Встречи

— Это вы, — спрашивает, — фельетончики и байки разные о пьющих людях кропаете?

— Я, — отвечаю.

— Желаете, — говорит посетитель, — послушать занимательную историйку, которая со мной приключилась? Может, и сгодится вам для рассказика? Никогда не думал, что потянет меня в газету, а вот…

Смотрю я на посетителя, соглашаться не поспешаю. Говорунов нынче разных немало в редакции появляется, только развесь уши. Иные в редакции по полдня сидят нога на ногу, воспоминают о былом и разном.

Но сейчас, кажется, не тот случай. Человек, сидящий передо мной, не похож на пустопорожнего говоруна. Невысокий, впалогрудый, большая голова с залысинами на длинную жилистую шею посажена. Черты лица грубые, как говорят — топором тесаные, кругленькие глазки под бугристые надбровья утоплены, усмешливо смотрят. В угловатых плечах человека силы не чувствуется, а вот прочерненные кисти рук, что из коротких рукавов пиджака далеко высовываются, сильными кажутся и привычного к железу человека выдают, мастерового. Хоть и усмешливый взгляд у пришельца, и бодрится он как-то внешне, в обличье его некоторая неуверенность проступает и житейская какая-то помятость.

— Ну как, рассказывать историйку? — посетитель вновь спрашивает.

— Слушаю вас.

Поначалу «историйка», рассказанная слесарем Филевым, показалась мне заурядной, годной разве что на юмористический рассказик. Но потом раздумье взяло: Иван Филев не из тех людей, что завсегдатаями редакций являются, при каждом удобном случае норовят выплеснуть свои болячки на газетные полосы. Значит, очень задела его эта история, коль пришел он впервые в своей жизни в редакцию газеты. Забегая вперед, скажу: после редакционной беседы с Иваном Филевым встретил я случайно на улице начальника цеха, которого слесарь в своем рассказе упоминал. С начальником цеха у нас знакомство шапочное, раскланиваемся при встрече да изредка словом-другим перебросимся. На этот раз я начальника цеха спрашиваю: так, мол, и так, что за человек Филев, что у вас в цеху слесарем работает?

— Как человек — пьет, а как работник — мастер — золотые руки, — начальник цеха отвечает.

До чего же выразителен и емок русский язык! Четыре слова всего: «Пьет, мастер — золотые руки» — целую человеческую судьбу вместили. «Пьет» начальник цеха произнес спокойно, так иногда опытный руководитель о недостатках своих подчиненных с трибуны говорит. Пьет, дескать, но работы с ним не прекращаем, воспитываем. Зато слова «мастер — золотые руки» так сказал, что сразу полная ясность: слесарь Филев в цеху фигура заметная, без которой начальнику цеха обойтись трудно. Попробуй такую фигуру не воспитывать у себя, ее тотчас примут на воспитание другие коллективы.

Мне же вдруг вспомнился эпизод на бакелитовом участке этого цеха, который довелось как-то наблюдать. Приезжие мастера-наладчики монтировали в цеху новый формовочный станок. Не знаю, что там у них не получалось с установкой станка, только спорили они между собой подолгу, ругались, чесали затылки. Формовщицы над приезжими мастерами подсмеивались и советовали кликнуть на помощь «нашего Ивана». Вскоре и впрямь кто-то крикнул: «Иван, иди сюда!» К монтажникам подошел невысокий человек в серой спецовке и кепке, надвинутой на глаза; постоял возле работающих, понаблюдал, потом схватил ломик, колупнул энергично станок, сдвинул, еще колупнул и говорит: «А эту станину на четырех шпильках закрепить — и полный ажур!»

Напомнил я начальнику цеха про этот эпизод, спрашиваю:

— Наверное, тот Иван и был Филевым?

— Все может быть, — начальник цеха отвечает, — разве упомнишь такие мелочи. А вот недавно Иван Филев по-настоящему великое дело сотворил, не только цех, весь завод из прорыва вывел. Знаете, наверное, что цех наш расширяется, новую кирпичную пристройку возвели. Мы в ней пресса и полуавтоматы формовочные размещаем. Начали уже фундаменты под пресса закладывать и вдруг наткнулись на какие-то бетонные глыбы. Задали эти глыбы нам работу! Ломали мы их, дробили, взрывать даже хотели, и если бы не Иван Филев, до сих пор новый участок в эксплуатацию не сдали бы.

Теперешний наш бакелитовый цех после революции самостоятельным заводиком был, «Смычка» назывался. Отец Ивана Филева на «Смычке» еще механиком работал, сейчас он на пенсии. Порасспросил Иван отца о том, что было раньше на месте нашей пристройки, ничего толком не узнал. Пошел в наш заводской музей, там целый день в альбомах и фотографиях копался. Нашел-таки! На месте нашей пристройки раньше, оказывается, цех плоскошлифовальных станков был. Иван и фотографию этого цеха раздобыл. Глянешь на эту фотографию, и полная во всем ясность. Бетонные плиты, что ковыряли мы на новом участке, были не что иное, как старые фундаменты плоскошлифовальных станков. А фундаменты раньше клали с «запасом», не в нынешнюю расчетную тютельку. Короче говоря, прикинул Иван по фотографии расстояние между станками, потом на участке еще поковырялся, замеры старых фундаментов произвел. И через несколько дней предложил нашим заводским специалистам свою схему монтажа станков и оборудования на новом участке. Да так ловко все пресса и полуавтоматы распределил, что старые фундаменты и выковыривать не надо…

Теперь к рассказу Ивана Филева вернемся. Рассказ его записал я почти со стенографической точностью, опустил лишь в отдельных местах излишне повторяющиеся фразы: «Не в этом дело» и «Хотите — верьте, хотите — нет».

«Нашел кошелек. С деньгами. Хотите — верьте, хотите — нет. Иду со смены домой через реку, глядь: возле лунки лежит! Черненький такой, рваненький, на молнии. Ну, поднял кошелек, раскрыл, пересчитал деньги. Мать честная! Четыре рубля двенадцать копеек! Ровно. Видать, рыбак на лунке сидел, обронил. А у меня как раз настрой соответствующий и в кармане — вошь на аркане. Сами понимаете, кошелек для меня дар божий. Я, между нами говоря по-честному, употребляю. Нет, нет, не забулдыга я какой-нибудь, не бракодел или прогульщик, но с получки или с настроения грешен, скрывать не стану. Специалист я квалификации высшей, дело свое не только знаю, но и люблю, потому на работе меня товарищи уважают, начальство ценит, хотя, конечно, и воспитывают меня. Но не в этом дело. Про кошелек продолжу.

Что, думаете, я с тем кошельком сделал, куда пустил четыре двенадцать? Не улыбайтесь, не отгадали. До сих пор понять не могу, что на меня тогда нашло. Волна какая-то вдруг нахлынула, дурман. Дай, думаю, хоть раз в жизни совершу такое, чтобы всех друзей-приятелей удивить. Ну, стою, размышляю, а тут как раз идет навстречу Володька Фомичев, участковый. Он до армии у нас карщиком работал, а после армии в милицию подался. Спрашивает меня: «Чего стоишь, Иван Андреич?» — «Да вот кошелек нашел, — отвечаю, — четыре двенадцать в нем». — «Чего же ты соображаешь?» — Володька скалится. «А то соображаю, — говорю, — что хочу кошелек с деньгами сдать туда, куда законом положено». Смотрю, у Володьки глаза на лоб полезли. «Ты это серьезно, Иван Андреич?» — спрашивает. «А то нет», — отвечаю. «Тогда пошли, — Володька говорит, — я как раз в милицию иду, представлю тебя там в лучшем виде».

Пришли мы с Володькой в милицию, оформили как положено в стол находок кошелек, а через три дня — мать честная! — в газете вашей про меня напечатали. Помните небось заметку, «Благородный поступок» называлась? Правда, сколько денег в кошельке было, не указали, а зря. Веселее бы все получилось, и кто надо, меня бы понял.

На работе у нас про кошелек тот еще больше кадило раздули. В стенгазету цеховую «Благородный поступок» наклеили, по заводскому радио про меня передали. От народа житья не стало, скажи да скажи, Андреич, сколько денег в милицию снес? И никто не верит, что ровно четыре двенадцать. Только Матюнин, грузчик из транспортного, литру обещал поставить, если скажу по-честному. «А пошли вы все от меня подальше, губошлепы!» — говорю. Но не в этом дело. От начальства ко мне другая резьба пошла. Сам начальник цеха передо мной шляпу приподнимать стал. Мастер Виктор Артурович, мы в детстве с ним дружками были, домой к себе пригласил в гости.

Но самое главное из этой историйки то вышло, что бросил я пить. Не потому, конечно, бросил, что губошлепы разные на мою честность дивиться начали, а начальник цеха шляпу приподнимать. Давно я хотел дурную эту привычку к спиртному в себе прихлопнуть, уж больно она мне жизнь выкручивала. Из-за привычки этой от меня жена с дочкой сбежали, к теще в Сибирь уехали. Но не в этом дело. После кошелька так получилось, что главный мой соблазнитель в цеху Мишка Журба в больницу попал. Ой, попортил мне этот Мишка крови! В ночную смену, бывало, работаю и не вспоминаю. Так нет, подойдет и смотрит. «Чего тебе?» — спрашиваю. «Ну как, Андреич?» — Мишка говорит. «Отстань, паразит!» — отвечаю. Отойдет, а через полчаса опять является: «Ну как, Андреич?» — «Не мешай работать, Мишка!» — возражаю. Смена кончается, он опять тут как тут. «Ну где возьмешь, — спрашиваю, — ведь утро скоро?» А Мишка, паразит, достает из-за пазухи бутылку. «Ну ел бы сам, — говорю, — меня-то зачем соблазняешь?» — «Не, Андреич, — Мишка скалится, — я компанию люблю».