Вся власть советам!

Ухо опытного артиллериста услышало бы, что залп собственно не был залпом, а скорее напоминал стаккато пулеметной очереди. Дело было в том, что исследования конца XX века установили, что два артиллерийских снаряда, идущие по траектории параллельно, со скоростью два с половиной Маха, создадут друг другу помехи за счет взаимодействия их ударных волн. Звучит мудрено, но вот кучность и точность в двухорудийных залпах снижается довольно значительно. Вот и ушли снаряды к цели не роем, а цепочкой, секундная задержка — это интервал почти в восемьсот метров, наличие которого сводит на нет все сверхзвуковые аэродинамические эффекты.

Отсюда, из боевой рубки устаревшего броненосца, самого «Дредноута» не было видно. Огонь велся перекидным способом, и старший артиллерийский офицер «Чесмы» лейтенант Неклюдов, прижавший к уху телефонную трубку, сейчас готовился принять поправки с флотского НП, как только там наблюдатели засекут место падения первых снарядов. Пока же двенадцатидюймовые «чемоданы» мчатся в низких серых облаках, совершая свое путешествие по баллистической кривой, команды башен, опустив стволы, лихорадочно священнодействуют, перезаряжая орудия. Сейчас лейтенант Неклюдов получит поправку, стволы орудий еще чуть-чуть сместятся, и «Чесма» выбросит в сторону противника очередную порцию полновесной фугасной смерти. Все правильно — британских моряков сюда никто не звал.

13:25. Батарея Кетлинского.

Контр-адмирал Кетлинский, вернув телефонисту трубку, выжидающе смотрел в сторону Александровска. С высоты, на которой была расположена батарея, низкий, приземистый остров Екатерининский совершенно не закрывал стоящие на якорях броненосцы. Тем временем «Дредноут» всей своей массой уже влез в горло залива. Еще немного, и оптимальный момент для открытия огня будет упущен. И вот он, этот момент. Четыре почти слитных ярких вспышки на «Чесме», особенно заметных из-за серой хмари северного полудня, возвестили о том, что битва за Мурман началась. Мгновение спустя отстрелялся и «Моонзунд».

Контр-адмирал Кетлинский посмотрел в сторону «Дредноута» и, медленно сосчитав про себя до двадцати пяти, резко бросил команду:

— Открыть огонь!

Орудия выбросили четыре ярких снопа огня, и грохот залпа туго ударил по ушам. Заряжающие слитным движением откинули замки, и на посыпанный песком пол орудийных двориков, воняя сгоревшим порохом, с лязгом упали первые стреляные гильзы. Взамен в жарко раскрытые глотки казенников стволов влетели только что извлеченные из ящиков новые унитары, и орудия снова грохнули, на этот раз немного вразнобой. Восемь секунд на выстрел. Куда больше, чем на рекордных стрельбах, но значительно быстрее, чем могли стрелять другие артиллерийские системы. Орудия Кане не зря назывались скорострельными — на испытаниях французы выдавали из таких пушек и по десять выстрелов в минуту.

Но не успели еще замки с лязгом закрыться, как снаряды первого залпа батареи уже достигли палубы «Дредноута». С дистанции в пятнадцать кабельтовых для русского морского артиллериста совершенно невозможно промахнуться по такой крупной цели, как «Дредноут». В палубу угодили все снаряды. Один из них разорвался, прошив вторую дымовую трубу на высоте примерно двух метров от палубы, из-за чего по правому борту в корму потянулся жирный хвост удушливой угольной копоти. Кто хоть раз вдохнул угольной гари, тот ни с чем ее не перепутает.

Но даже не этот снаряд сорвал бурные аплодисменты, а его брат-близнец, пробивший насквозь чуть ниже грузовой стрелы находящуюся сразу за первой трубой фок-мачту и сразу после этого взорвавшийся. Мачта покосилась и стала все сильнее и сильнее раскачиваться на вантах при каждом восхождении корабля на волну. А тут еще обстрел. Все знают, как это бывает с надломленными трубами — сначала почти незаметное, потом, по мере расшатывания конструкции, разрушение идет все быстрее и быстрее.

Но наиболее увлекательный аттракцион довелось пережить британским офицерам и матросам, находившимся в тот момент на главном КДП «Дредноута». Это были «русские качели», причем с заранее предсказуемым результатом в виде купания в ледяной морской воде.

Настал момент славы для батареи Кетлинского, которую британцы до сего момента не замечали. И не только из-за заблаговременно принятых при ее строительстве мер маскировки, а еще и потому, что джентльмены, как и прочие свиньи, смотрят наверх только тогда, когда их смолят.

Батарейцы не подвели. Пока они были живы, в бешеном темпе в казенники шестидюймовок один за другим летели тяжеленные унитары. И на британские корабли сыпались снаряды. Ирония судьбы — боеприпасы к пушкам Кане на батарее Кетлинского были французского производства. Привет, что называется, от союзника.

13:26. Кольский залив, британская эскадра.

Сэр Генри Френсис Оливер, смешно вывернув шею, повернул голову на звук творимого на берегу безобразия. Он увидел, как прямо ему в лицо вылетели еще четыре жгута яростного порохового пламени.

— О, черт! — только и успел сказать британский адмирал, когда на полубаке «Дредноута», прямо под башней ГК «A», прогремел взрыв, причем совсем не шестидюймового снаряда. Багровая вспышка, клуб черного дыма, визг разлетающихся веером вдоль палубы осколков. Коронный удар по касательной русским тяжелым фугасом. Линкор содрогнулся, как боксер, пропустивший прямой в челюсть. Одновременно три высоченных столба воды поднялись рядком по правому борту «Дредноута». Продолжение полубака, служащее башне фундаментом, и сама башня, уберегли людей, стоящих на мостике от остальных последствий первого «привета» с «Чесмы».

— Дьявол меня забери! — только и произнес адмирал Оливер, вдохнув едкий запах сгоревшего тротила. — Сэр Томас, — повернулся он к адмиралу Кемпу, — и это, по-вашему, означает, что русские нас не ждут?

Ответом на его слова стал шестидюймовый снаряд, рванувший прямо под мостиком, на крыше боевой рубки. Опять веер осколков, на этот раз промчавшийся снизу вверх. Некоторые из них пробили палубный настил. Схватился за живот и с жалобным криком упал на палубу молоденький матрос, поймавший зазубренный кусок металла.

— Джентльмены, — стараясь казаться невозмутимым, произнес Кемп, — вам не кажется, что нам лучше было бы спуститься в боевую рубку? Находиться здесь становится небезопасным.

В ответ адмирал Оливер только кивнул и, стараясь, чтобы его не сочли трусом, бегущим от опасности, направился к трапу. Ну, не был он боевым командиром, и никогда он не стоял на мостике боевого корабля под градом вражеских снарядов. Его стихией была штабная служба. И сюда его направили, что называется, по остаточному принципу. Ведь для того, чтобы призвать к порядку взбунтовавшихся варваров, много смелости не надо. А тут оно вот как вышло…

Деревянный палубный настил в том месте, куда угодил тяжелый русский фугас, полыхал веселым желтым пламенем, а восьмидюймовая бронеплита, прикрывающая перегрузочное отделение башни «A», треснула и частично сорвалась с болтов. Кроме того, несколько очагов пожара вспыхнуло в средней части корабля, где один за другим продолжали рваться русские фугасы. По «Дредноуту», разматывая шланги, побежали матросы пожарного расчета. На перевязочный пункт к фельдшеру потащили первых раненых, а в мертвецкую — первых убитых. Бьющие прямой наводкой шестидюймовки сметали с палубы матросов аварийных партий быстрее, чем те успевали выбегать из безопасных бронированных недр корабля.