Вторая мировая война. (Часть III, тома 5-6)

Я не думаю, что мы должны принять сейчас какое-то решение о перенесении срока операции, и, разумеется, мы не должны этого делать, пока командующие, ответственные за операции, — Эйзенхауэр и Вильсон, — не будут в состоянии изучить все возможности и доложить о фактическом положении. Пока же Дяде Джо не следует сообщать ничего по этому вопросу.

Я думаю, что психологически было бы очень плохо поднимать этот вопрос сейчас, поскольку прошло лишь немногим более месяца с тех пор, как мы трое согласовали соответствующее заявление в Тегеране".

«Я очень рад, — ответил я 16 января, — что мы с Вами полностью согласны друг с другом».

Польский вопрос, игравший столь большую роль в Тегеране, побудил меня телеграфировать Идену из Карфагена.

Премьер-министр — министру иностранных дел 20 декабря 1943 года

"Я думаю, что вам следует поднять сейчас перед поляками вопрос о польских границах, сказав, что это делается по моему личному желанию и что я сделал бы это сам, если бы не моя временная инвалидность. Вы должны показать им формулу и примерную линию на карте на востоке и линию по Одеру, включая район Оппельна на западе. Это дает им замечательный кусок территории протяжением 300-400 миль в обе стороны и более 150 миль побережья, даже если исходить из того, что граница пройдет западнее Кенигсберга. Поляки должны, конечно, понять, что это лишь сформулированные в общих чертах ориентировочные предложения, но что с их стороны было бы весьма неразумно отказываться от этого. Даже если они не получат Львова, я все же советую им согласиться и предоставить английским и американским друзьям попытаться претворить этот план в жизнь. Вы должны указать им, что, взяв и твердо удерживая нынешние германские территории вплоть до Одера, они окажут услугу Европе в целом, заложив основу дружественной политики в отношении России и тесных связей с Чехословакией. Это дало бы шансы на возрождение польской нации в доселе невиданном блеске.

Как только мы будем знать, что они примут и поддержат эти предложения, мы обратимся к русским и постараемся сделать все это определенным и точным. С другой стороны, если они отвергнут все это, я не представляю себе, как правительство его величества сможет добиться для них чего-либо большего. Русские армии через несколько месяцев, возможно, перейдут довоенные границы Польши, и представляется чрезвычайно важным, чтобы до этого Россия дружески признала польское правительство и чтобы между ними была достигнута общая договоренность об урегулировании, касающемся послевоенных границ. Мне будет очень интересно узнать, как они реагируют на это".

Президент Бенеш ехал в это время из Москвы в Лондон. Я просил его заглянуть ко мне в Маракеш на обратном пути. Глубокое знание им Восточной Европы придавало особую ценность его мнению по польскому вопросу и по поводу того, что сделают русские для Польши. В течение 20 или более лет Бенеш, как министр иностранных дел или президент Чехословакии, был верным союзником Франции и другом западных держав, поддерживая в то же время единственные в своем роде отношения со Сталиным. Когда Франция и Англия пожертвовали Чехословакией и позднее, когда накануне войны Риббентроп заключил свое соглашение с Молотовым, Бенеш был очень одинок. Но затем, после продолжительного промежутка времени, Гитлер напал на Россию, и дружественные связи Бенеша с Советами вновь обрели свое реальное значение. Россия вполне могла пойти в 1938 году на войну с Германией из-за Чехословакии. Как бы то ни было, сейчас обе они страдали от одного и того же жестокого врага.

Мне было очень приятно побеседовать на солнце, среди цветов своего маракешского жилища, с этим старым политическим коллегой и зрелым европейским государственным деятелем, которого я впервые встретил в 1918 году в обществе великого Масарика, создателя страны, сын которого с честью погиб ради ее дела. Бенеш, разумеется, был настроен оптимистически.

Я направил президенту следующий отчет о нашей беседе.

Премьер-министр — президенту Рузвельту 6 января 1944 года

"Бенеш был здесь. Он с большой надеждой взирает на русскую ситуацию. Он может принести чрезвычайно большую пользу, попытавшись убедить поляков быть благоразумными, и примирить их с русскими, доверием которых он издавна пользуется. Он привез новую карту с карандашными пометками Дяди Джо, показывающими восточную границу от Кенигсберга до линии Керзона; в соответствии с этой картой полякам отходят районы Ломжи и Белостока на севере, но без Лемберга (Львова) на юге. В качестве польской западной границы он предлагает линию Одера, включая основную часть Оппельна. Это дает полякам прекрасное пространство для существования размером более 300 миль в длину и столько же в ширину вместе с 250 милями Балтийского побережья. Как только я попаду домой, я приложу все усилия, чтобы добиться согласия польского правительства на это или на нечто аналогичное. Если поляки согласятся, они должны будут объявить о своей готовности выполнить роль оплота на Одере против новой германской агрессии в отношении России и должны будут до конца и всеми силами поддерживать заключенное соглашение. Это будет их долгом перед европейскими державами, которые дважды спасали их. Если я сумею наладить это в начале февраля, их визит к вам завершит дело.

Русские вполне благосклонно относятся к тому, чтобы Бенеш получил старую, домюнхенскую границу с незначительными изменениями по военным соображениям вдоль северных вершин гор и небольшую территорию на востоке, соединяющую их с Россией".

Поскольку тогда я видел президента Бенеша в последний раз, я хочу здесь воздать ему должное. Все его помыслы и деятельность были обращены на защиту и утверждение основных принципов, лежащих в основе западной цивилизации, и он всегда был верен делу своей родины, которую он возглавлял в течение двадцати лет. Он был мастером искусства управления и дипломатии. Он умел терпеливо и стойко переносить долгие периоды неблагосклонности судьбы. Его ошибкой, которая дорого обошлась ему и его стране, было то, что в решающий момент он не принял энергичных решений. Он был чересчур опытным дипломатом, чересчур хитрым политиком, чтобы осознать все значение момента и поставить все на одну карту —победы или смерти. Если бы во времена Мюнхена он приказал своим пушкам открыть огонь, вторая мировая война началась бы в условиях, гораздо менее благоприятных для Гитлера, которому нужно было много месяцев для создания своей армии и танков.

Другой вопрос, возникший в связи с Тегераном, вызвал значительные трудности. Как мы уже знаем, Сталин просил часть итальянского флота, и у президента создалось впечатление, что он сам упомянул в разговоре об одной трети. Английским начальникам штабов это не нравилось, в своих переговорах с русскими коллегами они исходили из иной основы. Президента беспокоило его личное замечание насчет «одной трети», и он откровенно изложил мне создавшееся положение.

Президент Рузвельт — премьер-министру 9 января 1944 года

"Как я говорил Вам, Гарриман запросил информацию относительно действий, которые мы предпринимаем, чтобы выполнить свои обязательства по передаче Советскому Союзу к 1 февраля итальянских кораблей и судов, с тем чтобы он мог обсудить этот вопрос с Молотовым, если его спросят. Я сказал ему, что намерен выделить для советских военных усилий одну треть захваченных итальянских кораблей и начать их передачу с 1 февраля, как только мы будем иметь их в своем распоряжении.

Гарриман затем напомнил мне, что требование Сталина в Тегеране было повторением советского требования, впервые предъявленного в Москве в октябре (а именно: один линкор, один крейсер, восемь эсминцев и четыре подводные лодки для Северной России и торговые суда общим водоизмещением 40 тысяч тонн для Черного моря), и что ни в Москве, ни в Тегеране не говорилось о том, что русские получат дополнительные корабли в количестве до одной трети всех захваченных. В соответствии с этим Гарриман не обсуждал с Молотовым вопрос об одной трети.

Гарриман также подчеркнул, какое огромное значение имеет выполнение нами обещания о передаче этих кораблей и судов. Невыполнение его нами и промедление с нашей стороны, по мнению Гарримана, лишь возбудят у Сталина и его коллег подозрения относительно надежности других обязательств, взятых в Тегеране.

С другой стороны, начальники штабов выступают с множеством возражений против передачи, основанных на вероятном влиянии такого образа действий на предстоящие операции. Они опасаются отказа офицеров итальянского флота и других видов вооруженных сил от сотрудничества, затопления судов командами и диверсий на кораблях, которые представляют большую ценность и нужны нам для операций «Энвил» и «Оверлорд». Они не видят, какую материальную пользу это может дать в настоящий момент для военных усилий русских, поскольку военные корабли в их нынешнем состоянии совершенно не годятся для северных вод, а Черное море закрыто для торговых судов.

Весьма разумные положения измененного соглашения (которое заключил адмирал Кэннингхэм) Дают Объединенным Нациям право распоряжаться любыми или всеми итальянскими судами так, как они сочтут нужным. Важно приобрести и сохранить доверие нашего союзника, и я считаю, что следует приложить все возможные усилия, чтобы прийти к решению передать Советскому Союзу итальянские суда, о которых он просит, и передача должна быть начата 1 февраля.

Не считаете ли Вы разумным рассказать Дяде Джо о возможном воздействии этого на операции «Оверлорд» и «Энвил», по оценке наших штабов, и предложить задержать выделение ему итальянских кораблей до того времени, когда операции «Оверлорд» и «Энвил» уже начнутся? Я в особенности хочу знать Вашу точку зрения в связи с тем, что сейчас на Средиземноморском театре военных действий командуют англичане, а также для того, чтобы мы могли достичь полного согласия относительно мер, которые следует предпринять. Действовать по отдельности в этом вопросе, безусловно, непрактично, но, думаю, Вы согласитесь, что мы не должны отступать от того, что мы сказали Дяде Джо".

Это послание было не совсем ясно. Я согласился на передачу кораблей, упомянутых в нашем октябрьском соглашении, но не на более общее выражение «одна треть». Поэтому я ответил:

Премьер-министр — президенту Рузвельту 9 января 1944 года

"Я вполне согласен с Вами, что мы не должны нарушать обещание, данное Сталину в отношении кораблей. Я уже неделю переписываюсь с Антони [70] по этому вопросу и надеюсь представить Вам проект совместного нашего сообщения через день-два".

70

Иден. — Прим. ред.