Встречи с искусством
Шрифт:
Давно «прошла» «Анну Каренину» и «Войну и мир». «Прошла» — это плохо сказано, я зачитывалась Толстым, жила в его мире — кто лучше меня может понять сегодня Наташу? Это все обо мне (не по событиям, конечно, а по мыслям, по чувствам). И вот я в местах, где Толстой провел значительную часть своей жизни. Въезд, аллея, старый дуб — «дерево бедных», могила Льва Николаевича над оврагом, здесь прятал он с братом зеленую палочку, детский символ счастья, просторы за усадьбой. И мы — я, мама и папа. Как это происходит, я не знаю, но именно в такие минуты все прочитанное становится какой-то ощутимой реальностью. «Моя» Наташа как-то незримо связана отныне с этим удивительным летним днем, с его дыханием, с движением тени от листвы на аллее, со всей моей жизнью.
Приехав, открыла зачитанное, знакомое наизусть (в буквальном смысле слова — учила к уроку) то место, где
Я чувствую себя удивительно счастливой, и это счастье не зависит от внешних обстоятельств.
Закончила «Тихий Дон» Шолохова. Последние страницы. Смерть Аксиньи, ее одинокая могила. Григорий, который едет в родные места, к семье, к детям. Я на собственном опыте убедилась, что жизнь не безоблачна. Сколько каждому из нас предстоит даже при лучшем благополучном варианте. Не избежать разлук с близкими людьми, не избежать тех потерь, которые называются смертью. От природы положено жестокое — «пережить родителей». За очень любимых боишься всегда, мне давно знакома эта тревога, кажется, с тех лет, когда я стала сознавать себя. Но после «Тихого Дона» пришло и новое: понимание того, что за плечами у мамы и папы жизнь, долгая и трудная, что уже поэтому их надо не только любить, но и беречь. Я не прожила и семнадцати, а сколько выпало на мою долю переживаний, боли и обид. Возможно, через год или два, три все «страсти» с Милкой и Сашей покажутся и мне смешными, но мне нелегко их было пережить. А у мамы... Ведь мама сейчас второй раз замужем. Первый ее муж оказался не слишком достойным. Он пил, изменял маме. Что пережила она? То же, что Наталья у Шолохова? Как сумела избавиться от своего чувства? Какой ценой? С какой-то иной, маминой точки зрения я вдруг увидела и себя. Как часто я ее обижаю, как трудно, наверное, ей даюсь. И сколько я болела! Только воспалением легких — трижды. Помню, как спешила она отвезти меня на юг, к морю, чтобы пневмония не перешла в хроническую. Теперь-то я понимаю, что ее гнал мучительный страх за меня, за мое здоровье, за мою жизнь.
С «Тихим Доном» пришло для меня понимание трудной цены каждой человеческой жизни. Старших надо уважать уже за то, что они старше. Как мудры народные обычаи, призывающие чтить старость, опыт, мудрость.
Я понимаю, что отошла в мыслях от «Тихого Дона», что это — уже о собственной жизни, но к этим мыслям подтолкнул именно Шолохов, показавший судьбу человеческую в особых, сложных условиях, и в то же время — как просто человеческую судьбу, с ее типичными законами.
Встретила Мишу. Проснулась утром и все по-другому.
Как хорошо, что мама и папа не руководили моим чтением в том узком и примитивном смысле слова, которое сводится к лозунгу — уберечь! Уберечь от Мопассана, от «Анны Карениной», уберечь от всего, где речь идет о любви в ее реальных человеческих проявлениях.
Парадоксально: самой проблемы «возраст — искусство» в моей родительской семье, в нашем доме не вставало. Никто мне никогда не запрещал ни читать чего-либо «не по возрасту», ни смотреть.
У Милки же папа и мама относились к ее чтению весьма внимательно: одну книгу ей давали читать, про другую говорили — рано. Точно так же с кино, не дай бог попасть на фильм «до шестнадцати». Разумеется, Милка в первую очередь читала запретные книги, смотрела «взрослые» фильмы, уж так мы были устроены в ту пору — как не хотелось быть нам причисленными к тому разряду людей, которые зовутся «дети»!
Милые, смешные родители! Они словно забыли, что сейчас почти в каждом доме есть библиотека более или менее обширная — бери, читай, что и когда хочешь. Да и «опасного» Мопассана современные писатели, что называется, обошли, стоит посмотреть два-три номера «Иностранной литературы» и наткнешься на «опасную сцену». Что поделаешь, не зря ведутся речи о сексуальной революции. Телевидение, кстати, тоже не чурается этой стороны жизни. Как говорится, объятия, поцелуи.
Стоит ли этого бояться? Я думаю, нет. Оттого, что мы стали более «многознающими», мы не стали принципиально другими. И чистота чувств отнюдь не то же самое что
неведение. Это — устойчивость нравственных понятий, устойчивость всех жизненных ценностей — всех, именно всех, вместе взятых. И Милка с ее влюбчивостью, с ее взволнованным, трепетным отношением к друзьям не стала хуже оттого, что тайно от папы и мамы посмотрела фильм «Осень», в котором рассказывается о внебрачном романе. Пошлое отношение к любви, к жизни возникает, по-моему, там, где налицо недобор знаний, переживаний, где существование идет чисто бытовое, внешнее. Пошлость — от бездуховности.И потому, став когда-нибудь мамой, я буду руководствоваться лишь одним — хорошая или плохая литература читается моим ребенком. Разумеется, возраст учитываться будет, но не строго, не жестко. Не хочу, чтобы сын мой (а у меня будет сын, я почему-то думаю, что сын, бумаге-то я могу признаться, что мечтаю о сыне, похожем на Мишу) видел в том же Мопассане «запретный плод», не хочу, чтобы он искал в томике «клубничку», — это плохо.
Всю классику я начала читать очень рано. Лет в десять-одиннадцать я уже «примеривалась» к Толстому и Достоевскому. «Братья Карамазовы» не шли, и я их откладывала в сторону. Был ли от этого вред. Если и был, то в одном: до какого-то срока роман меня пугал своей сложностью, казался скучным. Я прочитала его с некоторым опозданием, под нажимом друзей, но, с другой стороны, как приятно в зрелости обнаружить, открыть для себя книгу такого масштаба!
«Анну Каренину» прочла рано. Линия Анны, Вронского, Каренина меня в ту пору не взволновала. А Левин и Кити очень даже пришлись мне по сердцу. К роману я возвращалась много раз, и каждый раз мой жизненный опыт помогал мне обнаружить новый круг проблем, новые лица и мотивы трогали меня. Но то первое знакомство было особенно ярким. Кити и Левин на катке... Объяснение в любви. И эти отгаданные слова — написанные на стекле первые буквы. Разлука Кити и Левина. Их случайная встреча на проселочной дороге в предрассветный час...
Что я могла понять в свои десять лет? Что я знала в свои десять лет? Что я знала о любви мужчины и женщины? О человеческих отношениях, сложных и мучительных? Да ничего, конечно. Но самый аромат чувства я ощутила — на то Толстой и большой художник, чтобы донести его до каждого, даже до десятилетней глупой девчонки. Для меня это был первый урок общечеловеческой любви — урок поэтический, прекрасный, высокий. Именно он помог мне позже противостоять всем тем дворовым и классным «урокам», открывающим (а точнее — закрывающим) глаза на отношения мужчины и женщины. Толстой, именно Толстой, дал мне почувствовать, что главное в этих отношениях — состояние счастья и волнения, которыми отмечается подлинное чувство. Так хорошо, что прочла «Каренину» рано. Сейчас, когда мне (именно мне, женщине) предстоит упростить, сделать теплее такие сложные отношения, какие сложились у нас с Мишей, сохранить их чистоту, высоту, я читаю «Каренину» в четвертый или пятый раз. Не мы первые под луной целуемся, женимся, становимся близкими настолько, что дальше некуда».
На этом дневник обрывается. «Бумага не выдержала водопада чувств», — пошутила Марина. Скорее всего, это действительно так. А может, просто понеслось время с быстротой невероятной, просто отныне было некогда делать записи.
...Мы знаем, автор дневника Марина стала зрелым человеком. Сейчас у нее позади годы учебы и годы интересной работы. Есть семья. И, как мы видим, в мир взрослых девушка вошла с вполне сложившимся мировоззрением. Ее взглядам на мир предстоит развиваться и дальше, но какие-то основные ценности уже сложились, от них она не отступит. Честность, доброта, чувство долга, стремление посмотреть на любую коллизию широко и непредвзято — все при ней, могу вас заверить и потому, что близко знаю Марину.
И немалую помощь в этом ей, как мы убедились, оказало искусство.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
КАКОЙ ЖЕ СЛОН НА САМОМ ДЕЛЕ!
Вернемся на миг к двум предыдущим главам. Вспомним Зигзугу, эпикурейца Сашу, слезливую Верочку и всезнайку Машу. Вспомним Марину, с которой мы познакомились достаточно близко благодаря ее дневнику. Обращаясь к этому «жизненному материалу» для размышлений, мы не могли избежать хотя бы не прямой, хотя бы косвенной его оценки. Все мы сойдемся во мнении: в одних случаях (Саша, Кларисса, Вера, Маша) отношения растущего человека с искусством складывались не самым лучшим образом — они бесконечно прокручиваются, ничем не кончаются, в другом (Марина) — имеют прямой выход на становление личности.