Встреча с мудростью. (предисловие)

Джамал чистил картошку очень просто. На каждую картофелину у него уходило шесть движений ножом. Вне зависимости от размера картошки у него получался небольшой кубик. Все кубики у него выходили приблизительно одинаковые.

Он сидел понуро, резал картошку, и внутри него закипала обида, раздражение и какие-то слова. К восьмой картофелине он громко ворчал, к десятой ругался по-аджарски, а после двенадцатой сильно бросал нож и получившийся кубик в ведро. Потом он бил себя ладонями по щекам и громко говорил ведру по-русски…

— У меня три сестры, понял! Один старший, две младший! Я один сын! Я эту картошку в руки не брал никогда, — и дальше снова по-аджарски.

Так он говорил минуту. Потом тихо брал нож и очередной корнеплод, и все повторялось в точности. И так через каждые двенадцать, до самого конца, в смысле, пока картошка не заканчивалась.

Когда Хамовский увидел его способ обработки картошки, он приказал выбрать из очисток все джамаловы обрезки, а потом заставил меня на глазах у Джамала очистить их и бросить в ведро с чищенной картошкой. Джамалу же он приказал стоять и смотреть. Я ковырялся очень долго, и это было трудно. Когда я поднял глаза на Джамала, в глазах его стояли большие слезы, а зубы он сжал так, что скулы побелели. Хамовский тоже стоял и смотрел.

В следующий раз, когда мы снова попали на камбуз, чистить картошку, Хамовский явился сразу. Он забрал у Беридзе нож и дал ему обычную алюминиевую ложку.

— Скобли. Это картошка, а не дрова. От твоей чистки человек двадцать таких же, как ты, моряков, вообще остались без картошечки, — сказал он медленно, строго и сразу ушел.

Джамал долго и безропотно скоблил картошку ложкой, только пару раз вышел из камбуза покурить. Любил наш боцман Джамала, что тут сделаешь.

Но после случая с котлетой Джамала полюбили все. История с котлетой передавалась из уст в уста, и я думаю, будет передаваться, пока на нашем корабле поднимали или поднимают военно-морской флаг. Эта история будет жить, пока жив наш корабль.

К тому моменту, как она, эта история, произошла, мы прослужили на корабле больше половины положенного срока. Джамал отпустил большие черные с рыжим усы и заматерел безусловно.

В тот самый день стояла жара, было начало лета, и к тому же была суббота. В субботу на всех кораблях проводится большая приборка, а потом баня. Мы драили свой корабль с утра и до самого обеда, раздевшись до трусов. В то же самое время на пирсе работали солдаты из строительного батальона. Они что-то заливали бетоном, что-то подмазывали, в общем, ковырялись. Их было человек восемь довольно заморенных и закопченных солдатиков. С ними был толстый краснолицый прапорщик, который сидел в тени с носовым платком на голове и сильно потел.

Конечно, со всех кораблей солдатам кричали: «Эй, дальневосточники, сапоги не жмут?» или «Алё, гвардейцы, а где вы автоматы свои забыли?» и прочее.

Противостояние строительного батальона и моряков было не шуточным. По субботам иногда бывали танцы в Доме офицеров в посёлке. Там же показывали кино. И встречи военных строителей и моряков заканчивались обычным мордобоем, в котором моряки всегда одерживали верх по причине большей сплочённости и лихости. Но надо отдать должное и солдатам. Они однажды здорово и больно отомстили нам. Представляете, утро, на всех кораблях экипажи построились для подъема флага, а по пирсу бегает грязный поросенок, или даже лучше сказать кабанчик, одетый в грязную тельняшку. Это была месть и месть, угодившая в самое сердце каждому моряку.

Так вот. Солдатики работали с утра у нас на пирсе, работали до обеда, а обед им не привезли. На кораблях прозвучали команды: «Закончить приборку» и следом «Команде обедать». Мы побежали умываться, а потом заспешили к субботней трапезе.

По субботам давали котлеты. Только по субботам и только в обед! Котлеты выдавались по одной на каждого члена экипажа в независимости от выслуги лет. Котлеты были большие, плоские и состояли из толстого слоя жирной хрустящей панировки, хлеба и мелко перемолотых жил, хрящей и еще неведомо чего, лучше было не знать, не догадываться и не думать! То есть, котлеты были очень вкусные. Их ждали всю неделю. Джамал эти котлеты, точнее, свою котлету ел всегда медленно, с удовольствием и относился к ней очень серьезно.

В ту субботу его отправили куда-то с группой матросов, чтобы нарезать ветки для веников и метел, которыми подметали пирс и дорогу возле ворот, ведущих на пирс. Короче говоря, его с самого утра на корабле не было.

Мы поспешили на обед, а солдатики на пирсе сидели, грустно курили и пили воду из фляжек. Их краснолицый прапорщик куда-то пропал.

— Что, служба, лапу сосем?! — услышали мы неповторимый голос Хамовского, — Кинуло вас командование?

— Курим мы, товарищ мичман, — ответил с пирса маленький чубатый сержантик. Ответил не без достоинства.

— Вижу, что не Машку щупаете! — ответил Хамовский — Ты, сынок, помолчи тут. Курить натощак вредно! Сапоги можно откинуть раньше положенного, — сказал он, дымя сигаретой, — Посидите маленько.

Хамовский ушел, а мы сгрудились у борта и ждали что будет. Вскоре Хамовский появился на палубе вместе с командиром нашего корабля, миниатюрным капитаном второго ранга, у которого был тихий голос и всегда сияющие ботинки. Для нас он был чем-то средним между полубогом и просто богом. Хамовский ему что-то объяснял и показывал рукой на солдат на пирсе. Командир слушал внимательно, коротко посмотрел на солдат, коротко кивнул и ушел.

— Эй, военные! — крикнул на пирс Хамовский, — Внимание, я сейчас к вам приду. Готовьтесь, мужчины.

Солдаты тут же встали, потому что такому голосу нельзя было не подчиниться. Они поправили форму и почти выстроились.

— Вольно, вольно, — говорил Хамовский тяжело шагая по трапу на пирс, — значит так, бойцы, вас приглашает пообедать наш славный экипаж. Добро пожаловать на борт! — тут он повернулся в нашу сторону и погрозил нам своим огромным мохнатым кулаком, но при этом подмигнул, — Вот только вам придется разуться, потому, что на палубе корабля в сапогах ходить нельзя. Но экипаж к вашему приходу произвел приборку, так что не волнуйтесь.

— Товарищ мичман, босиком что ли? — спросил все тот же сержантик.

— Сынок, тебе не кажется, что ты уже много сказал, а? — рявкнул Хамовский, — Скидывайте сапоги и шагом марш обедать. Сапоги оставить здесь. Не ссыте, никто не возьмет.

Солдаты и сержантик стали разуваться под наше улюлюканье. Особым смехом было встречено разматывание портянок.

— Цыц! — крикнул Хамовский, — Мы уважаем братские рода войск! — и он снова нам подмигнул.

Ноги у солдат были, скажем, не самые чистые в мире, и ногти были у них не самые постриженные. Они шли по палубе корабля робко и боязливо, чему мы были рады, а Хамовский шел за ними как пастух за гусями.

Солдат рассадили за столы по два за стол, потеснив нас.

Наш стол стоял у самого борта возле иллюминатора. Стол был длинный, на восемь человек и вдоль него стояли две узкие скамейки. Стол мы называли «бак», а скамейку «баночка», очевидно от английского «banch». И стол и скамейки были металлические и крепились к палубе специальными цепочками на случай качки. К нам за стол посадили двух солдат, совсем молоденьких, коротко стриженых и закопченных. Они очень робели, а мы вели себя солидно и картинно.