Вся наша жизнь

Талигхилл повернулся к ближайшему слуге:

— Выполняй.

— Пойдемте, почтенный, — он взял Раф-аль-Мона за локоть и повел к выходу.

Они перешли на веранду и удобно разместились в легких плетеных креслах.

Вскоре появились носильщики с пакетами. Торговец попросил, чтобы ему выделили широкий устойчивый стол.

Когда внесли стол, Раф-аль-Мон поднялся и стал самостоятельно распаковывать свертки, заявив, что не доверяет носильщикам — те могут случайно что-нибудь сломать.

Появилась знакомая уже Талигхиллу игровая доска, расчерченная на правильные восьмиугольники, а на ней начали выстраиваться фигурки воинов, башен, боевых зверей и прочее. Принц завороженно следил за процессом и с нетерпением ожидал, когда же наконец начнется сама игра.

Наконец все было расставлено, оберточную бумагу и шерсть унесли расторопные слуги, а Раф-аль-Мон достал трубчатый футляр из мягкой кожи и принялся извлекать оттуда толстенный свиток — Свод правил для игры в махтас .

Талигхилла буквально переполняло желание поскорее приступить. Он поплотнее запахнул халат на груди и в который уже раз поменял свое положение в кресле: пошевелился и закинул ногу за ногу.

Раф-аль-Мон неторопливо опустился на свое место, перелистнул несколько страниц, пожевал губами и поднял свой задумчивый взгляд на Пресветлого:

— Ну что же, начнем?

Талигхилл кивнул — как он надеялся, не слишком порывисто.

— Вне всякого сомнения, — сказал торговец, — наилучший способ обучения — немного понаблюдать за тем, как буду играть я.

— Один?

— Я же говорил, что в махтас можно играть и в одиночку, — ответил старик.

— Итак, приступим.

/небольшое смещение во времени — словно перед глазами провели разноцветным пером; на мгновение на сетчатке (или что это там?) остается яркий след.

— Не изволят ли Пресветлый и его гость пообедать?

— Потом, Домаб, потом. Чуть позже. Так что же делать, если тебя окружили, а подмога находится на расстоянии шести клеточек?..

/снова смещение, такое же неожиданное и яркоцветное/

Громкий стрекот цикад. Многочисленные свечи рассеивают тьму вокруг игрового поля и двух склонившихся над ним людей. Глаза у принца азартно сверкают, он что-то говорит, и старик кивает в ответ, передвигая какую-то фигурку. У входа на веранду стоит Домаб и сокрушенно качает головой.

— Уже скоро полночь, принц. Вы же не ели с самого утра.

Талигхилл рассеянно поднимает голову:

— Что? Ты прав, Домаб, не ел… Чуть позже, хорошо?

Раф-аль-Мон мягко накрывает руку принца своей:

— Вам нужно поесть, Пресветлый. И мне тоже.

— Х-хорошо, — протягивает тот. — Хорошо, идем есть. Но мы ведь не закончили партию.

— Закончим, — обещает Раф-аль-Мон. — Только чуть позже. Например, завтра утром.

— Почему же завтра утром? — недовольно спрашивает Талигхилл. — Можно ведь и после ужина.

— Вне всякого сомнения, — кланяется торговец, настойчиво подталкивая принца к выходу. — Вне всякого сомнения. Но, Пресветлый, я немного устал.

— Устал? — поднимает кверху брови Талигхилл. — Что же, вот за ужином и отдохнешь.

Раф-аль-Мон переглядывается с Домабом и за спиной принца беспомощно разводит руками. Управитель хмурится, но молчит.

/перо перед глазами/

После ужина принц был вынужден поддаться на уговоры и позволить Раф-аль-Мону отправиться спать. Старику постелили в гостевой спальне, а слуг разместили в людской. Всем этим занимался Домаб, а Талигхилл, холодно пожелав торговцу спокойной ночи, вернулся на веранду и снова сел рядом с игральным полем. Кое-какие тонкости в правилах ускользнули от него, и Пресветлый желал уточнить некоторые детали.

Он взял в руки свиток с правилами и начал читать, но света от свечей было недостаточно. Тогда Талигхилл отложил Свод в сторону и просто стал смотреть на фигурки махтаса. Ему казалось, что стоит только отвернуться, и они оживут: зазвенят маленькие клинки, вознесутся к небесам крики раненых и яростные вопли одерживающих победу, заревут боевые слоны и зарычат псы.

— Завтра уезжает твой отец.

Талигхилл обернулся. У входа на веранду стоял Домаб. Управитель был в своем любимом халате с дикими вепрями: стоял в дверном проеме и разглядывал игральное поле.

— Да, — кивнул принц. — Хорошо, Домаб. Спасибо, что сказал.

— Ты не поедешь в Гардгэн, чтобы проститься с родителем? — в голосе управителя проскользнула еле заметная нотка удивления.

— Нет, разумеется, — чуть раздраженно ответил принц. — У меня же гость.

Оправдываешься. Значит чувствуешь за собой вину.

— Но…

— Домаб, отец ведь едет не на войну, — покачал головой Талигхилл. — Он просто отправляется в Хуминдар, потому что там поменялась власть. Так сказать, дипломатический визит — не опаснее, чем лесная прогулка на добром коне. А у меня гость.

— И махтас, — еле слышно добавил управитель.

— И махтас, — согласился принц. — Ты видишь в этом нечто позорное для меня?

Сам он мысленно поморщился — слишком уж вызывающе прозвучал вопрос. Но отступать Талигхилл не привык. Я уже взрослый человек, а этот мужчина говорит со мной так, словно я нашаливший сорванец. Пора пересмотреть свое отношение к нему. Ведь я решил так еще вчера, верно?..

— Нет, — прошептал Домаб. — Я не вижу. Моя беда как раз в том, что я не вижу, но чувствую. Этот холод. Он не к добру.

— Какой еще холод? — удивился Талигхилл. — Мухи вязнут в воздухе от жары.

Какой холод, Домаб?

— Мой, — ответил тот. — Мой, личный холод. Он предвещает что-то — что-то нехорошее. Но я не знаю, что. Скажи, Талигхилл, тебе не снилось чего-нибудь… такого?

— Не нужно начинать все сызнова, — в голосе принца зазвенела сталь… или лед. — Я думал, мы вчера обо всем договорились. Мне-не-снится-ничеготакого .

— Да, — медленно кивнул управитель. — Прости. Как же я запамятовал?

Пресветлому постелить прямо на веранде?

— Не стоит, — ответил Талигхилл. — Я предпочитаю ночевать в собственной спальне.

Домаб снова кивнул и ушел.

Принц проводил его взглядом, в котором посторонний наблюдатель не заметил бы и капли какого-либо чувства. Бесстрастность статуи — вот, что было в его глазах.

Вот и хорошо. В конце концов, я ведь не маленький мальчик. И у меня есть своя собственная голова на плечах.

/только достаточно ли ее тебе?/

Последняя мысль была чужой, словно кто-то невидимый сидел внутри и ехидно нашептывал Талигхиллу всякие гадости. Он криво усмехнулся. Пускай. Пускай шепчет, что ему угодно. А я все равно не позволю чему бы то ни было вмешиваться в свою жизнь!