Вторая линия. Рассказы и истории разных лет
Шрифт:
— Две недели всего осталось, — вздохнула она. — А ты ко мне сюда, конечно, не прилетишь.
— Только если меня нынче же утром вышвырнут из университета. А они, гады, не вышвырнут. Они без меня, напротив, совсем пропадут, и как же это вот прямо сейчас некстати… О, знаешь, что я вспомнил? Ты не поверишь, но во сне я работал с компьютерными сетями, крутой специалист был, на мне там все держалось.
— О! — восхитилась Лизелотта. — И ты наконец-то запомнил, где у компьютера USB-порт? Воистину великий день!
— Не уверен, что запомнил, — смущенно сказал Тимоти. — Но я проверю. Да, слушай, у меня же там еще и дети были. Близнецы, мальчик и девочка. Ссорились страшно. Но все равно классные. Смешные. Особенно девочка. Злющая такая!
— Ты же вроде никогда не хотел детей, — настороженно сказала Лизелотта.
— Ну да. Я и теперь не хочу. Тем не менее во сне они у меня
— Ну, вообще-то, они есть, — робко заметила Лизелотта. — Извини, если это плохая новость.
— Ничего, главное, что лично для меня их нет. В смысле можно продолжать игнорировать их существование. И мне ничего за это не будет.
— У тебя сварился кофе, — сказала Лизелотта. — Пей давай.
— Откуда ты знаешь, что он сварился?
— Элементарно, мой дорогой Ватсон. Мне было слышно, как машина фыркает. Теперь она молчит. Я хочу услышать, как ты его наливаешь в чашку: буль-буль-буль! И пьешь: хлюп, хлюп. Меня это приободрит, и я оставлю тебя в покое, аж до полудня. Позвонить тебе в полдень?
— Обязательно, — сказал Тимоти. — Обязательно позвони. Я скучаю по тебе, как последний дурак.
— Та же беда, приятель, — вздохнула она. — Ничего, еще две недели, а потом полгода из Окленда ни ногой. Веришь, нет?
— «Третьего мая тысяча семьсот пятьдесят третьего года ремесленник Альберто Гордони из сицилийского города Таконы шел по двору замка и вдруг неожиданно исчез на ровном месте, испарился на глазах жены, графа Занени и многих других сограждан, — читает вслух Мэтью. — Изумленные люди обыскали все вокруг, но не нашли никакого углубления, куда можно было бы провалиться. Ровно через двадцать два года Гордони появился опять, возник на том же самом месте, откуда исчез, — во дворе графского имения. Сам Альберто утверждал, что он никуда не исчезал, поэтому его поместили в дом умалишенных, где только семь лет спустя с ним впервые заговорил врач, отец Марио. Священник поверил Гордони и отправился с ним в Такону. Во дворе имения Альберто сделал шаг и исчез опять, теперь уже навсегда! Святой отец Марио, осенив себя крестом, приказал оградить это место стеной и назвал его Ловушкой Дьявола».
Нора тихонько вздыхает. После того как выяснилось, что объяснить исчезновение Тимоти не могут ни полицейские, ни вызванные ими фэбээровцы, ни хмурые типы, высокомерные, как европейские монархи, так называемые эксперты, Мэтью принялся коллекционировать истории о таинственных исчезновениях. То ли надеялся, что со временем сможет разобраться, что случилось с отцом, то ли просто утешался тем, что они не единственные люди в мире, которых постигло столь таинственное несчастье. Собственно, сама Нора тоже находила некоторое утешение в этих небылицах, поэтому выслушивала регулярные вечерние доклады сына с живейшим интересом.
— Или вот еще, — продолжает он. — «Дорога в Никуда». Послушайте! «Короткий участок автострады, уходящей от города Альбукерке в штате Нью-Мексико к горному массиву Сан-Матео. Жители Альбукерке уверены, что дорога „проглатывает“ людей и автомобили. Только в 1997 году там бесследно исчезло семнадцать человек…» Представляете? А может быть, наш дом тоже построен на такой «дороге в никуда», просто никто об этом пока не знает? Его же совсем недавно построили, а раньше тут был пустырь, вот никто и не успел пропасть, папа первый. Может быть, мы все тоже скоро пропадем?..
«…и окажемся там же, где папа», — хочет добавить он, но умолкает под тяжелым взглядом сестры.
— Ты все-таки сначала думай, а потом говори, — шипит Джина. — Мама же!..
— Ничего, — говорит Нора, — ничего. Дай брату рассказать. «Дорога в Никуда» — это действительно очень здорово, может быть, я даже вставлю ее в новую книжку, как вам кажется, дети? Вам было бы интересно о таком читать?
Мэтью энергично кивает, Джина яростно мотает головой, Нора улыбается, и слеза, покатившаяся было по ее щеке, останавливается на полдороге и тут же высыхает.
— Жизнь и сновидения — страницы одной и той же книги, — говорит Лизелотта. Она сидит в шезлонге вытянув ноги, нежится под лучами выглянувшего наконец солнца, и выражение лица у нее при этом самое что ни на есть мечтательное.
— Что?!
Тимоти даже подскочил
от неожиданности. Конечно, они прожили вместе четырнадцать лет и всегда отлично понимали друг друга, а все-таки отвечать вслух на его мысли — такого обычая у нее до сих пор не было.— Это не я придумала. Это Шопенгауэр.
— Правда? С ума сойти, я на него по молодости сдуру только что не молился, а этой фразы не помню.
— А я, считай, только ее и помню. Наверное, потому, что все остальное не в моем вкусе, он для меня слишком пессимист, аж тошно делается… Но это, знаешь, очень полезная формула. Помогает трезво смотреть на вещи.
— Ты только на меня, пожалуйста, трезво не смотри, — говорит Тимоти. — Страшно подумать, что будет, если я перестану тебе сниться.
— Не перестанешь, — улыбается она. — Никогда. Слово скаута.
НИКАКОЙ НАДЕЖДЫ [9]
Это было лучшее лето в его жизни. [10] Так Миша думал тогда, и даже потом, пятьдесят пронзительно звонких лет спустя, мог подтвердить: действительно самое лучшее, вне конкуренции, хотя началось оно с разочарования, а закончилось вообще черт знает как.
Ну, то есть, началось с того, что Анита, с которой он собирался ехать автостопом в Париж, в последний момент передумала и укатила туда с каким-то толстым старшекурсником, владельцем ослепительно-красного джипа. «Дура, — сказал ей Миша, — от него же пахнет просроченными сосисками», — но, в общем, не обиделся. Он и сам в ту пору руководствовался принципом «все что угодно, с кем получится, и будь что будет», — глупо было бы требовать иного поведения от подружек, даже от тех, кого он знал по именам — а это уже, как ни крути, близкие, доверительные отношения.
9
Автором этого рассказа, как и рассказа про русалок из сборника «78», значился Михаэль Штраух. Понятия, кстати, не имею, почему. Если в «78» был принцип «одно имя — один текст», и для второго рассказа всем авторам приходилось брать псевдоним, то здесь подобных ограничений не было. Думаю, Михаэлю просто захотелось поиграть с нами в исчезновение Филимора. К тому же, спорю на что угодно: лавка бабки Рады находится в том же городке, где торгуют туфлями для сна, никогда не ставят будильники и приманивают русалок на суши.
10
Мне приятно думать, что такое начало рассказа — дань уважения Лее Любомирской, чью книгу «Лучшее лето в ее жизни» мы издали в «белой» серии ФРАМа, и дружеский привет ее читателям. Ну, то есть, мне нравится, идея, что Михаэль Штраух тоже читал Лею Любомирскую (в чьем, интересно, переводе?) и, подобно мне, был совершенно очарован.
Миша сперва немного растерялся — у всех свои планы, искать компанию поздно, одному, что ли, теперь стопом ехать? А потом подумал — какого черта, почему бы просто не отправиться домой. Если уж родился в городе у моря, глупо проводить каникулы где-то еще, а мама… ну что мама, вполне можно пережить.
Мама, впрочем, вела себя вполне по-человечески, только кормила как на убой, но тут у Миши как раз не было возражений, за год самостоятельной жизни его отношение к домашней еде дивным образом переменилось. А как-то за ужином, смущенно потупившись, призналась, что еще весной решила поехать в круиз с Юргеном — ты же помнишь Юргена, тот самый, который с моей бывшей работы? Я тут думала-думала, все-таки он симпатичный, и такой круиз — сперва по Средиземному морю, потом через Атлантику в Лиссабон, я еще никогда не была в Лиссабоне. А ты сперва писал, что не собираешься приезжать на каникулы, но в последний момент все-таки приехал, и я теперь не знаю, что делать, как-то неудобно тебя одного тут бросать, все-таки почти три недели, но так хочется, и Юрген обидится… Миша с изумлением понял, что она отпрашивается,как он сам когда-то отпрашивался в кино, или в поход с ночевкой, сердце его сжалось от нежности, и он сказал — конечно, поезжай, и Юрген твой клевый, я его помню, он меня на пикнике все время в «дартс» обыгрывал и радовался как маленький, а потом спохватился и стал поддаваться, ужасно трогательный, а Лиссабон это круто, у нас одна коза учится, десять лет там с родителями жила, фотки показывала — вообще улет. Сказал все это, и только потом обрадовался, осознал, наконец, что сулят ему мамины романтические планы: три недели в совершенно пустой квартире, офигеть, вот уж повезло, так повезло.