Вторая модель

С трудом сохраняя обычную невозмутимость, Грэхем взял со стола записи Уэбба.

– Благодарю, доктор. Вы нам очень помогли.

– Обращайтесь ко мне без всяких колебаний, если я хоть чем-нибудь смогу быть вам полезен, - сказал Фосетт. - И если вы в конце концов выясните причину странного состояния Уэбба, мне было бы интересно узнать подробности.

– Последовал короткий смешок, скорее холодный, нежели примирительный. - Компетентный анализ каждой галлюцинации вносит ценный вклад в понимание общей картины.

Они сразу же отправились в обратный путь. Единственный раз за всю дорогу Воль нарушил напряженное молчание, сказав:

– В пору подумать, что среди ученых, которые слишком много шевелили мозгами, распространилась эпидемия временного помешательства.

Грэхем хмыкнул, но ничего не ответил.

– Гениальность вообще сродни безумию, - продолжал Воль, явно намереваясь развить свою теорию. - К тому же знание не может расти безгранично. Кое-кто из лучших умов неизбежно должен выйти из строя, пытаясь объять необъятное.

– Никто из ученых и не пытается объять необьятное. Ни один мозг не способен вместить такую уйму знаний. Вот почему каждый ученый, являясь специалистом в своей области науки, может быть сущим профаном в том, что выходит за пределы его научных интересов.

Настала очередь Воля хмыкнуть. Он целиком сосредоточился на дороге - что, правда, никак не сказалось на его манере брать повороты - и до самого дома, где жил Грэхем, не проронил ни слова. Там он высадил своего пассажира и, бросив: "До завтра Вилл", - умчался прочь.

Утро было ясным, как символ нового дня, несущего новые открытия. Грэхем стоял перед зеркалом, деловито жужжа электробритвой, когда зазвонил телефон. На экране возникло лицо незнакомого юноши.

– Мистер Грэхем? - спросил он, разглядывая собеседника.

– Он самый.

– Я из Смитсоновского института, - сказал юноша. - Вчера, поздно вечером, мистер Гарриман хотел вам кое-что сообщить, но не застал дома.

– Я был в Олбани. Что он хотел мне сказать?

– Мистер Гарриман просил вам передать: он связался со всеми информационными агентствами и выяснил, что за последние пять недель они опубликовали сообщения о смерти восемнадцати ученых. Семь из них - иностранцы, одиннадцать - американцы. Это раз в шесть выше среднего уровня - ведь информационные агентства редко подводят итоги больше, чем за месяц.

– Восемнадцать! - Грэхем так и впился взглядом в лицо собеседника. - А имена у вас есть?

– Есть, - юноша стал диктовать.

Грэхем быстро записывал фамилии и страны, где проживали покойники.

– Что-нибудь еще, сэр?

– Передайте, пожалуйста, мою благодарность мистеру Гарриману. Пусть он позвонит мне в офис, когда ему будет удобно.

– Хорошо, мистер Грэхем, - юноша отключился, оставив Грзхема в глубокой задумчивости.

Восемнадцать!

На другом конце комнаты мелодично прозвенел гонг приемника теленовостей. Подойдя к нему, Грэхем снял крышку с экрана, который у его аппарата был настроен на прием новостей газеты "Нью-Йорк Сан". Первый утренний выпуск "Cан" медленно поплыл по экрану. Грэхем машинально следил за заголовками, но мысли ем витали где-то далеко. Однако вскоре его взгляд снова сосредоточился, к нему вернулась обычная собранность На экране появились слова:

СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК УЧЕНОГО

Вчера вечером профессор Сэмьюэл К. Дейкин, пятидесятидвухлетний физик, проживающий на Уильям стрит, влетел на своем спортивном гиромобиле на рампу главной развязки со скоростью более ста миль в час и разбился насмерть.

Репортаж занимал две колонки и содержал фотографию места катастрофы, несколько упоминаний об "ушедшем от нас гении" и сообщение о том, что полиция выясняет причину трагедии. Заканчивался он словами: "Начиная со вчерашнего утра, это уже третий смертельный случай среди нью-йоркских ученых. 0 кончине профессора Уолтера Мейо и доктора Уэбба. мы подробно сообщали в нашем вчерашнем выпуске".

Грэхем извлек из ящика автоматического записивающего устройства фотокопию вечернего выпуска "Сан". Репортажи о случаях с Мейо и Уэббом были помещены рядом. Первый озаглавлен "МЕЙО ПАДАЕТ С МАРТИНА", второй - "ЕЩЕ ОДИН УЧЕНЫЙ МЕРТВ". Оба сообщения были весьма поверхностны и не содержали ничего нового, кроме того, что "полиция ведет расследование".

Как раз в этот момент появился Воль. Он ворвался в квартиру, как вихрь Глаза его сверкали. От выпуска "Сан" он отмахнулся, отрывисто бросив:

– Уже видел.

– Что это ты сам не свой?

– Все мои подозрения, - он сел, тяжело дыша. - Не только ты подвержен подозрениям. - Он перевел дух, виновато улыбнулся, еще раз вздохнул. - Получены результаты вскрытия. Оба - и Мейо и Уэбб - накачаны зельем до бровей.

– Наркотики? - недоверчиво спросил Грэхем.

– Мескаль, - подтвердил Воль - Особая, очень тщательно очищенная разновидность мескаля. В желудке обнаружены явные следы. - Он помолчал, стараясь отдышаться. - А в почках полно метиленовой синьки.

– Метиленовой синьки? - Грэхем тщетно напрягал ум, пытаясь извлечь из услышанного хоть какой-нибудь смысл.

– Ребята сразу же устроили проверку. И нашли мескаль, метиленовую синьку и йод во всех трех лабораториях - у Мейо, Уэбба и Дейкина. Мы с тобой и сами могли бы их там найти, кабы знали, что искать.

Грэхем утвердительно кивнул:

– Остается предположить, что вскрытие обнаружило бы аналогичный результат и у Дейкина.

– Я тоже так считаю, - согласился Воль. - Еще ребята выяснили, что та дрянь, которую мы нашли у Мейо в печи его дистилляционной установки, - это индийская конопля. Одному Богу известно, где он ее откопал, только это факт. Похоже, он собирался поэкспериментировать и с другими наркотиками, кроме мескаля.

– Если и так, то исключительно в научных целях, - убежденно сказал Грэхем. - Мейо никогда не был наркоманом.

– Оно и видно, - сухо заметил Воль.

Грэхем подвинул и нему список, составленный Гарриманом:

– Вот взгляни. По данным Смитсоновского института, эти восемнадцать отдали концы за последние пять недель. По закону средних чисел получается, что из этих смертей естественны и неотвратимы три, ну от силы четыре. - Он присел на край стола, покачал ногой. - Из этого, в свою очередь, следует, что остальные - не естественны. И еще это значит, что мы влезли во что-то куда более сложное, чем могло показаться с первого взгляда.