Вторая сущность

— Вот что, милая… Если ты, вернее, вы еще раз меня оскорбите, то я пошел к прокурору.

— Когда я вас оскорбила? — изумилась она в самом деле.

— Насильником обозвали, и якобы вру я.

— Подумаешь, какие персоны…

Но сказала спадающим тоном, как бы соглашаясь, что персона все-таки имеется. Тут как бы прошла меж нами тихая минутка — следователь в бумагах копошилась, а я глядел, как она в них копошится.

— Чем вы докажете, что пальто вам подложили? — этак с лету бросила она и глядит пронизывающе.

— А тем, что оно мне до тети Феклы.

— То есть?

— Да не нужно.

— Опять туфту гоните… Кожаное пальто на цигейке вам не нужно?

— Я их век не носил.

— Это не доказательство.

— Мое дело такое: плоское тащить, круглое катить, а тяжелое кантовать. А доказательство — ваша забота.

Смотрю на ее лицо, а оно меняется скоро и не в лучшую сторону — деревянность в нем проступает. Глаза прищурились, будто она целится в меня из невидимой винтовки. Губы сомкнулись сухо, приваренно. И какой-то трепет жаркий в ее теле — она даже ладонями мундир огладила, чтобы охладиться.

— Отвечайте на мои вопросы! — рубанула голосом уже другим, неузнаваемым.

— Да разве я не отвечаю?

— Вы допрашиваетесь в качестве подозреваемого. Сколько пальто вынесли со склада?

— Одно.

— А подумать?

— А подумать — тоже одно.

— Признаете, что совершили кражу только одного пальто?

— Вынес, а не украл. У меня нет субъективной стороны.

— Предусмотрительно побывали у адвоката?

— Нет, это мне один рыжий ас объяснил.

— Кто он? Соучастник? Как фамилия и где живет?

— Не знаю, — бекнул я от такого ее напора.

— И тут темним… Если не хотели украсть, то почему пальто оказалось в вашем рюкзаке?

— Подложили.

— Кто, зачем? Отвечайте быстро!

Да мне уж никак отвечать неохота — ни быстро, ни скоро. Ни к чему подтяжки, коли нет милашки. С другой стороны, оперуполномоченному Петельникову обещал. Я-то думал…

Следователь ведь не кукла обмундированная. Меня звездочками не заманишь. И эти звездочки, и должность, и звание есть не что иное, как первая сущность. Неужто я на это клюну? Ты мне свою вторую сущность покажи, убеди, что лучше меня и по уму, и по душе, и по всему прочему. Тогда и мне захочется быть хорошим и тянуться до тебя, вот тогда я приоткроюсь, перестану играть в молчанку, и меня даже потянет оправдаться перед тобой, чтобы выглядеть получше и уйти с чистой совестью.

— Не знаю, кто и зачем, — ответствовал я уже без всякой охоты.

— Значит, вы и не знали, что несете в рюкзаке?

— Почему ж… Знал, что несу спальный мешок.

— А про пальто не знали?

— Не знал.

— И в рюкзак его не клали?

— Не клал.

— И в руки не брали?

— Не брал.

Она, следователь Тихонтьева, отвалилась на спинку стула, огладила мундирный пиджачок и презрительно сжала губы от такой мерзости, то есть от меня, поскольку другой мерзости в кабинете не было.

— Вы украли не одно, а четыре пальто!

— У меня ж одно нашли…

— А еще три у скупщиков.

И тут я вспомнил слова Петельникова про то, что эти три были украдены еще до моей работы на складе. А ведь и Тихонтьева об этом знает. Что ж она, берет меня на пушку? И такая злость взяла на нее за все про все, что холодок меж моих лопаток побежал.

— Знаешь что, милая? Да хоть бы я и сберкассу всю уволок, но тебе бы никогда не признался.

— Так и запишем, — вроде бы обрадовалась она.

Вот она, судьба-то… Мы уважаем это слово и почитаем. В него, в слово, целые жизни умещаются людские. А ведь есть и другое — произвол судьбы. Произвол. Еще так говорят: мол, судьба обошлась с ним сурово… Оттого жизнь кривая, что судьба слепая. Да разве судьба — бог? Не судьба обошлась сурово, а люди; не судьбы произвол, а людей…

— Учитывая положительные характеристики, возраст и признание, арестовывать вас до суда не буду. Подпишите, и до свиданья.

— Жалко мне тебя, Тихонтьева, — мирно решил я.

— Почему жалко? — удивилась она.

— Сына свернула с его дороги, меня заставляешь признаться во лжи… Небось многих одолела. Сильная. Ну и что?

— Как что? Я ежедневно работаю до десяти вечера.

— А друзей-приятелей у тебя много?

— При чем здесь приятели?

— Труд-то хорошо. Но он лишь говорит, какой ты работник. А количество друзей — какой ты человек. Иль не так?

— Знаете что?.. Не стройте из себя мудреца.

— А старик который к концу своей жизни не стал мудрым, зря прожил век.

И я пошел, поскольку были у меня спешные дела.

12

А ведь она, поди, ходит в отличниках, Тихонтьева-то. Поди, следователь первый сорт. У жизни больше баечек, чем кофточек у Раечки. Вот и закавыка: зачем Тихонтьевой тузить человека? Чтобы переживал и признавался в несодеянном? А зачем? У государства ведь нет такого интереса, чтобы я ушел из прокуратуры обиженным, у государства есть интерес, чтобы я вышел оттуда, возвышенный законом, а также преисполненный нетерпением схватиться со злоумышленником.

Чего я кисель в баки заливаю? Будто мне неведомы карьеристы-субчики. Некоторые, правда, их приветствуют — лучше, мол, карьеристы, чем бездельники. Смотря где. Вот на месте Тихонтьевой лучше бездельник — хоть дров не наломает. Лично я этих карьеристов терпеть не перевариваю. Не за то, что они к чину стремятся или к материальному изобилию… А за их несправедливость. Лезущие вверх всегда несправедливы, поскольку для такого прав тот, у кого положение выше. Да ему справедливость нужна, как ослу спидометр, — подчиненность заместо нее.

Из прокуратуры я не вышел, а, можно сказать, вылетел. Первой мыслью было припустить в милицию, к Петельникову. А зачем — на следовательшу жаловаться?

Бегу по улице, а в голову как бы лезут знакомые физиономии — Пашина сморщенная, профессорская козлиная, ребят бригадных… Да и сыновья мне привиделись по ходу. Отчего бы? От подлой натуры человеческой. Как жизнь упрется в нас бампером, так друзей и вспоминаем. Посему надо копить не деньги, а друзей-приятелей. Помрешь, скажем… Пользу прожитой жизни чем мерить? Да числом оставленных друзей.