Встречный бой штрафников

– Отразите в рапорте подробно, как действовал экипаж старшего лейтенанта Горичкина. Они достойны высоких наград.

Глава одиннадцатая

– Давай, давай, Егорыч, не останавливайся! – кричал второй номер Лучников, глядя в пролом, где ночную мглу рассекали разноцветные пунктиры трассирующих пуль.

– Да заткнись ты, Лучников! Что ты, на самом деле, как баба под мужиком! И в бок не толкай! Прицел сбиваешь! – И Темников оттолкнул второго номера. – За автомат возьмись! Сейчас побегут!

– Хрен они побегут! Ты их всех положил, Егорыч! А из автомата отсюда – только патроны тратить.

– Вроде двое уползли. – И Темников, выпустив под основание стены проволочных заграждений очередную короткую очередь, снял со спусковой скобы, которая казалась горячей даже через рукавицу, дрожащий от напряжения палец. Пусть отдохнет. Поднял голову от приклада. Еще минуту назад там, у гряды кольев, в сизых разводах, оставляемых отблесками осветительных ракет, кто-то копошился, перемещался и пытался отстреливаться. Теперь возле проволоки и по всему полю между кольями и лесом, черневшим на той стороне, никакого движения не наблюдалось.

– Никто, Егорыч, не уполз. Тихо. Наши саперы тоже сопли к земле приморозили. – Лучников перевел дыхание. – Как ты думаешь, Егорыч, кто это был?

– Кто, кто… Разведка.

– Хреново.

– Это ж почему?

– А потому, что в разведку они ранцы с собой не берут. Разведка налегке ходит.

– Ну, сухарей-то за пазуху небось напихали, – с надеждой заметил один из автоматчиков.

– Никто никуда не пойдет, – коротко отрезал пулеметчик Темников. – А ты, Лучников, слушай. А то что-нибудь важное пропустишь.

– После твоей стрельбы мое ухо немного подоглохло. Ослабело. Уж больно тут резонанс сильный. Как танкисты воюют?

– Помолчи, Лучников.

Немного погодя со стороны траншеи послышался скрип снега. Похоже, к ним шла смена.

Но смены не произошло. Помкомвзвода выслушал доклад Темникова и сказал:

– На рассвете общая атака.

– Как атака?

– А так. Чем ты, Темников, недоволен? Вашу долю я во фляжках принес. – И помкомвзвода снял с плеча вещмешок. – Так что продолжайте нести боевое дежурство на занятой вами позиции. Она у вас очень даже удобная. И от ветра, и от прочего…

– Только вот задница к железу примерзает, – подал голос автоматчик.

– Под задницу соломки подстелите.

– Где ее взять, соломки той?

– Солдат не должен задавать такие глупые вопросы, – заметил помкомвзвода и занялся своим делом.

– Сколько ж ты нам принес? – И Темников указал на фляжки, которые сержант бережно вытаскивал из своего «сидора» и раскладывал перед бойцами, как генерал раскладывал бы перед особо отличившимися заслуженные ордена.

– Вам – побольше. У вас положение особое. Двойная норма. С закусью. Вот, целых две банки тушенки! Так взводный распорядился.

– Ну, тогда другое дело. – И Темников снова толкнул своего второго номера. – Лучников! Прослушаешь ты немецкую разведку!

Перед атакой батальона капитан Солодовников не находил себе места. Раньше такого не было. Расшатались нервы. Что с этим сделаешь? Как справиться с собой? Однажды, как бы между прочим, спросил у лейтенанта медицинской службы Игнатьевой. Та пожала плечами. Вот тебе и медик. И он подумал: слишком молодая и слишком красивая, жизни настоящей не видала. Да и не восприняла она его вопрос всерьез, привыкнув к тому, что мужчины в погонах со звездами говорили ей либо комплименты, либо двусмысленно шутили. Пожала плечами, не почувствовала ни шутки, ни комплимента. Вот тебе и на. А он, между прочим, спрашивал о том, что действительно угнетало его и мешало исполнению служебный обязанностей в полном объеме. Тоже мне, специалист-медик с высшим образованием, раздраженно думал об Игнатьевой капитан Солодовников. Но причина его раздражения была совершенно не в этом.

– Слышь, начштаба, давай-ка выпьем.

– Вы бы, Андрей Ильич, хотя бы сейчас воздержались, – не отрываясь от бумаг, наваленных на стол, наспех сбитый из горбыля, но служивший батальонному КП уже около года, ответил капитан Подосинников.

– А что – сейчас? Сейчас, между прочим, самое время хорошенько прогреть мотор… – И комбат попытался засмеяться. Но смех получился какой-то пустой, глупый и неуместный, как на поминках.

– Вот-вот атака начнется. – Подосинников продолжал шуршать бумагами, и комбат понял, что начштаба просто решил в очередной раз показать свой характер.

Капитан Подосинников с некоторых пор старался не поддерживать компании, которые все чаще и чаще стали собираться в штабе батальона вокруг гостеприимного комбата. У Солодовникова потом по нескольку дней длился похмельный синдром. Валились из рук все дела. Майор Лавренов грозился по телефону то гауптвахтой, то штрафным батальоном. Выслушав очередную угрозу отправить его в штрафбат, комбат пьяно хмыкал в трубку и швырял ее на рычаг.

– В том-то и дело. Не могу спокойно смотреть, как в тыл раненых тащат. Вот сейчас они сидят в окопах – здоровые мужики, а через час-другой этих Иванов и Степанов, в бинтах, с оторванными руками и ногами в тыл поволокут… И будут они на носилках и в санях плакать, как дети. И судьбу проклинать. Да и нас с тобой. Ты-то, штабная душа, этого не видел. А я войну лейтенантом начинал, командиром взвода. Где там у нас кружки были?

В эти минуты пил весь полк. Топографические карты с пометками маршрутов уже были уложены в планшеты и полевые сумки, гранаты, обоймы и диски – в подсумки и вещмешки. Туда же вместился сухой паек на сутки. Индивидуальные медицинские пакеты солдаты перекладывали поближе, в карманы, чтобы потом, если случится, товарищу или самому не пришлось долго рыться в вещмешке. Оставалось только получить последнее довольствие. И по траншеям, от блиндажа к блиндажу, от землянки к землянке, от ячейки к ячейке шли старшины со своими помощниками и разливали в подставленные кружки и котелки водку и разбавленный спирт. Это и было той узаконенной приказами Ставки мерой милосердия, которую Верховный и его генералы могли отмерить всем идущим на смерть. Отмерял, получается, своим гвардейцам и он, капитан Солодовников. Отмеряли и ему. Хотя он пил больше положенной и гвардейской нормы, и дополнительной, выдаваемой перед атакой.

Воронцов шел по траншее. Солдаты уже высыпали из землянок, жадно закусывали свежим снежком. Перед самым утром наползли тучи, затянув звездное небо и задержав рассвет еще на полчаса. То ли глаза настолько привыкли к темноте, то ли все же уже сказывалось утро, он узнавал знакомые лица, кивал им, иногда, на мгновение задерживаясь взглядом, спрашивал:

– Голиков, письмо домой написали?

– Так точно, товарищ старший лейтенант, написал. И старшине передал.

– Иванов, сколько гранат взял?

– Три, товарищ старший лейтенант. Одну – противотанковую.

– Тараторин, патроны в этот раз не растеряете?

– Никак нет, увязал крепко, – улыбался Тараторин.

– Подсумок застегните.

– Он у меня застегнут.

– Проверьте оружие. Всем проверить оружие. – И он шел дальше. Солдаты расступались, и ему казалось, что им становилось чуточку легче оттого, что он, их ротный, был сейчас рядом с ними, в траншее. Легче становилось и ему рядом с ними. Запах траншеи перед атакой ему казался иным, и он его пьянил. Казалось, что атака в своей начальной фазе, последних приготовлений, уже началась. Так оно и было. Это понимали и все его солдаты. Просто об этом не принято было говорить. О том, что уже ничего не остановить, не изменить, что чья-то пуля уже легла в канал ствола на той стороне и тоже изготовилась, помалкивали.