблему клиента сразу, во время сеанса. Говорю, где находится, допустим, потерянное колечко, куда сбежал из дома строптивый сын-подросток, с кем проводит субботы ветреный муж.

Однако с Нетребиной все оказалось непросто. Я пытался сконцентрироваться, вырвать у высших сфер ответ на ее вопрос: что происходит с ее супругом – но решительно ничего не видел. Чувствовал лишь одно: безделушки в крови, загадочная открытка – вовсе не глупые шутки какой-нибудь секретарши, обиженной невниманием (или излишним вниманием) шефа. В посланиях Нетребину явно имелся смысл. Глубоко скрытый, зловещий.

Я не люблю тащить работу в постель, но сегодня мне ничего не оставалось. И прежде чем лечь спать, я применил простейший прием: долго думал о деле Нетребиной. Неведомые силы, что мне помогают, обычно понимают намек. И присылают – во сне – если не разгадку, то хотя бы направление, куда двигаться.

Однако настало утро, а я по-прежнему не выбрался из тупика.

Да что там: я запутался еще больше! Потому что единственное, что осталось после ночных грез, были цифры. Ряд из четырех чисел: 40, 64, 88, 12.

Сначала я вообще не понял, в чем заключается смысл последовательности. Однако на помощь пришла логика. В мозгу услужливо промелькнул странный стишок с открытки. Как там: «Твой черед, настал твой год?» А сейчас как раз двенадцатый на дворе. Последнее число в том ряду, что мне приснился.

Я задумался. Получается, послание высших сил – связано с датами? В нынешнем, 2012-м, – странные знаки судьбы преследуют бизнесмена Нетребина. Надо будет спросить у его жены: происходило ли что-то роковое в его семье – в предвоенном сороковом? Оптимистичном шестьдесят четвертом? Перестроечном восемьдесят восьмом?..

Я углядел и еще одну закономерность: временной промежуток. Все даты были разделены одинаковыми отрезками – в двадцать четыре года. Вспомним кошмарный сон Нетребина. Алина Григорьевна рассказывала, он во сне кричал: «Почему двадцать четыре?»