Вторая жена

Чуть позже, не знаю когда, я оказалась в кабинете Натана. Я выдвинула ящик его стола и рассматривала папки, аккуратно помеченные черными чернилами. «Страхование» — оранжевая папка. «Адвокат» — красная. «Дом» — синяя. «Здоровье» — желтая.

Почему он выбрал желтый цвет для здоровья? Это было неправильно. Желтая лихорадка, малярия, желтуха… Я открыла ее и стала просматривать документы снизу вверх. Были различные письма от врачей с Харли-стрит. Тест от окулиста, анализы крови. Все в пределах нормы, ничего, угрожающего здоровью. Верхнее письмо в стопке было совсем иным. В нем говорилось: «Уважаемый г-н Ллойд, как мы договаривались на предыдущей консультации, я связался с моим коллегой г-ном Оксфордом из Лондонского кардиологического госпиталя. Я описал ему Вашу ситуацию — кровяное давление, шумы и пр. — и он будет готов начать обследование. Если Вы обратитесь к нему напрямую…»

Письмо было отправлено шесть месяцев назад. Я перечитала вежливые фразы. За мягким словом «ситуация» угадывался профессиональный намек на серьезность положения. У Натана, считал консультант, был типичный набор симптомов, и он должен был сообщить об этом.

Натан ничего не сделал. Я со злостью скомкала письмо. Почему? Почему Натан ничего не сказал мне? Это было бы так легко урегулировать. Мы могли бы пойти на обследование вместе. Я бы сидела тихо, как мышь, читая «Кантри лайф» или мятый с загнутыми уголками «Хелло» в приемной, в то время, как пути и ответвления артерий от его сердца исследовались на экране в кабинете. Я бы взяла его за руку, прежде, чем выслушать заключения врачей.

Он только должен был сказать: «У меня проблемы с сердцем», и я начала бы действовать. Один день был бы полностью посвящен спискам: снижение уровня холестерина, зеленые овощи, витамины, велотренажер. И я бы составила идеальное расписание. Упражнения: 7.00-7.30. Завтрак: 7.45-…

Это страшное молчание Натана напоминало, сколь о многом мы умалчивали в нашей жизни. Я не могла утешить его. Я не погладила его по щеке. Мы не ожидали стоически вместе в приемной врача.

Поэтому телефон не зазвонил сегодня утром, и я не взяла трубку, чтобы услышать, как он скажет: «Минти, я должен кое-что тебе сказать. Это будет шоком». Теперь он никогда не услышит мой ответ: «„Вистемакс“ об этом пожалеет. Ты звонил адвокату? Натан, это не личное, ты же знаешь…». И он никогда не услышит от меня: «Натан, держись. Я еду к тебе. Мы все обсудим вместе».

Натан предпочел перенести свое страдание молча, а затем разыскал Роуз. И теперь Натана нет. Я упала на колени перед столом, положив руки на ящик, ибо ящик содержал факты — неопровержимые факты, которые я так любила — жизни Натана. Я склонила голову и наконец заплакала. Было 3.30 утра в первый день моего вдовства.

* * *

В девять на следующее утро я сидела за столом Натана в кабинете. Мальчики были в школе, Ева пылесосила соседнюю комнату. Зазвонил телефон.

— Я не знаю, что сказать…

— Ты не должен ничего говорить, Роджер.

— Я полагаю, это было сердце?

Я положила трубку. Он почти сразу перезвонил.

— Если мы можем что-то сделать, это будет сделано, — сказал Роджер. — Пожалуйста, дай нам знать, когда похороны. Минти, я признаю, что это самая трагическая, невыносимая ситуация…

Был ли это подходящий момент, чтобы упрекнуть Роджера в увольнении Натана? Должна ли я была сказать, что оно почти наверняка привело Натана к смерти?

— Я понимаю, что ты испытываешь довольно сложные чувства.

— Нет, Роджер. Не сложные. Очень простые чувства.

— Мы поступили так, как будет лучше для «Вистемакс».

— Питер Шейкер будет лучше? В самом деле?

Мне больше нечего было добавить. Роджер был бизнесменом, я была вдовой, и я могла распространяться сколько угодно, но ни в чем бы его не убедила. Я снова прекратила разговор и положила телефонную трубку. Я не могла простить. Не сейчас. Быть может, никогда.

Звук пылесоса сверлил голову. Я крикнула:

— Ева, прекрати.

Она появилась из гостиной.

— Нам надо навести порядок в доме, Минти. Люди придут.

А придут ли они?

— Ты плохо выглядишь, я сделаю тебе чашку чая.

Я сидела за столом Натана, держа чашку, и с интересом думала, как долго мои пальцы смогут терпеть боль. Это было проще, чем причинить боль Лукасу и Феликсу. Я сосредоточилась на ощущениях в кончиках пальцев., подбирая слова. «Папа уехал в далекое путешествие и больше не вернется…». Подойдет ли это или… «Папа смотрит на вас с небес, но не может быть рядом…».

В дверь позвонили, и Ева чем-то загремела в гостиной. Это была миссис Остин, раздражительная миссис Остин: — Ева, мы только что услышали. Вот мои помидоры. Мои соболезнования.

Через десять минут в дверь снова звонили. Теперь это была Кейт Уинсом, живущая через дорогу:

— Это так ужасно, — я слышала, как она это сказала, и поежилась. — Я еду в супермаркет. Вам надо что-то купить? Скажи Минти, я буду на связи. К сожалению, мне надо бежать домой. Дети…

В десятый раз я попыталась составить список. В дверь — я уже ненавидела дверной звонок — снова звонили, и я прижала пальцы к лицу. Я почувствовала легкое прикосновение к своим волосам. Гизелла сказала:

— Я приехала, как только смогла.

Я подняла голову:

— Ты знала, что собирается сделать Роджер, но не сказала мне?

— Ты ожидала, что я это сделаю? А ты сделала бы на моем месте? Но я хотела намекнуть тебе в обед. Ее пальцы скользнули на мое запястье, она проверила пульс. — Ты спала? И когда в последний раз ты ела?

Мои волосы казались тяжелыми и горячими, я откинула их назад.

— Чашку чая. Не знаю, Гизелла.

Она наклонились вперед и проговорила с настойчивостью, которой я от нее никогда не слышала:

— Тебе понадобятся все твои силы, Минти. Тебе придется думать о детях. Я сделаю тебе чай и какой-нибудь тост.

Она отвела меня в гостиную и усадила на диван.

— Ты посидишь здесь, пока я не вернусь.

Утренний свет, потоком лившийся в комнату, был настолько ярким, что у меня заболели глаза. Я выглянула во французское окно. Сирень разворачивала свои первые бутоны, а в соседнем садике на пригретом солнцем бугорке магнолия раскрывала фарфоровые чашечки цветов.

— Как жестока весна, — сказала я.

— Да. — Гизелла вернулась с подносом. Она поставила его на журнальный столик, достала из сумочки свой мобильный телефон и выключила его.

— Боже мой, — сказала я. — Неужели все так серьезно?

Солнечные квадраты лежали на ковре, который с годами приобрел более светлый оттенок. Я снова услышала голос Натана: «Нет, мы не можем позволить себе новый ковер».

— Минти, — Гизелла взяла тост с тающим маслом и мармеладом, — Поешь.

— Я никогда не ем масла, Гизелла. Талия.

— Не думай о ней сегодня.