Встречи с животными

Спустя несколько секунд следом за первой прилетела новая, более крупная стая. Она в точности повторила все приемы первой и опустилась в те же заросли. Вероятно, на этот раз сорок было более 30. Я попытался их подсчитать, но тут появилась новая стая птиц, а затем еще и еще. Одни плотными группами летели высоко в воздухе, другие, рассыпавшись поодиночке, стремительно падали вниз, третьи, шелестя в сухом тростнике, усаживались на ночлег. Птиц было так много и они перемещались с такой стремительной быстротой, что я тут же сбился в счете и отказался от этого безнадежного дела. Вероятно, их слетелось штук триста, а может, и вдвое больше. Появление новых стаек продолжалось около получаса, а затем прекратилось. Все прилетевшие сороки разместились на небольшом участке зарослей, видимо, уже не один раз используемых птицами для ночевки.

К моему удивлению, сороки вели себя в тростниках удивительно тихо. Ведь всем известно, что сорока беспокойная и крикливая птица, а на этот раз... Кончился подлет новых стаек, разместились в тростниках запоздавшие, коротко прострекотала одна, другая, и вдруг кругом стало опять тихо.

Сгустились краски зари, одинокая яркая звезда загорелась низко над горизонтом, отражаясь в побагровевшей воде, потом вспыхнула вторая... «Где же появится третья?» — подумал я и, взглянув прямо над собой, сразу увидел десятки звезд: они едва мерцали на всем огромном потемневшем небосклоне.

Оглушительный выстрел моего спутника вернул меня к действительности. Наблюдая за сороками, а потом любуясь зарею, я совсем забыл об утках: плохой перелет на этот раз меня нисколько не огорчил. Долго еще я стоял в засаде; с каждой минутой становилось все холоднее — ноги и руки зябли. Где-то далеко за плесом трещали заросли, порой резкий крик прорезал тишину ночи. Это пасся в тростниках табун диких свиней, дрались секачи-кабаны. Но вот, шлепая по воде в высоких сапогах, подошел мой спутник.

— Хотел доставить вам удовольствие, да ничего не вышло. Как будто назло, нет лету. Никак не могу понять, почему не летят сегодня утки — ведь вчера их было здесь множество.

Я видел, что он ужасно огорчен неудачей, и пытался убедить его, что для меня не имеет значения, если я возвращусь домой без пары уток, что я и так получил огромное удовольствие, стоя на зоре. Если бы не стрельба по быстро летящей птице, которую, признаться, люблю до страсти, и хорошие ружья, к которым я также неравнодушен, я бы давно бросил охоту и ограничился наблюдением животных в природе. Ведь убьешь дичину, сунет хозяйка ее в котел, и поминай как звали. А вот то, что увидишь интересное и красивое в природе, запомнишь на всю жизнь, а если выберешь время, то напишешь об этом заметку, и ее прочтут сотни людей, которым интересна и дорога наша природа.

Прозябший, я забираюсь в кабину, плотнее запахиваю телогрейку и, когда машина трогается, начинаю дремать, покачиваясь из стороны в сторону.

Возвратившись после зори домой, я уснул ненадолго. Как только в поселке второй раз прокричал петух, я вновь поднялся с постели. Еще стояла глухая ночь — никаких признаков рассвета, когда я вышел из домика рыбака.

«Не пойти ли опять на то озеро, где вчера стоял вечернюю зорю, и посмотреть, как будут вести себя сороки утром?» — мелькнула у меня мысль. Если вчера птицы слетались к месту ночлега с разных сторон отдельными стайками, то утром они, вероятно, проснутся одновременно и полетят отсюда одной общей стаей. У меня будет возможность составить представление о их численности — ведь это так интересно.

Я не спеша пошел знакомой дорогой.

После холодной ночи наступило студеное утро. Заросли, прошлогодняя сухая трава, ветви деревьев — все было покрыто инеем; над землей висел густой туман. К моему удивлению, на знакомом плесе я нашел массу уток. Вероятно, они слетелись сюда на кормежку поздней ночью. Когда я, заслышав издали кряканье, осторожно приблизился к воде, то увидел на ее поверхности много неясных пятен — это и были утки. В густом тумане они казались особенно крупными. Утки то сплывались в большие темные массы, то рассеивались по всему плесу.

Вот над тростниками взошло солнце; сквозь густой туман едва глядел его бледный лик. Но потянул слабый ветер, и по водной поверхности заклубился, побежал туман, открывая водную гладь, ближайшие тростники, группы белых цапель на отмелях, потом заросли противоположного берега и, наконец, лес. Глянули разорванные клочки голубого неба, и вдруг брызнули ослепительные лучи солнца, заливая воду, заросли — все кругом — живительным светом. На далеком горизонте едва обрисовались неясные очертания снеговых вершин Кавказских гор. Согревая озябшую землю, солнце поднималось все выше и выше. Под влиянием тепла иней, покрывающий высокий тростник, превращается в тяжелые капли. Они блестят на солнце, стекают вниз, с бульканьем падают в воду. Украшенные метелками длинные стебли выше поднимают свои макушки и, хотя нет ветра, раскачиваются из стороны в сторону, шелестя листьями. На смену холодной ночи и туманному утру наступает такой яркий, теплый, почти жаркий день!

Я не спеша пошел к дому. Вот и лес на берегу быстрой мутной Куры. Но как не похож он на лес нашего Севера. Толстые, причудливо изогнутые стволы деревьев стоят поодаль один от другого, кругом масса света, но нет молодой поросли; ее заменяют непролазные колючие заросли ежевики да высокий густой тростник. Я сбрасываю с себя телогрейку и усаживаюсь под дерево, и хотя сегодня 21 января — тепло, как летом. Летают какие-то мотыльки, «дррррр», — стучит по-весеннему сирийский дятел и, перелетев с сухой вершины на ближайший тростник, начинает долбить его стебель.

Да, я совсем забыл о сороках. Мне и утром не удалось установить их численность. Они вылетали из зарослей поодиночке и маленькими группами и тотчас же исчезали в густом тумане.

Но вот с озера поднимаются гуси. Многотысячная стая их широкой, длинной шеренгой растянулась на голубом небе. Издали доносятся грубый голос серого гуся, звонкие голоса краснозобых казарок. Птицы поднимаются все выше и выше. Вот они разбились на десятки стай и, образовав в воздухе живые углы и шеренги, медленно потянули к озимым посевам.

Что-то незабываемое во всей этой картине наших зимовок. Гусиный гогот, курлыканье журавлей, всплеск воды от стаи уток, опустившейся на озеро, и барабанная дробь сирийского дятла наполняют теплый, душистый воздух нашего Закавказья ни с чем не сравнимой чарующей музыкой. И все это — вспомните только! — зимой, в конце января.

У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ

Однажды в конце ноября, когда в Подмосковье клочья серых туч, гонимые холодным ветром, бежали по беспросветному небу, раскачиваясь, стонали березы и сосны и хлестал дождь, я воспользовался отпуском, сел в поезд и укатил на юг. Вот и конечный мой пункт — станция Кюрдомир. Я слез с поезда, сел на попутную машину и опять поехал в неизвестную даль, пока многолюдье и городской шум не остались далеко позади.

И пока я совершал переезд, настала зима. Но зима без снега, без холода, с ярким голубым небом, с греющим солнцем, с пряным запахом сырой земли, увядающих листьев и прелого тростника.

В легком костюме, с ружьем в руках не спеша бродил я по заросшим берегам извилистой речки, в полдень, когда солнце поднималось высоко над горизонтом и особенно щедро изливало тепло на землю, усаживался отдыхать на берегу в тени развесистых деревьев. Кругом было так хорошо, что я часами просиживал на одном месте. В высоких тростниках речки, шелестя сухими стеблями с чоканьем перепархивали камышевки, иной раз звучала неуверенная песенка нашей лесной птички — зорянки, тревожно кричала водяная курочка. Стая гусей — белолобых казарок — вдруг с шумом поднималась в воздух и, наполняя его звонким гоготом, резкими выкриками, низко тянула над побуревшими бурьянами и вновь рассаживалась на зеленеющие озимые посевы. Я же издали следил глазами за крикливой гусиной стаей, за перепархивающей маленькой птичкой, за облачком вьющихся над водой мошек. И мне хотелось на всю жизнь запечатлеть в памяти окружающие картины, образы, шелест сухих стеблей камыша, запахи — одним словом, все то, что мне пришлось видеть, слышать и ощущать в декабрьские дни на южной окраине моей необъятной, многообразной Родины.