Встречи

— Замечательных женщин много, а Федор Михайлович один, — неопределенно ответил Георгий Иванович.

— Таких, как Анна Григорьевна, не много. Она не похожа на других даже в мелочах. Я, грешным делом, частенько ее со своей женой сравниваю. На свою обижаться не могу и не хочу, но представьте, Георгий Иванович, такое: проиграл я получку в азартную игру. Будь моя жена даже ангелом, что она мне в лучшем случае скажет? Чтобы это было в последний раз! А как поступила Анна Григорьевна, когда Федор Михайлович в пух и прах проигрался? Помните? Она только что пошитое пальто свое, о котором несколько лет мечтала, продала, а деньги — мужу на игру. Вот это женщина, вот это характер, вот это психолог!

Метель на улице не утихала, дом гудел от напора ветра, стонал, громыхал крышей. Георгий Иванович, чувствуя, что теряет инициативу беседы, стал пофыркивать, поддергивать локотками пиджачок. Разговор наш принимал оттенок некой легковесности, чего директор музея в доме Федора Михайловича не любил и не допускал. И вдруг до нас донесся едва слышимый бой часов.

Георгий Иванович поднялся из-за стола, поправил галстук, проговорил шепотом:

— Федор Михайлович сел за письменный стол! Пройдемте, посмотрим, как он работает. Но как можно тише.

— Зимой Федор Михайлович в Старой Руссе вроде бы не жил, — сделал я дилетантское замечание.

Директор музея рассерженно фыркнул, схватил с полки большую черную книгу, полистал ее, прочитал вслух:

Я остаюсь на всю зиму (для усиленной работы) в Старой Руссе, но однако же три-четыре раза в зиму буду наезжать в Петербург. Ф. М. Достоевский — В. Ф. Пуцыковичу. 11 августа 1874 г.».

После этих слов Георгий Иванович на цыпочках и не оглядываясь направился к двери. Мы с Горышиным тоже на цыпочках последовали за ним.

Достоевский с семьей, как известно, занимал верхний этаж дома, на первом же этаже были хозяйственные и подсобные помещения. Мы вышли в коридор и по крутой скрипучей лестнице поднялись наверх. Двери всех комнат на этаже были распахнуты, где-то внутри горел свет. Мы бесшумно вошли в первую комнату, Георгий Иванович оглянулся и приложил палец к губам:

— Тсс-с! Дети спят. Не разбудите детей.

На цыпочках мы прошли детскую, спальню Анны Григорьевны, вышли в просторную столовую, где горел свет и мерно тикали маятником старинные напольные часы. А вот и кабинет Федора Михайловича…

Сколько раз водил нас директор по ночному дому Достоевского, и всякий раз, подходя к рабочему кабинету великого писателя, я испытываю странное чувство, которое трудно передать словами. Исходит оно вовсе не от величия писателя и совсем не похоже на волнение. Исходит оно, я совершенно явственно, почти физически ощущаю, от Георгия Ивановича. Когда мы долго и тихо стоим в кабинете Достоевского, на стенах которого играют блики от фонаря, что раскачивается возле дома Гайдебурова, мне начинает казаться, что в углу за столом сидит человек. Я совершенно уверен, что Георгий Иванович тоже видит его, более того — он заставляет меня увидеть сидящего. Это какой-то гипноз! Я начинаю вглядываться в человека за столом, узнаю Федора Михайловича, каким знаю его по фотографиям, и вдруг… Да это же тень Георгия Ивановича! С замирающим сердцем я оглядываюсь и не вижу Георгия Ивановича рядом с собой. Голос его раздается где-то внизу…

ОСИНОВКА

Глеб Горышин всегда ворчит на меня, когда указываю в своих печатных материалах точные места, подлинные названия городков и весей, по которым мы проходим, где бываем. Отчасти он прав. Открыли мы для себя, например, дивный малодоступный уголок на Новгородчине — Рдейский край. Название краю дало озеро Рдейское, на берегу которого находится старый заброшенный монастырь — Рдейский. Вокруг Рдейского озера еще несколько озер поменьше, и все они между собой соединены узкими старинными каналами, прорытыми некогда монахами монастыря. Озера мелкие, торфяные, вода в них летом даже в прохладные дни как парное молоко. Озерную воду для чая заваривать не требуется, по цвету она напоминает крепко заваренный грузинский чай, а по вкусу и того лучше. Рыбы в Рдейских озерах столько, что и ловить неинтересно. Насаживай на крючок червя, забрасывай уду — вытаскивай. Забрасывай — вытаскивай! А не нравится на удочку ловить — пожалуйста, к твоим услугам мережи по берегам озер и каналов лежат, из ивовых прутьев плетенные. Бросил мережу в канал, три-четыре раза палкой по воде стукнул — доставай мережу, вари уху. Рыба в основном окунь и щука, черные, как головешки потухшего костра. Тут же, на берегу Рдейского, избушка срублена для отдыха захожих людей, дровишки сухие для печки, соль. И лодки-долбленки на озерах имеются — пользуйся на здоровье, катайся, наслаждайся земной красотой. От тебя лишь одно требуется — чтобы все, чем пользовался, в сохранности оставил для других людей, которые сюда после тебя придут. Да, я о главной достопримечательности Рдейского края не сказал, о монастыре. Монастыря как такового уже нет, рассыпался, одна церковь монастырская осталась. О рукотворном чуде этом среди топких болот мы слышали немало. Но увиденное превзошло все ожидания. Представьте себе: бредете вы по зыбкому болоту, проваливаясь по пояс, а то и по грудь, час, второй, третий. Потом натыкаетесь на узкий (перешагнуть можно) канал, усаживаетесь в «душегубку», плывете на ней дальше. И вдруг перед вами открывается водный простор, и над черной гладью высится на холме молодая солнечная церковь. Не важная, не чопорная, не торжественная даже, а именно молодая, веселая и словно радуется вашему появлению в здешних краях, зовет отдохнуть к стенам своим, утопающим в сиренево-яблоневом цвету. Увидите вы это чудо на Рдейском озере и невольно шапку сдергиваете перед красой, руками человеческими созданной.

Написал я о Рдейском крае очерк, опубликовали его в газете. И наводнили после моего очерка Рдейские болота туристы и разные дикие люди. О лодках, мережах, избушке уже и не говорю. Над храмом особенно поизмывались. Вдребезги разбили иконостас розового итальянского мрамора в монастырской церкви, расстреляли из ружей чудесные фрески, вырубили окрест церкви кусты и деревья, нажгли костров. Короче — поразмялись. Вот и открывай для читателя потаенные уголки природы.

С другой стороны, подобных пакостников не так уж и много. И как ни изгаляются они над земной красой и творениями рук человеческих, не стоит из-за них менять и кодировать названия мест, скрывать красоту от добрых людей. Вот почему не поворачивается у меня язык назвать деревню Осиновку, о которой рассказать хочу, по-иному, не Осиновкой. Красивее места на Новгородчиие мне видеть не доводилось. Разве что возле деревни Горки на Ловати да еще суворовская Дубиха в Кончанском-Суворовском по красоте с Осиновкой сравниться могут. Но там земная краса взгляду с гор открывается, там словно в небе на крыльях паришь, а в Осиновке — низинка. Вся деревенька — домов с десяток — на зеленой косе пристроилась, что слиянием рек Куньи и Тудора образована. От одной стороны деревенской улицы сады-огороды к Кунье сбегают, от другой — к Тудору. Когда зацветает черемуха, берега речек словно сугробами снежными завалены, словно белопенный вал на деревеньку накатывается. Но особенно красиво это место ранним летним утром, когда Осиновка дремлет еще в легком туманце, а высокие берега Куньи и Тудора уже высвечены солнцем. На берегу Тудора островерхие ели толпятся, а на берегу Куньи белые березы хороводятся. И словно переговариваются друг с дружкой через пенистые буруны, шепчутся о чем-то.

Несколько лет назад забрели мы с Горышиным в Осиновку впервые. Местные старики разрешили нам переночевать в добротном пустующем доме, стоящем на косе возле самого слияния Куньи и Тудора. Хозяин этого дома проживал с семьей в Холме, дом продавался. Утром, проснувшись, мы подошли с Глебом к распахнутому на речку окну и… были потрясены красотой, открывшейся нам. Трудно передать чувства, владевшие мной в те минуты, только я вдруг понял: жить и работать должен здесь, в Осиновке.

Глеб Горышин поддержал мое решение купить дом, но моей семье это решение показалось, мягко говоря, легкомысленным. При очень скромном семейном бюджете покупать дом где-то в глухой деревушке за сотни километров от Луги? Как туда добираться? Что за блажь, что за дурь втемяшилась тебе в голову? Вот далеко не все вопросы, которые я услышал по телефону от жены, когда сообщил ей из Холма о чуде в Осиновке. Но я закусил удила. Каждый мужчина должен, мне кажется, хоть раз в жизни закусить удила, потерять голову от красоты. Ибо чувство это ни с чем не сравнимое, и чтобы понять его, надо испытать.

Получив от супруги решительный отказ поддержать мою идею морально и материально, я тут же разослал телеграммы друзьям-приятелям во все концы Союза с просьбой немедленно выслать деньги на Холм «до востребования», кто сколько сможет. Поскольку голову я потерял не от женской красоты, то в глубине души надеялся: «дурь-блажь» моя в конце концов простится.

Прежде чем отправиться торговать дом, мы постарались кое-что узнать о его хозяине. Осиновские старики нашему решению купить в деревне дом были рады-радешеньки и потому с особым старанием и обстоятельностью выписывали нам сильные и слабые стороны характера Витьки Михайлова — хозяина. Много подробностей узнали мы из Витькиной жизни, но главными были следующие. Дом этот построил отец Виктора, и все детство Витьки прошло в этой деревне. Отец его помер давно, а мать недавно, и дом отошел по наследству к Виктору. Витька Михайлов женился, получил в Холме казенную квартиру и проживает теперь там, работает шофером. А раньше работал егерем. Мужик Витька самостоятельный, охотник и рыбак знатный. Характер имеет твердый, в лесу не уступит дороги и медведю. Но хоть и самостоятельный Витька мужик, да с придурью: если мы ему «не покажемся», он нам дом не продаст. Вернее, такую цену заломит, что шапка с головы упадет. А так ориентировочная цена дома — полторы тысячи рублей.

С этими данными мы и отправились с Горышиным в Холм торговать дом в Осиновке. От Осиновки до Холма несколько часов пешего хода. Вокруг Осиновки речки петляют, и потому приходится подвесные мосты переходить.

Наконец добрались. Хозяин оказался молодым еще парнем и проживал с семьей — женой и двумя дошколятами — в финском домике на берегу Ловати. Внешне он выглядел непримечательно: среднего роста, сухощавый, со спокойным медлительным взглядом, и никак не напоминал человека с характером, который не уступит дорогу и медведю. Принял нас Виктор сдержанно, за стол, правда, пригласил. Хотя я при знакомстве представился как покупатель, то есть был в настоящий момент главное действующее лицо, хозяин дома со мной почти не разговаривал, а вел беседу с Горышиным. Конечно, же про лес, глухариные тока, про уток и вальдшнепов, про собак и многое другое. Я было сунулся в разговор, но скоро понял, что тему эту на должном уровне не потяну, вышел из-за стола и переключился на тихую беседу с женой хозяина — очень молодой и очень милой женщиной. От нее узнал, что Виктор ревниво дорожит домом, где прошло его детство, и хочет, чтобы дом попал в руки хороших людей. Покупателей было уже много, но Виктору они не понравились, и он заламывал за дом громадную цену, деньги им нужны для покупки машины.

Короче говоря, пока Горышин вел с хозяином дола беседу на отвлеченные темы, я полностью выяснил обстановку, и теперь оставалось только ждать: «покажемся» мы молодому парню или «не покажемся». То, что Горышин уже расположил его к себе, сомнений не было; но покупателем-то был я, а мой розовощеко-купеческий видок, когда вижу себя в зеркале, у меня самого не вызывает особой симпатии. Наконец хозяин обратил на меня внимание и перешел к конкретному вопросу о деле. Спросил: «Почему вы хотите купить дом именно в Осиновке? У нас продается много домов в других деревнях, и значительно дешевле». Я ответил, что Осиновка самое красивое место на земле, которое довелось мне видеть в своей жизни, а я в душе, извиняюсь за откровенность, чуть-чуть поэт.