Встретимся в суде
Шрифт:
Вальке следовало влепить ему пощечину, и, может, тогда ничего бы и не произошло. Но помешала опять-таки застенчивость. И вечное мальчишеское стремление показаться друзьям старше и умудреннее, чем ты есть. Романтическая любовь издалека в глазах Леонида послужила бы признаком мальчишества, и Валька постарался не выдать, что подвержен этой постыдной страсти. Поэтому он сделал вид, что согласился со всеми ефимовскими доводами. На самом деле он не верил, что цинизм Лени имеет хоть какие-то основания. Возможно, другие женщины вскоре после свадьбы и начинают изменять мужьям, но при чем тут Марина Криворучко? Марина, с ее распахнутыми зелеными глазами? Марина — провинциалка, чей безупречный интеллект и редкое трудолюбие помогли ей завоевать уважение преподавателей и соучеников?
Если бы не было этого экзамена по теормеху…
Семестр выдался тяжелый, все были измотаны, а тут еще теоретическую механику сдавать! Весь этаж был отдан экзаменующимся, которые, в преддверии страшного пыточного зала, бродили по аудиториям, пряча шпаргалки, принимая валерьянку и пытаясь лихорадочно зубрить. Леня Ефимов, помнится, сдал экзамен раньше, с другой группой, по семейным обстоятельствам — его мать попала в больницу с инфарктом… Марина и Валька сдавали в свой срок и даже хотели идти первыми — лучше уж сразу прыгнуть с вышки, чем долго трястись! Но их придержали: не хотели, чтобы отличники сразу задали высокую планку, до которой остальные могли и не дотянуться. Они согласились. Поэтому, чтобы в течение вынужденного ожидания не заражаться страхом от других, ушли в самую дальнюю аудиторию, благо, много комнат пустовало.
Откуда у Марины взялся ключ? Откуда-то взялся, наверное, она попросила у лаборантки, которая хорошо знала эту старательную студентку, профессорскую супругу, и доверяла ей — но так или иначе ключ Марина достала из кармана и заперла комнату изнутри. Здесь стыли в прохладном молчании школьные пластмассовые столы и желтые стулья на черных железных ножках. На столах шариковой ручкой нацарапаны подсказки. Из-за надвигающейся июньской грозы стало темно, как вечером. В стекла стучались ветви отцветшей сирени и первые капли дождя, которые ветер дробными порциями бросал в окно. Валька, прихвативший с собой учебник по теоретической механике, собирался включить верхний свет, чтобы как следует повторить. Но Марина перехватила его руку, потянувшуюся к выключателю. Перехватила так многообещающе, так нежно, что Вальку посетило прозрение: сейчас его ждет нечто поинтереснее учебника. От этого прозрения он остолбенел, застыл на месте, как гипсовый пионер с поднятой рукой, понимая, что не в состоянии будет что-либо сделать, не в состоянии доставить Марине ту радость, которой она, вероятно, ожидает от него. Однако опасения были напрасны. Все, что нужно, Марина сделала самостоятельно…
Перед его глазами во всех подробностях встала аудитория, бывшая свидетельницей того, как Валентин Баканин лишился девственности, — ох, какое счастье, что у мужчин это не так очевидно, как у женщин! Во всех подробностях вспомнил он исшарканный студенческими подошвами линолеум, на котором расплывалось озерцо беловатой слизи, такой же, которую он позже находил по утрам на простынях перед уходом от женщин, которые как-то все вместе олицетворяли Марину… А реальная Марина, присев на корточки, позволила вытечь из себя всему этому веществу, которое Валька в нее ввел, и деловито подтерлась извлеченными из сумочки гигиеническими салфетками. Одну салфетку протянула Вальке, и он засуетился, пользуясь возможностью привести в порядок и укрыть в одежде не до конца опавший орган, который он теперь стыдился демонстрировать Марине, точно так же, как постыдился бы предстать перед ней со спущенными штанами час назад, когда между ними еще ничего не было. То, что произошло, не сделало их близкими людьми.
— Сейчас приберемся, — приговаривала Марина, убирая с пола следы их микроскопического преступления, — и пойдем теормех сдавать. Наверно, все, кроме нас, уже отстрелялись…
При упоминании об экзаменах тень прежних дружеских отношений мелькнула между ними. Почему-то Вальке подумалось, что происшедшее на самом деле не содержит
никакого особенного смысла и он никому не причинил вреда. Ведь все они — и Валька, и Марина, и Шаров — одна компания; какие счеты между своими? Марина попросила об услуге, которую Валька ей оказал, вот и все. Совсем просто…Нет, совсем, совсем непросто! Человек не властен над своими желаниями. А Валька, ведя отсчет нового этапа своей жизни с этой грозовой аудитории, желал Марину. Желал ее целиком, обжигающе, непреклонно, всеми гормонами, железами и спинным мозгом, желал, чтобы она принадлежала ему, — с ее изяществом, с ее теплым подвижным телом, с ее ласковыми умелыми губами… При чем тут Шаров? Какой Шаров?
— Валюта, ты что, на экзамене провалился? — встревоженно спросила мама, когда Валька приплелся домой, ничуть не освеженный прогулкой по озонированному прокатившейся грозой Александрбургу.
— Не-а, — буркнул Валька. — Сдал. На пять. Теормех не занимал его мысли: билет попался знакомый, экзаменатор — тоже, и в общем все сошло, как обычно. Как и должно быть. Еще вчера он этому радовался бы, но сегодня успехи в учебе отступили на второй план. Вальке было необычайно хорошо, и Вальке было необычайно плохо, и он никак не мог разобраться: неужели это и есть то, что люди называют любовью?
Их встречи продолжались и после института, когда Валька уже работал с «бригадой реаниматоров». Марина неизменно доводила его до экстаза, до улета, и, судя по содроганиям ее тела, пронимаемого сладостными судорогами, сама не оставалась внакладе. В сексе она давала ему все, но что касалось совместной жизни, не обещала ничего. Она не собиралась расставаться с Шаровым и даже не обманывала Вальку на этот счет.
— Понимаешь, — откровенно говорила она, когда он попробовал объясниться с ней по этому вопросу, — я к Шарову приспособилась. И его под себя приспособила. Какая ни есть у меня семейная жизнь, она — моя, и я не собираюсь менять ее неизвестно на что. С тобой мне придется начинать все заново, а я не уверена, что у меня хватит сил и на бизнес, и на нового мужа Валька тогда вспылил. Накричал, чуть не ударил. Скатился по лестнице чужого дома (они встречались на нейтральной съемной квартире) с намерением никогда больше сюда не подниматься, никогда! Ну а толку-то от этих обещаний? В следующий раз пришел. Как миленький пришел…
Валька понимал: с этим надо завязывать. Он — нормальный мужчина, он хочет иметь семью: детей, женщину, которая принадлежала бы ему — и никому, кроме него. Провести всю жизнь в позиции запасного аэродрома для замужней красотки, — нет, это не для таких, как Баканин. И он женился. Выбрал девушку, похожую на его мать в молодости: говорят, такие браки бывают счастливыми. И конечно, порвал с Мариной. Он и женился-то для того, чтобы порвать…
Александрбург, 20 марта 2006 года, 10.16.
Юрий Гордеев — Роберт Васильев — Алексей Нефедов
— На редкость эфемерный город, Юрий Петрович, — резюмировал свои первые впечатления от Александрбурга Роберт Васильев.
Они с Гордеевым как раз покинули территорию аэродрома и искали областную прокуратуру, пользуясь картой и указаниями прохожих. Прохожие, как водится, бестолково указывали не туда, куда надо.
— Почему эфемерный? — Гордеев совершил попытку реабилитировать Александрбург. — Город как город. Рабочий, трудовой. Химическая промышленность, обработка полезных ископаемых и все такое. Ну и очаги цивилизации опять же в наличии есть. Библиотеки, институты, кинотеатры разные…
— А тем не менее эфемерный, — настаивал Роберт. — Помните, как у Кафки: замок, в который стремился попасть землемер Йозеф К., издали красиво выглядел, а стоило к нему приблизиться, оказался не настоящим замком, а беспорядочным нагромождением хижин? Так же и Александрбург: издали все красиво и благополучно, а вблизи окажется сплошное беззаконие, халтура и хаос.
— Что-то, Роберт, по-моему, ты хандришь. Настроение, наверное, не из лучших, поэтому все тебе и видится в мрачном свете. Может, не выспался?