Вспышка. Книга первая

В ее васильковых глазах вспыхнул огонь.

– Они ведут себя, как неразумные дети.

Сенда кивнула.

– Я согласна с тобой. Но… если ты чувствуешь, что тебе лучше уехать обратно в Германию… – Она замолчала.

– Почему я должна этого хотеть? – удивленно спросила Инга.

Сенда пожала плечами.

– Германия – твоя родина. А русские сейчас вдруг стали такими ярыми антитевтонцами. Возможно, у тебя есть семья или друзья… Я просто подумала…

– У меня нет другой семьи, кроме вас, и мое место здесь, рядом с вами, – преданно ответила Инга. – Мне все равно, кто вы: русские, шведы или японцы. Если, конечно… – Она замялась и отвела взгляд. – Если вы не возражаете против того, что я немка.

Сенда с чувством сжала руки девушки.

– Я возражаю? Господи, конечно нет! Инга, почему я должна возражать? Ты… ну, для меня ты просто Инга!

И с этого момента они были неразлучны.

Тридцать первое августа ознаменовало собой еще одно проявление ненависти русских по отношению ко всему немецкому: столица была официально переименована из немецкого «Санкт-Петербург» в славянское «Петроград».

В течение последующих нескольких дней Инга ходила тихая и молчаливая. Во время прогулок с Тамарой по парку или набережной она избегала заговаривать с кем бы то ни было, включая и других нянь, опасаясь, что они заметят ее немецкий акцент.

Если Сенде, всегда очень чуткой к переживаниям других людей, случалось быть вместе с ней, она всегда говорила вместо нее. И поскольку Инга вдруг стала бояться даже выходить в одиночку за продуктами, Сенда наняла для этих целей приходящую служанку по имени Поленька; муж Поленьки Дмитрий стал работать у Сенды шофером. Вацлав подарил ей новый автомобиль, но вскоре она отказалась от него. Бензин следовало экономить, и, хотя высокопоставленным лицам не составляло особого труда раздобыть его и благодаря Вацлаву ее запасы могли бы быть безграничными, Сенда предпочитала пользоваться конным экипажем. Она также пони ала, что афишировать таким образом свое богатство означало бы в конечном итоге напрашиваться на неприятности.

Вначале большинство русских верили, что война вскоре окончится их победой. «Разве могло быть иначе?» – спрашивали они себя. Победа была так соблазнительно близка, что они думали: надо только протянуть руку и взять ее. Русская армия была, в конце концов, настоящим колоссом, равного которому мир еще не видел, – британские газеты в своих оценках зашли так далеко, что даже называли ее «русским паровым катком».

И она действительно была паровым катком, впрочем, неэффективным и устаревшим. Во время войны пятнадцать с половиной миллионов человек сражались под знаменами Святой Руси с ее врагами. Однако обещанная победа была по-прежнему далеко.

Несмотря на статистические выкладки, характеризующие ее, казалось бы, неисчислимые войска, Россия была не готова к войне.

На каждую версту российских железных дорог приходилось десять германских.

Русским войскам надо было в среднем пройти восемьсот верст до фронта; германским – не более двухсот. Система российских железных дорог была в таком плачевном состоянии, что иногда составу с войсками требовалось двадцать три дня, чтобы добраться из России до линии фронта.

Немецкие заводы круглосуточно выпускали оружие и боеприпасы. Россия же постоянно испытывала отчаянную нехватку боеприпасов, и артиллеристам грозил трибунал, если в день они расходовали больше трех снарядов.

И последнее, но не менее важное: Россия была подобна великану, распростершемуся на двух континентах от Балтийского моря на западе до Тихого океана на востоке. Сами ее размеры и география делали невозможной помощь союзников. Германская блокада русских морских портов оказалась стремительной, эффективной и удушающей: во время войны импорт в Россию сократился не девяносто пять процентов, а экспорт – на девяносто восемь. Порты Великобритании принимали по 2200 кораблей в неделю, в то время как Россия из-за блокады принимала всего лишь 1250 кораблей в год.

Положение усугублялось тем, что русские командиры не доверяли друг другу, а нормы довольствия были скудны и зачастую вообще отсутствовали.

Тем временем в Петрограде по-прежнему проходили дорогостоящие балы, ставились пышные представления в опере, балете и других театрах, давались затягивающиеся на всю ночь ужины с шампанским, как это бывало в те времена, когда город назывался Санкт-Петербургом. И Сенда Бора танцевала и пировала с самыми титулованными представителями петроградской элиты, одновременно покоряя одну роль за другой на сцене прославленного Theatre Francais. Ее поклонникам не было числа, и она воспринимала жизнь среди поразительной роскоши как должное. Она принадлежала к высшему обществу, о котором можно было бы сказать так: «Оно танцевало, пировало, в то время как Россия истекала кровью».

Создавалось впечатление, однако, что Россия обладает безграничными резервами свежей крови.

Жестокие сражения требовали все новых и новых жертв.

Несмотря на войну, а возможно, именно благодаря ей карьера Сенды стремительно шла в гору. Развлечения отвлекали умы от бесчисленных выигранных и проигранных сражений и страшных людских потерь. В течение последующих трех лет Сенда купалась в лучах своей славы и обожании публики, в полной мере наслаждаясь переменчивым и наиболее иллюзорным статусом из всех, которыми может обладать знаменитость, вознесшаяся на самые вершины популярности, – статусом живой легенды.

Своей красотой и талантом она с одинаковой легкостью покоряла как зрителей, так и критиков. Каждое ее новое выступление превозносилось сильнее предыдущего, и каждый раз, когда после заключительного акта спектакля опускался занавес, следовало состязание между ней и ее поклонниками: они желали, чтобы она побила свой же рекорд по числу выходов на поклон.

Во время одного из дневных спектаклей, когда ее парикмахер заболел и не вышел на работу, у нее из-под шляпы выбилась длинная прядь огненных волос: зрители немедленно сочли это за проявление нового стиля, и такая прическа тут же вошла в моду.

Когда стало известно, что ее дочь зовут Тамарой, газеты сообщили, что только за одну неделю в Петрограде нарекли этим именем шесть из семи новорожденных девочек.

Что бы Сенда ни сказала или ни сделала, немедленно подхватывалось, подробным образом изучалось и становилось образцом для подражания. Мадам Ламот процветала, как никогда, поскольку все платья Сенды тщательно копировались. То же самое происходило и с ее походкой, и с манерой держать голову. Она даже снялась в коротком немом фильме «Ромео и Джульетта», и многотысячные толпы неделю за неделей осаждали кинотеатры, чтобы увидеть ее трепетный образ, спроецированный на серебристый экран. Поскольку оценить талант тогдашней театральной актрисы можно было лишь при ее жизни, Сенда чувствовала, что этот фильм будет единственным, что переживет ее; в самом деле, он стал событием в кинематографе того времени, поскольку большинство театральных актрис пренебрежительно относились к кино. И семьдесят лет спустя он по-прежнему оставался классикой.

Для обожающей публики, толпами валящей на ее спектакли, для России она была тем же, кем была Сара Бернар для Европы и Америки, – самой выдающейся театральной звездой и красавицей, национальным достоянием, ярчайшим бриллиантом в сверкающей короне Российской Империи.

Но жизнь Сенды была слишком наполнена, чтобы появления на публике могли стать для нее чем-то значительным. Инга прекрасно относилась к Тамаре, но ребенку нужна была мать, и Сенда не жалела для дочки ни времени, ни любви – а времени становилось все меньше и меньше. На каждый час выступлений приходилось сто часов репетиций. Когда Сенда была свободна от репетиций и спектаклей и не была занята с Тамарой и Ингой или с Вацлавом, она училась. Те немногие часы, которые оставались у нее для самой себя, чаще всего приходились на дневное время по воскресеньям, и, как оказалось, они тоже стали легендой.