Всюду третий лишний

Однажды во время обеда Пенди, подойдя к нашему столу, спросил, читали ли мы на первой странице «Миррор» рассказ об огромном коте, замеченном на вересковом поле в Бодмине. «Жаль, что в нашей округе не обнаружилось такого существа», – язвительно сказал он. Мы привели к нему одного из сослуживцев Дэнни на радиостанции, застенчивого и сговорчивого парня, который поклялся, что видел собственными глазами пантеру. Развивая эту тему, мы описали вмятину размером с футбольный мяч на борту его машины. Размер вмятины, насколько мы себе это представляли, должен был соответствовать размеру головы пантеры. Наш свидетель не только видел пантеру, но и подвергся ее нападению; она в прыжке врезалась головой в дверцу его машины, стоявшую в Аллее влюбленных, когда он и его подружка обнимались и целовались в салоне. Мы подготовили другого свидетеля, сообщившего еще об одном факте, подтверждающем существование пантеры. Этот плутоватый парень, знакомый приятеля Люси, клялся, что видел на спине одной из овец на ферме своего отца следы зубов, которые не могла оставить собака. Дальнейшее развитие сюжета мы продумали вплоть до мельчайших деталей. Люси пришла в редакцию за час до того, как я должен был отправиться к Алану Пулу с фотографом, чтобы сделать необходимые снимки. Она незаметно сунула во внутренний карман моего пиджака пластиковый пакетик с шерстью, которую начесала с кота по имени Смадж, любимца владельца дома, где она снимала квартиру. На манер шпиона, пользующегося шифром для связи с резидентом, она, почти не раскрывая рта, произнесла фразу, над которой мы до сих пор покатываемся со смеху: «Смадж меняет шерсть – клей ее на вмятину». Однако все пошло наперекосяк, после того как я позвонил в Королевское общество по защите животных и инспектор Том Холмс отказался дать разрешение на помещение нашей беседы в газете. Для того, чтобы склонить его к сотрудничеству, я рассказал ему о шерсти, и это привело его в волнение. Он очень сильно разволновался, потому что позвонил в Оксфорд, в главное управление Общества, и прежде чем мы поняли, куда и кому он звонит, главный инспектор по южным графствам Англии уже выпытывал по телефону все подробности, касающиеся шерсти. Полиция, которую о произошедшем инциденте известило Общество по защите животных, решило изолировать зону, где произошло нападение зверя, и выслать для этого бригаду маркировщиков с колышками и лентой. Полицейский чин пообещал в случае необходимости прислать еще и патрульный вертолет. Мы с Люси запаниковали. История выходила из-под контроля. Мы знали, что вылетим с работы, если Пенди станет известно о наших проделках, поэтому я позвонил в полицию и оставил у них на автоответчике сообщение о том, что Алан Пул, возможно, не совсем в себе и склонен к галлюцинациям. Но было уже слишком поздно, поскольку кто-то в полицейском участке в Эйлсбери слил информацию в массы, после чего телефон в редакции новостей раскалился от звонков граждан, желающих увидеть фотографии и узнать номер домашнего телефона Алана Пула. Все только и говорили что об уиндоверском звере.

Я позвонил Алану Пулу и посоветовал ему поскорее избавиться от шерсти. Я рассказал ему о том, что происходит, умолчав, конечно, про то, что в полиции знают о его психической ущербности, но тут запаниковал он. Работая на военном радиовещании в Чалфонте, он умудрился получать еще и пособие на оплату жилья, поскольку числился безработным и теперь боялся, что это всплывет, как только шумиху, поднятую вокруг него, подхватят общенациональные газеты. Мне не оставалось ничего, как только попытаться спустить всю эту историю на тормозах. Когда я сказал Пенди, что Пул не совсем нормальный, он велел мне упомянуть об этом в очередной публикации. Я должен был позвонить Пулу и поставить его в известность о том, что мы собираемся сообщить в газете о его психическом нездоровье, но, когда я сделал это. Пул начал угрожать. Он пообещал рассказать правду обо всей этой истории в своем радио-шоу в тот самый момент, когда увидит газету с подобной информацией о себе.

В ту ночь мы с Люси еще не знали о том, что эту злополучную историю придется отложить ради описания грандиозного пожара на заводе растворимого кофе в Эйлсбери, и, пребывая в состоянии депрессивной опустошенности, отправились в ночной клуб «Гейт», где приняли каждый по две таблетки. Когда мы встали с табуретов, чтобы потанцевать, я только и мог сказать что «Люси?…» и поспешно добавить «я тебя люблю». Она рассмеялась и сказала, что тоже любит меня, а я повторил только что сказанное снова, но на этот раз более настойчиво.

Я, должно быть, решил, что вот-вот не смогу говорить связно и поэтому должен подтвердить свои слова иным способом. Я не знаю, сколько времени мы целовались, но следующее, что я помню, было то, как мы стояли, прижавшись к фонарному столбу на улице у клуба. Проснулся я в постели с Люси в ее квартире в Кваррендоне.

Очень скоро мы с Люси стали неразлучны. Ее постоянное присутствие рядом успокаивало меня, и жизнь стала казаться мне почти безоблачной. Она была моей первой подружкой, ставшей для меня настоящим другом, и через несколько недель я освободил комнату, которую снимала для меня редакция, и мы с Люси переехали в прекрасный, просто сказочный, домик в городке Уайтчерч недалеко от Эйлсбери. Наш домик был настолько привлекательным и по-старомодному опрятным, что казался сделанным из пастилы и мармелада.

Жизнь с Люси казалась жизнью в другом мире, нашем собственном маленьком мире, в который лишь иногда вторгались посторонние силы. Это была веселая, волнующая жизнь, совершенно отличная от той, которой я жил с Карлосом и Дэнни. Нам нравилось смотреть рекламы компании, производящей ковры, когда экран заполнялся лицами руководящих работников и сотрудников отдела продаж, по очереди говорящих в камеру, и угадывать, кто из них директор. По утрам в воскресные дни мы, сидя в небольшом ресторанчике, читали газеты по много часов кряду и в таком количестве, что громадные кучи свежих страниц перед каждым делали нас похожими на огромных панд. Если нам случалось работать в разные смены, то по утрам, когда кто-то из нас уходил на работу, мы говорили друг с другом неслышными таинственными голосами. «Ну пока… Береги себя», – говорили мы, не раскрывая ртов, но тот, к кому были обращены эти слова, по дрожанию губ отлично понимал сказанное.

Люси не могла смотреть фильмы ужасов, фильмы с драками и опасными приключениями, поэтому я никогда не позволял себе говорить загробным голосом или притворяться монстром, зомби, потусторонним духом или чем-либо подобным из разряда сверхъестественного и одержимого желанием творить зло. И еще, если я входил в комнату, а Люси в этот момент стояла спиной ко мне, я должен был спокойно и не торопясь оповестить ее о своем присутствии, иначе она бросалась на меня, размахивая тем, что в этот момент было у нее в руках.

У Люси была привычка, сидя у телевизора, наматывать волосы на мизинец. Это отвлекало меня, и если она сидела рядом со мной на диване и мы были одни, то когда она начинала терзать свои волосы, я шлепал ее по руке, а она, не сказав ни слова, начинала накручивать волосы с другой стороны головы на мизинец другой руки. Не знаю почему, но это напоминало мне манипулирующих пальцами горилл, которых я видел в сериале «Дикая природа в час дня», но и эта ее привычка мне нравилась.

Я мог обсуждать с ней то, что пишу; я раскрыл ей свои амбициозные мечты стать обозревателем, ведущим постоянную рубрику, – я не мог посвятить в это никого другого, потому что никому другому это было бы не интересно, и, что, пожалуй, еще важнее, сам я тоже не испытывал никакого интереса посвящать кого-то в свои планы. Ей досаждала моя ипохондрия. То, что она пропускала мимо ушей все мои жалобы на нездоровье, считая их моими очередными причудами, заставило меня также не принимать их всерьез, и, как ни странно, это меня успокаивало и приносило облегчение.

– Нет ничего удивительного в том, что у тебя болят яйца, ведь ты их постоянно теребишь. Я ведь даже к ним больше и не прикасаюсь. Поверь, у тебя нет ничего страшного.

Она была постоянно занята поисками новой работы и все время отправляла в разные места заявления и резюме. И еще она была необычайно впечатлительной, над этим мы тоже немало шутили, и за это я любил ее еще сильнее. Она хотела стать политическим обозревателем, представителем по связям с общественностью при полицейском управлении, репортером международных новостей, юристом, кем-то (не знаю, как называется эта профессия), кто перестраивает дома, и учителем.

– Как мне всегда хотелось быть учителем!

– Ты никогда за все время, что я тебя знаю, не говорила о том, что хочешь быть учителем. Может, тебе недельку и стоит попробовать поработать учителем-стажером, но только перед выходом на пенсию.

– А почему бы нет, я хоть тогда узнаю, какая именно работа мне больше всего по нраву?

– Да потому что неделю назад ты посмотрела «Элли Макбил» и захотела стать адвокатом.

– Какой ты все-таки безразличный.

После просмотра «Друзей» Люси превратилась в Дженнифер Энистон.

– Люси, ты снова заговорила на американский манер.

– Вовсенет.

– Вовсе да.

Стоило ей прочитать в «Космополитен» статью, в которой утверждалось, что мы не совместимы, потому что спим спина к спине, в позе, которую автор называл «перевернутые бананы», как она встревожилась. Когда ее что-либо злило, она имела обыкновение слегка притопывать на месте, на манер того как топчутся виноделы, давя виноград. Она чуть не каждый день теряла ключи, опоздать на десять минут было для нее нормой, у нее была мания покупать ненужные вещи, такие как свечи, подносы для чая и разнообразные сумочки от «Донны Клары, Нью-Йорк».

Карлос и Дэнни уехали, но привычка оттягиваться перед уикендом не забылась, и хотя мы не делали уже ничего особо предосудительного, я никогда при этом не скучал. Мы шли обычно в небольшой паб «Вишня», находившийся за углом нашего дома, где все нас знали, а бармен разрешал нам, одним из очень немногих особо привилегированных посетителей, подбрасывать поленья в камин. Обычно наша беседа начиналась с обсуждения последних событий и дел на работе: появление нового сотрудника, очередная шутка кого-нибудь из репортеров над местным чиновником и подобные дела. После этого наступал черед Люси выговориться о поисках лучшей работы каком-нибудь солидном журнале, а затем я рассказывал о своих журналистских делах – в то время я всеми силами пытался склонить редактора поручить мне телевизионные обозрения. Обсудив все это и, по обыкновению, хоть в чем-то не придя к согласию (права женщин – основа любви), мы снова начинали беседу в шутливых тонах о том, чтобы бы мы делали друг без друга.