Встреча от лукавого

Фролов вышел из машины и идет рядом со мной, но Тоньке все равно, она подбежала ко мне и обхватила ручонками, глядя снизу вверх своими светлыми глазами в светлых же ресницах.

Я улыбнулась ей. Она мне нравится. Я не могу сказать, что люблю ее, для этого я ее мало знаю, мы редко виделись, но я узнаю в ней Петькины черты, а нос у нее точно, как у меня, и у нашей с Петькой мамы такой же. Формой губ дело не ограничилось, что еще взяла Тонька от своей бестолковой бабули? Да что бы ни взяла, главное, чтоб из нее не полезло Светкино плебейское рыло.

– Лина, почему ты молчишь?

– У Лины болит горло. – Фролов присел перед Тонькой так, что его глаза оказались на одном уровне с ее глазами. – Меня зовут дядя Костя, а как зовут тебя, прекрасная принцесса?

– Антонина Яблонская, восемь лет, Санкт-Петербург, Ленинский проспект…

– Нет, не говори. Никогда не сообщай свой адрес людям, которых ты не знаешь.

– Но я же вас уже знаю, дядя Костя.

– Логично.

Петька подошел к нам. Обнял меня и поцеловал в макушку – мы с ним всегда так, а я уткнулась ему в грудь, чувствуя запах его одеколона и еще какой-то очень знакомый запах – это же мой Петька, кроме него и Тоньки, у меня на свете больше никого нет.

– Лина, ты заболела?

Я киваю. Конечно, заболела. Неужели я скажу брату, что на самом деле произошло? Не скажу, ему этого знать не надо. А о Викторе рассказать придется – и тут Фролов мне поможет, потому что описывать эту мерзость я не хочу, а рассказать не могу. Ну вот, мужчины уже познакомились и пожали друг другу руки, молодцы.

– Лина, мы ненадолго… пока я квартиру сниму. Мы бы на даче пожили, да Тоне в школу надо, а ездить далеко, – бормочет Петька.

Я вопросительно смотрю на него. Около скамейки сумки и Тонькин рюкзачок. Так, похоже, не только моя семейная жизнь накрылась медным тазом. Только снимать квартиру теперь не требуется, у меня можно жить сколько угодно.

– Лина, иди, открывай дверь, а я помогу с вещами. – Фролов подтолкнул меня к дому. – Тоня, шагай с Линой.

– Я свой рюкзак сама понесу.

Мы поднимаемся по ступенькам, я очень не хочу встретить кого-нибудь из соседей. У нас в подъезде всего девять квартир, и люди живут в них столько, сколько я их помню. И отчего-то думают, что давнее сосуществование дает им право вмешиваться в дела других. Если кто-то не возражает, то я возражаю, и с некоторых пор – категорически.

Но сейчас меня донимать вопросами бесполезно, я немая.

Я открываю квартиру и вхожу. Боже, страшно-то как… Тапки Виктора и свекрови стоят около порога. У меня тапок отродясь не водилось – ненавижу их, и дома всегда хожу босиком.

Большой шкаф отражает мою перекошенную рожу, я беру себя в руки. Не надо из всего делать трагедию. Просто выброшу эти тапки прямо сейчас, всего делов-то. Ну вот, и нечего расстраиваться.

– Лина, а где твой муж?

Тонька помнит Виктора, хотя видела его довольно давно.

«Он здесь больше не живет».

Я показываю ей планшет, и Тонька читает. Хорошо, что она уже умеет читать.

– Понятно.

Тонька заглядывает в комнаты, идет на кухню, шебуршит в ванной. Фролов и Петька заносят сумки, а я стою в гостиной и слушаю свою квартиру. Она моя и не моя. Вот пуховый платок, которым свекровь обвязывала поясницу, тут же ее халат – она их так и не забрала. На полу носки Виктора, его домашние штаны в кресле, – видимо, собирался второпях, у него никогда не было привычки класть вещи на место. Второпях… могу себе представить! Звонит ему мать и говорит: только что мне сказали, что дело сделано, пора платить остаток денег. А Виктор ей: а фотографии и глаз? Свекровь ему: все, как надо, передадут при встрече. И он начал быстро собираться – расшвырял домашнюю одежду, может, на ходу что-то жевал, мать его! Все, не хочу об этом думать. Но как не думать, когда на каждом шагу их со свекровью вещи?

И мое трюмо с вывороченными ящиками. Украшения лежат аккуратной кучкой. Он их вытащил и подсчитывал, сколько выручит за них – возможно, на похороны хватит, и на киллера потратились, нужно как-то покрыть расходы…

– Лина!

Петька смотрит на меня со странным выражением. А, Фролов рассказал ему про киллера и прочее. Болтун – находка для шпиона.

– Почему ты мне не позвонила?

Глупо что-то спрашивать у человека, который не способен тебе ответить. И это сейчас великое благо, потому что ответ тебе, брат, не понравится. «Но я же позвонила, Петь, ты помнишь?»

– Ты ничего не сказала…

Не сказала потому, что смерть показалась мне тогда неплохой идеей. Мне очень не хотелось продолжать бессмысленную толкотню, к тому же я убивала этим сразу двух зайцев: решала свои вопросы и подкладывала громадную свинью мужу и свекрови.

– Не хотела поделиться?

Ну а даже если бы сказала. Что бы ты сделал, Петька? Нет, вышло так, как вышло, и толковать больше не о чем.

– А я развелся со Светкой.

Вот иначе я нипочем бы не догадалась! Да тебе давно надо было сделать это, я в толк взять не могла, зачем ты с ней жил столько лет, ведь я видела, что тебе она в тягость, как бывает в тягость застарелая болезнь почек, например. Вроде снаружи все более-менее нормально, а внутри постоянная ноющая боль, ограничения в питании и вечная температура тридцать семь и две десятых. Даже ради Тоньки не стоило терпеть. Хотя, конечно, чья бы корова мычала, а моей лучше жевать, чем говорить. Учитывая глаз в баночке.

Но сейчас все встало на свои места, и мы снова в этой квартире втроем, без чужих. Потом как-то наладим жизнь, и все будет хорошо. Главное, чтобы Светка не приперлась сюда – восстанавливать статус-кво. Потому что в таком случае я за себя не ручаюсь.

– Мы с ней договорились и оформили договоренность нотариально. Она отказалась от родительских прав на Тоню, а я оставил ей квартиру и машину. Никаких алиментов и никаких свиданий с ребенком. Все, будем считать, что ее просто не было.

Я одобрительно киваю. Отличный обмен. Квартиру и машину можно еще нажить, а другой Тоньки на свете нет. Теперь, когда Виктор в тюрьме, они с Тонькой могут жить здесь хоть всю жизнь. Другое дело – Светка. Мы-то можем считать, что ее не было, сколько угодно, а она вполне способна забыть обо всех договоренностях, если посчитает, что может стрясти еще денег.

Но чтобы этого не случилось, есть я. Уж я-то не позволю Петьке снова наделать глупостей. Если бы дело было только в нем, я бы предоставила ему разбираться самостоятельно – взрослый мужик, пусть учится давать отпор зарвавшейся хабалаке, если угораздило связаться с ней. Но тут дело прежде всего в Тоньке. Я помню, как она нервничала летом, когда пришло время уезжать домой. Я тогда подумала, что Петьке надо что-то решать, нельзя, чтобы ребенок жил с матерью, которую боится.

Я хочу, чтобы меня правильно поняли. Наша мама, мягко говоря, не была идеальной. Мы ее не любили и даже слегка презирали. Но она сделала единственное, что могла сделать: понимая, что мать из нее не получилась, отдала нас бабушкам и больше не напоминала о себе. И мы ее не боялись – она никогда не била нас, не кричала. Она просто не обращала на нас внимания, а потом исчезла из нашей жизни. И где она сейчас, нам неважно. Мы никогда не боялись, что она снова появится… даже если бы появилась. А Тонька боится. И за одно это я хотела бы дать Петьке здоровенного пинка, да только он и сам с этим отлично справляется.

– Я работу найду и буду зарабатывать. Тоню нужно в школу определить, и так два дня пропустили.

«Живите здесь, не надо искать квартиру. Я все равно сейчас тут не живу».

– А где же ты живешь?

Я махнула рукой и вышла на кухню. Надо им хоть еды приготовить, но кухня настолько чужая, настолько в ней все пропиталось энергетикой моей свекрови, что руки опускаются. Этот ее взгляд, когда она выходила из кабинета Дэна… Ладно, сварю суп, и все, Тонька с дороги, перемерзла и хочет есть, ребенок не виноват, что у меня нервы разгулялись.