Встреча на деревенской улице

— Да им-то, может, и так, а вот каково тебе-то в шмелевской халупе?

— Почему же в халупе? Домишко как домишко. Правда, невелик, да ведь мне больше-то и не надо.

— Ой, что-то не верится, Иван Игнатьевич, что вот так вот ты взял да и распрощался со своим домом. Убей — не верю! — и для убедительности взмахивала рукой и даже ногой пристукивала.

— Зачем же мне тебя убивать? Живи, Пелагея, живи, да подольше. Тогда и я еще поживу.

— Это как же тебя понимать? — жмуря на него подслеповатые глаза, спрашивала старая Пелагея.

— Да только так: до той поры, пока будешь мне не верить, буду тебе доказывать. И чувствую: таким образом лет до ста доживу, — без улыбки говорил Купавин и отходил.

Знал, всю свою жизнь протерся вот с такими пелагеями, — трудно им понять его. Так же трудно было им понять и его отца, — не им, конечно, родителям ихним. Тот тоже все хотел, чтоб лучше было людям. Так и умер непонятым. Подсмеивались над ним. Не все да и не всегда понимали и его, Ивана Купавина. Больше тридцати лет проработал председателем колхоза. Сколько за это время было передумано, выстрадано, сколько надежд и планов взлелеяно, крови, нервов истрачено — и все из-за того, чтоб людям лучше жилось. И росло, развивалось хозяйство, и в войну не рухнуло, и после войны выстояло, и набрало силу. И хоть бы кто раз сказал «спасибо». Да не в этом дело. При чем тут спасибо-то!.. Главное, чтоб понимали. А этого не было. Кто что думал. То для себя старается Купавин, то выслуживается перед начальством, то... Да разве мало было всяких толков. Решил уйти с председательского поста, и то нашли в этом какую-то корысть, а дело сводилось к тому, что наступило новое время. И сам почувствовал: культуры маловато, знаний. С каждым годом в районе все больше появлялось председателей с высшим специальным образованием, и все труднее стало ему выступать на совещаниях, и он старался отмалчиваться, а если уж приходилось, то большей частью оперировал цифрами да показателями. Но и цифры со временем перестали выручать. Это когда колхоз в районной сводке прочно занял место в нижних рядах и когда уже у самого Купавина не стало никаких надежд, чтобы снова прорваться в передовые.

В райкоме не стали упрашивать, чтобы остался, как видно и сами понимали, что пришел свой срок Купавину, старому председателю, и освободили его. К этому времени как раз и пенсионный возраст подошел.

Конечно, нелегко было жить в стороне от большого дела, с которым уже сроднился, без которого и мыслить-то себя не мог, но, спасибо новому председателю, не забывал, включал в разные комиссии, советовался. Как-то пригласил его на открытие нового здания правления. Большое это было здание, кирпичной кладки, из двух этажей, с кабинетами для специалистов, с большим залом для собраний. Как почетного ветерана колхоза Купавина усадили в президиум. Сидел, с радостью слушал слова молодого председателя:

— Это только начало большого комплекса. В дальнейшем будет построено шесть двухэтажных зданий — жилые дома для колхозников. Будет в них водопровод, газ, естественно электричество. Вместо старых деревень создадим поселок нового типа. Но что нас сдерживает от еще большего размаха, так это нехватка рабочей силы. Вместо притока — значительный отток. Сократилось население на сорок три единицы, а прибавилось всего на одну. И тут мы должны думать и думать. Искать выход...

Старая проблема. Донимала она в свое время и Купавина. Но теперь, по разным причинам видимо, стала еще острее. И в итоге народу в колхозе становится все меньше и меньше.

— До каких же пор будет такое положение? — на другой день спросил Купавин председателя.

— Не знаю.

— Как это не знаешь? И не тревожишься? Надо в райком ехать.

— А что райком? Людей не даст, — без особой боли, как бы уже свыкшись с таким делом, ответил председатель.

— А ты за райком не решай. Может, чего и посоветует. А вообще-то, неплохо бы дать объявление в газете или по радио обратиться, чтоб ехали к нам. Другой, может, и рад бы в сельскую местность перебраться, да не знает, с какого конца приступить. А тут и насчет условий можно сообщить. Условия у нас неплохие. И жильем, само собой, обеспечить.

— С жильем туговато.

— Как же туговато, если вчера говорил о шести новых жилых домах.

— Так это в перспективе, а пока ничего, кроме домишка Шмелева, нет. Впрочем, объявление дать можно.

Дали. И вскоре в колхоз приехала первая семья. Им отвели домишко Шмеля.

— На первое время, — сказал председатель.

Шмель всю жизнь ходил в пастухах, и не было у него ни огорода, ни сада. Как не было и семьи. Жил бобылем. Но поселенцы были рады и такому жилью. В райцентре они жили в коммунальной квартире, занимая на троих десятиметровую комнату.

Купавин увидал молодуху в бухгалтерии колхоза. Она пришла за авансом. Стояла понуро, с большим животом, с осунувшимся лицом перед близкими родами. Глядела в окно, в то время как бухгалтерша оформляла ей документы.

— Первенького ждешь, Лена, или были уже? — спросила она, передавая кассиру документы.

— Первого, — улыбнулась поселенка, и улыбка у нее была такая мягкая и доверчивая, что старый Купавин и сам невольно улыбнулся, и тут же подумал: «А тесно будет им жить, когда ребенок появится». И решил сходить к председателю, чтоб поскорее разворачивался с новым домом.

— Будет, будет, — ответил председатель, — но не сразу. Надо еще приглядеться к ним.

— Это зачем же?

— Чтоб не промахнуться. А то построишь, а они тютю.

— А если они из-за жилья тю-тю, тогда как?

— Ну, значит, не очень устойчивый кадр.

— Ну это ты зря. Испытывать трудностями ни к чему. Надо сразу создавать добрые условия.

— По крайней мере до весны подождем, а там построим.

— До весны... Людям теперь настоящее жилье нужно. — И, поглядев с укором на председателя, сказал: — Надо бы тебе сначала не дом для конторы возводить, а жилые дома. Для руководства хватило бы и старой конторы. Не худа еще, не худа... — И ушел раздосадованный и огорченный.

Было у него такое состояние, будто и он виноват в том, что пригласил поселенцев, наобещал им и обманул. «Разве у них жилье, — ворочаясь ночью на постели, думал он, — разве так бы надо принять? Люди приехали, согласны работать, а их вон как встретили. Неладно это, неладно...» И вдруг почему-то вспомнилась река Желтуха. Она была в трех километрах от деревни. По ее берегам раньше высился хороший лес. Но год за годом, лесозаготовки свели его и река стала мелеть. И высохла. Теперь на ее русле сенокосят. А ведь было — баржи ходили. Рыба водилась. Птица плавала в заводях. Как вот теперь восстановишь реку? Нет ее, и навряд ли будет. Так и с ихним колхозом может случиться. Иссякнет в нем народ, коли год от году все меньше людей. Земля-то, конечно, не пропадет. К совхозу или другому колхозу присоединят, но разве не жаль своих трудов и мечтаний, если вся жизнь этому делу отдана?

И решил Купавин наутро отдать свой дом Михайловым, а самому переселиться в Шмелиный. «Куда мне больше-то? Хватит». И отправился к поселенцам.

Да, не широко жил Шмелев. Недаром и прозвали его — «Шмель». Не изба, а избушка. Печь, да две кровати, да стол. Вот и все жилье. И от этой скудости еще тверже стало его решение отдать дом.

— Тесно у вас, — сказал он, присаживаясь у края стола.

— Ничего, поработаем — новый построим, попросторнее, — ответил Петр, рослый молодой мужик.

— Все так, но сейчас-то вам тесно, да к тому же еще прибавление ожидается.

— Ну а что сделаешь, — вступила в разговор Елизавета Михайловна, в то время как молодуха смущенно опустила голову.

— А вот что: давайте перебирайтесь в мой дом.

— Как это перебирайтесь? На постой, что ли, нас берете?

— Да нет, просто отдаю вам свой дом, и все.

— Как это отдаете? — спросил Петр.

— Ну как отдают. Отдаю. Мне теперь ни сада, ни огорода не надо. Да и такого просторного жилья, как мой дом, тоже.