Лишившись за какие-то четыре дня и хозяина, и хозяйки, поместье зримо осиротело. И даже как-то стало сдавать. Вроде и жизнь продолжалась на вид та же: квохтали
куры, мычали коровы, гомонила прочая живность, от котельной с электростанцией поступало положенное, плюс в двух местах по краям в свете прожекторов кипела ударная стройка, — а чего-то важного, жизнеобразующего, уже не хватало — ушло. Работники двигались, но без прежней прыти, с ленцой, вечерняя дойка дала вдвое меньше молока, камеры на стенах принялись сбоить одна за другой, а некоторые мониторы вообще возомнили себя телевизорами и начали демонстрировать не пойми что — какую-то китайскую самодеятельность. И проверять-чинить все это никто не торопился — зачем, охранять-то больше некого. В замке же к вечеру ни с того, ни с сего заскрипел повсюду паркет, заставляя невольно думать, что по нему бродят толпы невидимых привидений, а зеркальный потолок спальни весь пошел мелкими трещинами. Да и сам замок вроде бы несколько подуменьшился — не то усох, не то осел в землю.
И обе статуи позади него на озере — может, из-за шапок снега на макушках и на плечах? — выглядели совсем не такими торжественными, как раньше, а казались какими-то понурыми. Словно из них вынули что-то, и они покосились, обмякли. Только из-под ног одной из них все так же бодро бил и утекал в небольшую промоину источник.
Перед замком, похожий на еще одну статую — нахохлившуюся и тоскливую, — стоял Заза. Стоял, видимо, давно — успел заиндеветь. Смотрел не по сторонам — на доверенное ему хозяйство, а вверх — на усыпанное яркими блестками небо. Будто чего-то искал. Или ждал. Вот там всплыла еще одна блестка и, подмигивая попеременно то белым, то красным, поползла куда-то на запад. Заза впился в нее глазами и вел ее, вел, пока не исчезла. Когда появилась такая же следующая — все повторилось… Иногда на его щеку справа или слева вдруг выкатывалась слеза — наверное, от мороза и стылого ветра — а от чего иначе? И тут же замерзала, превратившись в очередную ледышку.