Встретимся во сне. История, написанная лапой
Шрифт:
Едем мы, Лёва плачет, с трудом слова из-за слёз выговаривает:
– Папа за рулём уснул, наверное… Он так устаёт в шахте, там так опасно… Да ещё и после ночной смены… Вот и у врача уснул же… А может, у развалюшки опять что-то сломалось… Может, тормоза отказали… А может, и папа не уснул, и тормоза не отказали… Может, они просто с мамой разговаривали, и он отвлёкся… Они такие разные, но так любят друг друга и, когда разговаривают, обо всём могут забыть… Кефирыч, да что же это такое…
«Да, – думаю, – мяу. Не хранитель я, а пёс знает что!» Сам чуть не плачу, эх.
– И зачем они поехали в магазин… –
Вот так, мяу. А главное, и мама, и папа – оба без сознания, и непонятно, когда в него вернутся. И что теперь Лёве делать? Как ему жить в квартире одному? Ну то есть не одному – со мной, конечно, мяу… Но коты за хозяевами официально присматривать пока не могут, хоть они и хранители: нужны взрослые.
Вот в больнице врач Лёву и спросил:
– Есть ещё кто-то из родни? Чтобы ты у них пока пожил.
Ну это уже другой врач, понятное дело. Не Григорий Борисыч. Просто мы, так получилось, целый день с Лёвой по больницам. Теперь вот в травматологическом отделении.
Лёва плачет и головой мотает: нет, мол, никого.
– Ну посмотри в телефоне, в контактах, может, у друзей какие родители за тобой последят. – Врач говорит и немножко злится, потому что ему некогда, у него больных полное отделение, а тут ещё Лёва со своими проблемами.
Лёва всхлипывает, достаёт телефон, смотрит. А там особых контактов и нет: мама да папа. И Лёва как увидел «мама», «папа» – совсем разрыдался!
Мяу, как же стыдно! Какой же я хранитель после этого! Маленького хозяина не могу уберечь ни от кошмаров во сне, ни от кошмаров в жизни! Ну то есть, может, без меня бы ещё хуже было… Но и со мной не особенно сладко! Кто сейчас может утешить Лёву? Только я! Хотя… Ой, точно! Валя! Только надо, чтобы он про неё вспомнил!
– Мяу! – говорю громко. Хочу сказать «Валя», не получается выговорить, но вдруг Лёва поймёт?
– Мяу-уя!
– Вот только орущего кота мне тут не хватало! – Совсем врач разозлился. – Иди с ним на улицу, там вспоминай. А то он мне всех больных перепугает. Вопит как резаный.
Мяу, сам ты резаный. Нет, конечно, спасибо, что маму с папой лечить будешь и, надеюсь, вылечишь, надеюсь, они в себя скоро придут… Но вообще – свинство. Весь день обижают! Хотя врачей можно понять: работа нервная.
Лёва плачет, на улицу вышел, стоит у больницы, не знает, что делать. А я всё пытаюсь сказать, что хотел, но проклятая пасть не слушается, эх! Как же это: «Ва-ля»…
– Мя-у!
– Да чего ты и правда раскричался, Кефирыч? – Уже и Лёва злится. – Не до тебя сейчас!
Ничего, проглотим обиду. Главное, чтобы он понял!
– Мя-у-ля! Мя-я-ля! – Ну, Кефирыч, давай, ещё немножко… Ещё чуть-чуть… – Мвя-а… Вя-а-а…
– Ох ты, крикун какой! – вдруг как раздастся у меня над ухом!
Мы с Лёвой вздрогнули и обернулись.
А это старичок.
Он, оказывается, на лавочке сидел у больницы. Мы его не заметили сперва. А теперь он подошёл, улыбается, борода белая и голова тоже, худенький такой, прямо высохший, а
улыбка добрая.– Ну чего ты раскричался, а? – старичок мне опять. – Может, колбаски хочешь?
Мяу! Что значит – может? Не может быть никаких «может», когда речь идёт о колбаске!
Ну я головой киваю: мол, конечно, хочу. Клянусь кошачьей бабушкой.
Старичок тогда в сумку лезет, достаёт нарезку колбасную – и мне кусочек прямо в пасть:
– Кушай, милый, не стесняйся.
Мяу! Да я и не стесняюсь так-то. Где я и где стеснение, когда речь идёт о колбаске?
– Мяу, – говорю. Спасибо, мол.
– Ещё хочешь? – Старичок улыбается.
Странный вопрос, мяу. Естественно, хочу.
Он мне и другой кусочек. И третий. И четвёртый, чего уж. Колбаска – дело такое. Сколько ни съешь, а всегда ещё хочется.
– Спасибо вам. – Лёва говорит и слёзы вытирает.
– А ты чего плачешь, мальчик? – старичок спрашивает. И уже не улыбается. Смотрит на Лёву внимательно.
Ну Лёва ему, всхлипывая, и рассказывает. Что, мол, мама и папа в больнице… А он тут… Один… С котом… И непонятно, что и как.
Старичок слушает, грустит. Потом говорит Лёве:
– Ты держись, парень. Даст Бог, выкарабкаются родители-то. Живёшь-то где?
– Парковая, три…
– Как?! – удивляется старичок. – Так и мы с внучкой на Парковой, три живём! Вот что значит маленький город!
– Да? – Лёва удивился, даже плакать перестал. – А какая у вас квартира?
– Пятьдесят шестая, – старичок говорит.
– А у нас двенадцатая…
– О, так мы соседи! Ты в первом подъезде, а мы – в пятом! Слушай, так, может, вы и с внучкой моей в школе одной учитесь? Валя Казарина, не слышал?
Лёва глаза на старичка как вытаращит, чуть меня не выронил:
– Вы – дедушка Вали Казариной?!
– Он самый. – Старичок шутливо поклонился. – Казарин Сан Саныч собственной персоной.
Мяу! Всё-таки я хранитель ничего себе такой: вот и Валя! Ну то есть её дедушка. Но где дедушка, там и Валя! По-моему, логично, мяу.
– Так ты её знаешь? – Старичок спрашивает с интересом.
– Ну да, мы в одном классе учимся. – Лёва отвечает и тут же смущается.
Ну это понятно: когда говоришь про того, кто нравится, всегда смущаешься. По себе знаю: мне вот, например, очень нравится одна кошечка… Ну раз уж мы с вами так откровенно, мяу…
В общем, во дворе есть одна такая. Я-то редко на улице бываю, больше в окно люблю смотреть и вот в это окно часто её вижу. Во дворе гуляет, милая, беленькая вся, травку кушает. А когда зима – по снегу топает, топ, топ своими маленькими лапками. Следы остаются.
Утром в окно смотрю, а следы ещё не замело. Гляжу на её следы и думаю о ней… Она, знаете, как: топ-топ – и остановится. Задумается о чём-то. Беленькими ушками подёргивает. Потом опять – топ-топ. И снова остановилась. И ушки. И так мне её за ушко укусить хочется, прямо сил нет, клянусь кошачьей бабушкой! Ну милота же! А главное – задумчивая. Не то что другие кошки. Носятся во дворе как ненормальные, в помойке роются… Тьфу! Никакой гигиены.