Встречи с ненаглядными

И вот, на пути следования по сугробам нехоженым и морозе за двадцать пять градусов, на тропинке, где не раз бродили оба мы, правда, летом,… а сейчас двииигалась… эта праздничная компания…– появился мой отчим. А вот те на – тте, мой прияттель. Садись и жуй, как проклятый буржуй. Отчим оказался прямо там, рядом с невестой, которая, без фаты.

Каак?

– Да вот таак…

… Он оглянулся, что это там за шаги, и почему то уж больно смелые возгласы. Странно, ни песен свадебных, ни мата русского с частушками. Пережрали уже, подумал наш батя, мой отчим. Оглянулся и… иии…

Невеста обожгла его, своими очами… Ясными, огненными, злыми и радостными, а её сотоварищи пошли в обход. Окружали. В кольцо брали. Ритуаал…

Рассказывал он потом.

Несколько месяцев спустя…

После реабилитации…

В кабинете – избушке, на куриных ножках, ушедшей по самые окна в землю матушку, вместе с ножками.

Больниц и таких кабинетов, реанимации, тогда не было и в нашем хуторе Грачи, где мы жили, и, даже в районном центре, город Базки, Ростовской области, не было такого кабинета, для моего отчима.

Отчим, продолжал речь.

– Окружили. Стоят. Ждут команды от своей невесты. Без неё, не смели начинать. У волков свои законы. Гуманные законы. Волчьи. И… и …а…дальше он уже ничего не помнил. Он только шептал, шёпотом…что было сразу, а что потом…а что потом…

… Отец наш, погиб в Крыму и мы, сироты, как тогда говорили, «приняли» в свою неполную семью демобилизованного фронтовика, дядю Мишу, так мы его сначала звали – величали… Он, после контузии, ходил бородатый, заросший, голова, как колючка перекати поле, называлась она, – кураина. Сорняк такой водился, так тогда говорили. Сам бриться не мог, руки не слушались. А его родная жена, «не приняла». Тааккого.

Работал он, теперь, зоотехником и пропадал больше на ферме, которая, была далеко, за хутором, и близ Диканьки не было, дальше – снег да сугробы.

Добирался на работу, утром туда попутным молоковозом – телега, или иногда полуторкой.

Тогда, в тот памятный день, он возвращался домой. А там, на ферме, у бурёнок, ночные роды, почти как у людей. Трудные. Бывают. Коровки, конечно.

Злые языки шутили – пошёл зоотехник на хутор бабочек ловить.

И был тогда не совсем прекрасный вечер, не смог днём возвратиться, транспортом, хотя бы в одну лошадиную силу. Решил идти пешком…

Зима. Снегууу! Ростовская область всё-таки.

Ввели его подвыпившие мужики, а не пришёл домой, как всегда, весёлый и шумный с бутылочкой молозива или молочка, да сладкой радости тех времён – кусочка макухи, нам тогда она была слаще халвы… довоенной.

Одежда его – сплошная сосулька, лицо, или то, что можно было назвать лицом, непонятное и в кусочках льда. Говорить не мог. Похоже на то, что было после контузии, на фронте. Не понятные, несуразные, конвульсивные движения – трясучка, говорили в народе. Речь – обрывки, без всякой связи слов и смысла.

… Проходили дни, недели, месяцы, наконец, он начал кое – как говорить.

– Подхожу, говорит, к хутору. Уже видны огоньки, зажгли люди керосиновые лампы, вот и домик наш…

И вдруг услышал за спиной – вой. Да, это был волчий, зовущий вой, оглянулся и увидел то, что…

– «Лучше бы я ослеп, чем такое увидеть»… Так он рассказал потом, много, очень много месяцев спустя.

За ним гнались и, почти уже настигли, стая волков…Они были уже так близко, что бежать, по глубокому снегу – поздно…

А домики, которые были поставлены кое-как без улиц, ну вот они совсем, совсем рядом. Людей не видно, не видно было никого. Все уже зажгли свои керосиновые лампы, закрывали ставни всегда и все, снаружи с улицы…

… -Тихо, молча, чуя добычу, прыжками, длинными, могучими, как полёт «мессера», летели на мою несчастную голову…

…– И чего тогда, в сорок четвёртом…

– Меня вытащили из разбитой снарядом землянки. Почти все погибли… Меня спасли. Зачем? Господи, чтоб так бесславно меня, фронтовика, сожрали, растерзали эти гады! И стал читать молитвы, как в далёком детстве, в нашей деревенской маленькой церквушке, на Украине.

– Спаси и сохрани Господи!

– И вот, при полном сознании, жди…

– А в голове пролетают, как в кино, рассказы о том, как у нас на хуторе, но не близ Деканьки, на Украине, а здесь, в Ростовской области, Базковском районе, хутор Грачи. Рядом станица Вёшенская. Шолохов писал. А я стою столбом и всплывают рассказы наших соседей о прошлых деньках. Как волки, на полном ходу, прыгали на полуторку, разгрызали, раздирали когтями, картонную крышу, укрытую от непогоды дермантином, полуторки… и от шофёра остались одни сапоги. Было и такое у них. Все видели. Хоронить, было нечего.

Потом ещё, он видел, валенки, которые остались от учительницы, шла утром открывать школу. Тоже волки, ранним утром… Прямо в самом хуторе и собаки даже не лаяли, те, что остались живы, каких волки ещё не сожрали…

Вечером, чуть хозяева зазеваются… Сумерки, а они, зубастые, голодные… И, нет собачки… Только жалобный вой, когда на спине уносил быстро – быстро очередной ужин к себе в логово, своим отпрыскам. Всё это пронеслось за те мгновения, пока они, голодные, прожорливые оскалив зубы, летели к нему. Летели на крыльях любви, на свадебный пир…

И, ещё случай. С ребятами, на ферме, доваривали на костре кукурузу, как вдруг подошёл волк. Сумерки. Темнело. Стал у двери домика, где они были днём, двое пацанов, Коля и Толя – я и мой брат были у костра. Сразу догадался «отрезают», а слева уже приближались ещё два зубастых и рычащих.

– Толя, бери головешки, маши, чтоб искры летели…

Сказал, как фронтовой приказ. Я тоже схватил горящую палку. Отчим бросил, под дверь дома и, волк отпрыгнул от головешек, мы быстро рванули в домик и закрыли железным засовом дверь. Услышали крик мамы и выстрел. Это уже доярки бежали со сторожем, у него бывали такие встречи, такие случаи. Рассказывал потом наш отчим.

– Все эти картинки пронеслись в моих глазах так чётко как будто я их, этот ужас, видел сейчас. Своими глазами… Страшное, жуткое, но увы, это не кино.

– Ох, милая землянка, и чего ты не присыпала меня там, на фронте?

И вот волки. Это всё молниеносно пролетело в памяти. А сейчас, здесь, у самого дома, на виду у всей деревушки – хутора, который был совсем недалеко от знаменитого писателя. Недалеко от станицы Вёшенской…

– Подошли, стоят. Смотрит в глаза. Самый крупный. Таращит свои огненные фары, как у прожектора на войне… со стороны фашистов, когда готовятся к психической атаке… Страшно. Закрыл лицо руками, упал в снег, голову поглубже в сугроб, заплакал и…и, пошла сама молитва. Прояснилась в голове. В детстве читал в церкви, пел, голос и слух был. Читаю, а слёзы заливают лицо и как – то тепло стало, пошло по всему телу, аж согрелся и перестал дрожать, так тепло стало и хорошо.