Вторая молодость Фаины
Шрифт:
И мне сразу подумалось, что он один стоит двух румяных братьев Тимохиных.
Кузьма, кстати, наоборот, с недовольным видом смотрел на Азата.
— Беру всех троих, — сказала я, — вы двое здесь, на воротах, чужих, кроме работников не пускать. Азат, ты с нами.
Но всё-таки решила спросить Кузьму, почему он морщится.
— Да пришлый он, — сообщил мне Кузьма, когда мы отошли в сторонку.
— Семья у него есть? — почему-то мне показалось, что не так просто Азат пришёл наниматься. Чужаку всегда сложно, особенно в деревне.
— Есть, — кивнул Кузьма, —
— Жена тоже… смуглая? —
— Нет, — ответил Кузьма, — нашенская, светленькая, худенькая, улыбчивая.
А я подумала, что вот и ответ. Скорее всего поженились против воли родных и ушли, а смугляк-то не крестьянин. Непонятно только почему в деревне осели, в городе-то проще.
Закончив с наймом, мы пошли по хорошо утоптанной дороге и вскоре вышли на перекрёсток, с которого открывался вид на речку.
Речка здесь делала поворот и в месте поворота через речку был мост.
— В ентом месте Берёзовка узкая, вот дед ваш и построил мост здеся, — прокомментировал Кузьма.
Пасека находилась на другом берегу. Сразу после моста, тропинка шла наверх.
Пасечник, которого звали Степаном, рассказал, что место отличное, весной вода не заливает, а переносы можно делать быстро, потому как с одной стороны, поля засевают то гречихой, то рапсом, то под парами держат, а с другой лес, и мёд получается разный.
Поднявшись наверх по тропинке, мы вскоре увидели большую поляну, на которой как-то сиротливо торчали пара десятков ульев, и с дальней от нас стороны было что-то вроде сарая.
Я подумала, что вроде нормально, двадцать ульев, это же много? Но на всякий случай спросила:
— А много ли ульев украли?
— Много, — ответил Степан, — здесь было сто ульев, а осталось, сами видите, от силы треть.
«Ну народ, — подумала я, — растащили»
А Степан между тем продолжил:
— Мы же с Иваном Андреевичем все улья в омшанник* на зиму убрали, так, когда несчастье-то случилось, погода пошла, я всё-всё продолжал делать, хотя мне и не платили, но пчёлы же живые, жалко их.
(*Чаще всего это подземное или заглубленное в землю строение, где оборудуется система вентиляции, поддерживается температура не ниже -4°C)
Я обратила внимание на то, что Степан в отличие от того же Кузьмы говорит почти что по-городскому, слов почти что не коверкает.
Кузьма кивнул:
— Мёд давали пчёлкам-то, подкармливали родимых
— А потом, смотрю, — тон Степана стал возмущённый, — сперва один, улей пропал, потом пять, а потом-то я приболел, через неделю прихожу, а здесь…
И он махнул рукой, мол и так всё видно.
— А сможешь ли опознать наши ульи? — спросила я
— Конечно смогу, своими руками делал, —Степан даже оживился.
—Тогда сделаем так, — сообщила я, и пару мгновений подумав спросила— есть же в деревнях староста?
— Есть, конечно, — кивнули и Кузьма, и Степан
— Вызывайте ко мне, — я не знала имею ли право на это, но полагала, что раз земли, на которой стоят деревни, принадлежит Стрешневым, наверное, да.
Не хватало мне знания какие финансовые отношения у
меня с крестьянами, не могут же они просто так пользоваться принадлежащей мне землёй.Уже уходили, я у Степана спросила:
— А раньше, когда брат был жив, ульи пропадали?
— Нет, госпожа, — Степан отрицательно помотал головой, — брат ваш только первый год, когда урожай собирали с ульев, тогда только нанимал двух охранников из города, а в остальное время нет.
А я подумала, что непросто так брат Фаины нанимал охранников из города. Деревенские может недорого берут, но вот придут их соседи и что, не будут же они в них из ружья стрелять?
Я-то им никто, а в этой деревне они всю жизнь живут.
По пути обратно Полинка устала и я хотела взять её на руки, но Кузьма так на меня взглянул, что я отступила. Хоть и старый дед, а крепкий ещё. Так и донёс девочку.
Я смотрела на засыпающую на руках у Кузьмы Полину и думала о том, что Полина улыбалась, прыгала и с удовольствием сгрызла сахарного петушка, которым угостил её Степан, в общем вела себя, как обычный ребёнок в четыре годика, но только не говорила.
По дороге, на руках у Кузьмы, Полина всё-таки уснула, дома её уложили, я не стала будить, решила, что пообедаем, когда проснётся.
А я спросила у Кузьмы:
— Был ли кто-то у брата, кто знал всё хозяйство? Управляющий?
Кузьма сказал, что на постоянной основе никто в имении не жил, но раз-два в месяц господин ездил в город с бумагами.
Но к кому ездил, Кузьма не знал.
Старосты, их было двое, прибежали, Полина ещё не проснулась, и мне пришла в голову мысль: — «Что-то нечисто».
Решила блефовать. А что делать, нам с Полиной надо выживать, а как выжить, если ночью не пойми кто по имению шастает, теперь ещё неизвестно, что с тем «застреленным», да ещё и пасеку разграбили. Денег, которые выделил Порываев надолго, не хватит.
Понятно, что можно будет из банка взять ещё, но всё же я привыкла зарабатывать сама, не зависеть ни от кого, а то, кто Порываева знает, найдёт себе другого партнёра посговорчивей и всё.
А здесь в имении есть на чём заработать, надо только вернуть добро. Как говорится: — «Нам чужого не надобно, но своё нам верните».
— Итак, господа хорошие, — я посмотрела на старост, стоящих передо мной, своим бухгалтерским взглядом, каким смотрела на главного инженера, когда на руднике работала, когда его темпы амортизации оборудования шахт, не совпадали с отчётными, — где мои ульи? Почему никто не позаботился о хозяйском добре? И денег за землю я что-то тоже не вижу, чтобы сдавали?
Один староста из Пышминской, был крестьянин-крестьянин, просто как с картинки, и лицо такое хитровато-постное, и рубаха простая, но чистая, весь какой-то серый, но если вглядеться, то сукно новое, сапоги добротные, явно не бедствует.
Второй, из Становской, тоже бедным не выглядел, но и не скрывал этого в отличие от первого. И рубаха из белёного сукна, и сапоги новые.
— Госпожа, так мы всё што надо собирали, — начал говорить староста из Пышминской, при этом оглядываясь на своего «коллегу». Тот важно кивал.