Вторая любовь

Дороти-Энн очень не хотела уезжать. Она вкусила от плода любви и заботы, и словно растение, за которым хорошо ухаживают, только начала расцветать. Никогда раньше она не знала такого покоя и уверенности в себе, такого ощущения собственной нужности, чувства принадлежности… Почему жизнь не может всегда быть такой? И тем не менее, девочка проявила осторожность и не стала высказывать свое мнение вслух. Она понимала, что Элизабет-Энн должна вернуться. Все еще прикованная к инвалидному креслу, она насколько могла восстановила свое здоровье и должна была управлять империей.

В последнюю ночь в Провансе Дороти-Энн не смогла заснуть. Она просто лежала и думала о том, как ее здесь любили и как о ней заботились. Если бы только существовал способ избежать возвращения в Территаун. Ей так хотелось открыть свое сердце прабабушке и попросить ее взять правнучку с собой, но малышка понимала, что это невозможно. После удара Элизабет-Энн постоянно требовались услуги медсестры, и уж меньше всего она нуждалась в том, чтобы взвалить на себя заботу о ребенке.

На следующий день Дороти-Энн молчала в течение всего долгого перелета домой. Большую часть времени она провела с закрытыми глазами, притворяясь спящей и вспоминая потрясающие прошедшие месяцы.

И именно тогда, где-то над Северной Атлантикой, она открыла для себя великую истину. Она покинула Прованс, но Прованс никогда не покинет ее. Он навсегда останется с ней. Воспоминания станут частичкой ее души, и ей только и останется, что воскресить их, когда ей того захочется. Каждый волшебный день с ней и готов поддержать ее.

Дороти-Энн услышала, как пилот объявил об их скором приземлении в международном аэропорту имени Кеннеди, и мысленно положила свой дневник на попку. Вскоре «боинг» совершил великолепную посадку, и очень, очень скоро она уже сидела в лимузине, направляющемся в Территаун, назад к суровой действительности.

6

— Ма?..

— Мамочка!

Дороти-Энн сидела на больничной кровати в своей собственной ночной хлопковой рубашке с короткими рукавами в стиле Империи — женственный корсаж украшен нежной вышивкой, заложенными складочками и кружевом, — и гадала, откуда взялись все эти букеты цветов, серебряные воздушные шарики и плюшевые мишки, усевшиеся на систему кондиционирования воздуха, когда до нее донеслись голоса, чистые, настоящие дисканты, а потом появилась троица, торопливо вбежавшая в палату.

— Ох! — жалостливо выдохнула суетящаяся, задохнувшаяся няня Флорри где-то поблизости, ее врожденный акцент шотландских гор остался таким же сильным, как в тот день, когда она покинула Галасхилс. — Я кому сказала, прекратите шуметь. Говорила вам, больница здесь!

Дороти-Энн снисходительно улыбнулась. Они были такими подвижными, как мексиканские прыгающие бобы, ее Лиз, Фред и Зак. Просто торнадо энергии, кружившийся здесь, там и всюду. Их питали темперамент и возбуждение, они яростно неслись по жизни, словно уже осознавая, что однажды время возьмет над ними верх, и когда-нибудь они задумаются о том, куда же унеслись их годы.

Стоило ей увидеть детей, и сердце забилось от переполняющей его любви. Дороти-Энн пришлось моргнуть, чтобы прогнать слезы гордости и радости.

Господи, как же она любит их, троих своих маленьких Кентвеллов.

Самая старшая, Лиз, ей одиннадцать. С аквамариновыми глазами, белокурые волосы собраны в «пальму» на макушке и перевязаны красной лентой. В своей черной куртке, юбке из шотландки и черных туфельках с перепонкой и на низком каблуке, она выглядела определенно — и к своему большому разочарованию — приготовишкой. Снаружи Ральф Лорен, киберпанк изнутри. Мисс Американский пирог, с острым, как бритва, умом, с модемом на «ты», одна нога в этом мире, а вторая твердо стоит в киберпространстве.

Потом десятилетний Фред. Вылитый портрет своего отца, но с разделенными посреди пробором длинными волосами цвета воронова крыла, падающими по обе стороны его лица. Очень престижно и модно одетый, в супермешковатых джинсах, полы рубашки наружу, тонкие золотые кольца в каждом ухе. Из кармана штанов провод тянется к наушникам на голове. Осторожный, замкнутый и немногословный ребенок, он, чавкая, ест чипсы из открытого пакета «Дортос» и кивает головой в такт только ему слышной музыке.

И наконец самый младший. Зак, ее девятилетнее чудо. Рыжеволосый, синеглазый, так и пышет неукротимой энергией. Пытается выглядеть «в струе», как и брат, но слишком мил, чтобы у него это получилось. Бейсбольная кепка надета в соответствии с модой — козырьком назад, в руке — электронная игра.

Вся троица уставилась на нее, больничную койку, капельницу и мониторы, заставившие их замолчать. Потом Зак нарушил тишину.

— Ммамочка! — выдавил он, готовый расплакаться. — Ты же не собираешься у-у-умирать, правда?

— Знаешь, ты и вправду настоящий, настоящий дурак, — фыркнула Лиз с превосходством старшей. — У мамы просто тяжелый стресс, вот и все. — Она помолчала, наклонила голову к плечу и встревоженно посмотрела на мать. — Я хочу сказать, что это все… Так, мамочка?

— Да, дорогая, — Дороти-Энн добавила в голос материнской уверенности. — Это действительно все.

— А насчет папы, правда? — выпалил Фред и виновато опустил голову, разглядывая свои кроссовки. Волосы упали ему на лицо.

Зак отбросил свою компьютерную игру и замолотил его своими крошечными кулачками.

— Папа не умер! — закричал малыш, в жалобном голосе слышалось нежелание поверить. — Не умер! Не умер!

— Господи, парень! — няня шикнула на Фреда, обхватила разбушевавшегося Зака. — Ты что, не слушаешь, что тебе говорят? Говорила ведь, чтобы ты маму не расстраивал!

Получивший выговор Фред вздохнул, пожал плечами и переступил с ноги на ногу.

— Не обращай внимания на брата, паренек, — обратилась няня к Заку. — Он не то хотел сказать.

— Все в порядке, няня, — спокойно вмешалась Дороти-Энн. — Они имеют право знать.

— Это было во всех газетах, — угрюмо пробормотал Фред. Тряхнув головой, чтобы отбросить волосы назад, он поднял глаза и прямо встретил материнский взгляд.

Дороти-Энн вздохнула про себя. «Мне следовало догадаться. Они слишком большие, чтобы не узнать все без моей помощи. — И все-таки ей бы хотелось рассказать им самой. — Я бы постаралась сказать обо всем помягче».

Но теперь уже слишком поздно, и дети ждут ее объяснений. Несмотря на проколотые уши и модную одежду, они вдруг показались ей маленькими, покинутыми, уязвимыми.

«Они рассчитывают на меня, — сказала себе Дороти-Энн. — Я должна быть сильной. Ради них».

Все что она смогла сделать, это протянуть как-будто налитую свинцом руку и жестом позвать их.

— Подойдите ближе, дорогие мои, — спокойно произнесла мать. — Семейное совещание.